Я вытянул руку и посмотрел на огонёк сигареты. Светящийся ореол выхватывал из тумана костяшки пальцев. Впечатление было сильным. Вытянутая рука - это примерно метр. И вот, уже на таком расстоянии, предметы теряли свои привычные очертания. А через десять метров напоминали "утренние" картины Левитана или Шишкина. Дальше видно ничего не было. Я вспомнил, как заблудился ночью, в таком же тумане, и целый час искал свою гостиницу. Это было в Магадане. По спине пробежали мурашки. Конечно, я не боялся заблудиться, свесив ноги из люка Ми восьмого, нет. Скорее всего, просто холодно и сыро. Не так холодно, как сыро. А может, это некий атавистический страх перед неизвестным, перед тем, что спряталось в этом тумане?
   Двигатель остановился, и лопасти стали вращаться медленнее. С них срывались струйки сконденсировавшейся влаги, а вокруг кончиков закручивались маленькие тайфунчики. Если посмотреть на них через фонарь кабины, то каждый такой водоворот сопровождается маленькой радугой. И пока винт вращался быстро, то казалось, будто он разгоняет речной ил напополам с водой. Только ил этот очень чистый, и в нём не бывает ни рыб, ни ракушек, ни камней. Но вот вращение замедлилось, и водоворот "развалился", струек воды больше нет, а тайфунчики улетели на небо, тогда как лопасти опустились вниз. Сколько раз я наблюдал остановку винтов, но никогда не мог избавиться от мысли, что сейчас, вот прямо сейчас, лопасти коснуться земли и вертолёт подпрыгнет. Но, конечно, этого не случиться.
    - Лёва, ну что ты расселся, пора вылезать…
    - Не мешай мне любоваться снегом. Изволь уважать традиции хотя бы рядом с Японией.
   Витя фыркнул, и протиснулся мимо меня. Потянулся. Странно, как в кино, выглядел он на фоне ватной плотности тумана. Странно и неестественно глухо звучал его голос:
    - Давай будем шевелиться. Нужно разгрузить пару сотен кило снаряжения, вытащить вездеход, и пусть они сваливают - тут он махнул в сторону вертушки.
   Я затянулся, и стрельнул окурком в режиссёра. Не попал.
    - Не суетись. Времени у нас теперь вагон.
    - Да ты что, совсем охренел?! Знаешь, сколько нам стоит эта птичка?
   От избытка чувств он даже присел. Как будто это сократит накладные расходы, или, даже, оправдает его перед инвесторами.
    - Ты что ли платишь? - подзадорил я.
    - Да ведь денег ни на что не хватит!
    - Ради Бога, уймись. Ты что, не видишь, какие стоят погоды?
   Я поднялся, пропуская Михаила, первого пилота. Он кивнул, и отправился осматривать вертолёт. А я отправился в другую сторону. Обошёл кабину, и остановился напротив разъёма наземного питания. Постучал по крышке.
    - Миш, а вот наземное питание я тебе не дам. На сколько тебя хватит?
    - Если ничего не включать, то на четверо суток.
    - Тогда и запускайся. Горючки я просил часов на шесть, плюс пять процентов, а получаса тебе за глаза хватит.
   Из тумана в наш разговор вклинился совершенно обалдевший Витёк:
    - Да вы что, издеваетесь?! Какие сутки, мужики, вы чего…
    - Говорили же тебе, льды идут. Тут всегда так. В начале мая жарко, а в десятых числах с севера начинает идти лёд, холодная вода… Солнце греет, течения сталкиваются, и мы имеем то, что имеем. Туман.
   Витя открыл рот, чтобы налететь на меня, но вовремя вспомнил, что я предлагал поехать сначала в Новосибирск, а уж потом сюда. Но праведный гнев необходимо было излить, и он накинулся на Мишу:
    - И как долго здесь бывает эта… мгм… фигня? - обманчиво спокойно произнёс он, делая рукой театральный жест. Впрочем, командир воздушного судна, отошедший к этому моменту к рулевому винту, жеста видеть не мог.
    - Эта… мгм… фигня может продержаться неделю, может и дней десять. Как повезёт. Когда вылетали, предупреждения не было. Иначе, я с Сахалина бы не вылетел. Вы же видели, как мы садились. Два тридцать летели, полчаса садились.
   Наблюдать за Витей было одно удовольствие. Ужас в глазах, треск счётной машинки в голове. Все актёрские навыки, полученные во ВГИКе, мгновенно испарились. Я решил немного его успокоить. Конечно, аренда оборудования тоже, скажем, недешева, но она не идёт ни в какое сравнение, с ценой за вертушку. Даже если последняя просто стоит на земле.
    - Вить, с момента выключения двигателя, и до момента его следующего включения, мы ничего никому не платим. Ничего. Даже за аренду стоянки. Или, если хочешь, можем закатить аппарат в мой личный ангар, и платить будешь мне.
   Из тумана вынырнул Андрей - мой ассистент. Супервизор, по современной терминологии. Кутаясь в лётную куртку, он мелко дрожал. Продрог со сна, мелькнула мысль. Ничего, сейчас согреется.
   Тишина. Подобную тишину принято называть ватной, но даже сквозь вату слышны разные звуки. Шебаршение, шуршание, поскрипывание. Ток собственной крови, наконец. Здесь же, в этом молоке, нет ничего подобного. Звуки - шаги, слова - всё тонет, умирает. Ощущение абсолютно мёртвого пространства. Здесь никого нет, а то что есть - фантом. Мираж, как в пустыне. И стоит отойти на двадцать шагов, как всё станет на свои места. Всё исчезнет, и останется только сырость и одиночество.
   Члены экипажа занимались своими делами, и видно их не было. Послышался характерный щелчок - второй пилот заземлил машину. Я потихоньку переместился к рулевому винту, давая Витьке успокоиться. Но он уже нашёл новую жертву - Андрюшу, и не успел последний сообразить в чём, собственно, дело, как оказался под натиском режиссёрских эмоций. Я поспешил скрыться в тумане, и долетавшие до меня всхлипы и стенания глохли, как в хорошо заглушенной музыкальной студии. Вдруг, из молока тумана, вынырнул Миша. Я спросил:
    - Ты знаешь, где мы сели?
   Он выпучил глаза:
    - То есть, как где? На острове. Как и указано…
    - Да нет, ёлки, где мы торчим на полосе? В начале, в конце… Она ведь тут длиннющая, насколько я помню.
    - Точно. Четыре тысячи двести метров. Ты имеешь в виду…
    - Пойдём, посмотрим. Только подожди минутку…
   Я залез в кабину и взял рюкзак. Обернувшись, я крикнул, что мы уходим на рекогносцировку, и зашагал по бетонке вслед за командиром. Догнав его, стал смотреть под ноги. Опасения мои исчезли, и, насмешливый взгляд Михаила подтвердил догадки.
   - Думал, сядет нам на голову какой-нибудь Ан 12?..
   Бетонные плиты потрескались, а зазоры между ними превышали все допустимые пределы. Через одну такую трещину пришлось прыгать. Видимо, последний раз, полосой занимались лет семь назад. И я даже помню, как.
   Иногда из тумана выплывали лужи, в которых росли маленькие деревца. Почему деревца росли только в лужах, а в "сухих" трещинах только трава - непонятно. Аккуратные следы замазки с облупившимся гудроном. Сухие пятна. И трещины, трещины.
   Пройдя с полкилометра, я повернул налево. Миша, не произнеся не слова, последовал за мной. Шагов через сорок, в тумане появился силуэт приземистого кирпичного строения. Не ошибся. Миша остановился, и удивлённо произнёс:
    - Чёрт возьми, Холмс!
    - Никакой мистики. После посадки я посмотрел на компас, а этот домик я никогда не забуду. И где он стоит тоже.
   Теперь этот образчик казарменно-казематной архитектуры был виден более-менее отчётливо. Приземистое двухэтажное здание, типичное для любого военного аэродрома. Крепкое, надёжное, будто рассчитанное на неоднократное попадание как тяжёлых транспортных, так и лёгких военных самолётов, стояло там, где я видел его в последний раз. Но, тогда на нём не росли берёзы, а антенны были сосредоточенно подтянуты. Теперь же, это был заброшенный замок цвета хаки. Так ему и надо, пронеслось в голове. Но я тут же прогнал эту мысль. В местах, где здание должно отбрасывать тень, лежал снег. Он не был белым, как зимой, но и не выглядел кучей мусора, как весенние сугробы в городах. Так, подтаявший и просевший, окаймлённый жухлой травой, снежок. Обходя лужи и пятна снега, мы наполовину обошли здание. Традиционный бетонный козырёк над дверью отломился, и висел теперь на ржавых прутьях арматуры. На самой же двери красовался амбарный замок. Миша усмехнулся, видимо, чувствовал он то же, что и я. Я вздохнул:
    - Тут должна быть тропинка… бетонная. По полосе крюк делать…
   Он кивнул, и мы тронулись дальше. От крыльца шло несколько поросших травой дорожек, уложенных бетонными плитами.
    - Которая?
    - Крайняя справа. Идём?
   Он молча кивнул, и зашагал первым. Чувство узнавания, зацепившее меня на бетонке, и кольнувшее изо всех сил у диспетчерской, прошло. Вернулось ощущение холодной бани и ватной упаковки. Шаги идущего впереди пилота были почти совсем не слышны. Изредка слышался шумок осыпающегося гравия, и всё. Впереди показался размытый силуэт то ли сопки, то ли холма, и тропинка резко ушла влево. Миша резко остановился. Подойдя ближе, я увидел причину заминки - дорожку перегородила огромная дверь, метров пятнадцати высотой. Забавно было смотреть на колебания бравого пилота, не побоявшегося отвезти киношников на остров в это время года.
    - Смелее, тут должна быть дверца. В любом случае, ворота легко можно обойти. Они закрыты не до конца.
   Дверца обнаружилась почти сразу, но открывать её командир не спешил. Пропуская меня вперёд, он выглядел чуть ли не извиняющимся. Но сейчас, после стольких лет, его чувства были мне безразличны. Взявшись за штурвал, я крутанул его изо всех сил. Нет, не зря я тогда вылил на эту дверь ведро масла. Колесо легко сделало полный оборот, а дверца даже не скрипнула. Медленно, как в кино, она отошла в сторону, и не медля ни секунды, я нырнул в тёмный провал.
   Я давно обратил внимание, насколько заразительны мои поступки. Даже самые идиотские. Миша не стал исключением и смело шагнув в проход, возвращая утраченные было командирские позиции. А вот я испугался. Сам не знаю чего. Скорее всего, что ничего здесь не окажется. Что они одумаются, да и увезут мою игрушку. Но командир не оставил мне времени на размышления. Пройдя шагов двадцать, он остановился, и присел от удивления. На одном дыхании я преодолел оставшееся расстояние.
   Да, многое изменилось. Поначалу, я даже испугался, что у него подломилась передняя ножка. Но нет, она просто ушла в грунт, вместе с раскрошившейся бетонной плитой. Серебристая краска покрылась разводами, но это не страшно. Он стоял здесь, и на его теле красовались три главных атрибута: красная звезда на боку, бортовой номер 03 и огромная надпись зелёной краской: "СОБСТВЕННОСТЬ ЛЬВА ЗАНОВСКИ". Я осторожно подошёл к машине, попробовал переднюю стойку шасси, и прошептал:
    - Ну, привет. Это я…
   Миша стоял с открытым ртом, а я закрыл глаза…

ХХХ

   Гул от многочисленных винтов исключал всякую возможность общения. Казалось, что на аэродром Южно-Сахалинска слетелись все винтовые транспортные самолёты Приморья. Но, конечно же, это не так. Два Ан 26 и четыре Ан 12 производили достаточно шума. Погрузка шла медленно, и если бы не ограничение по нормам лётной годности, то винты крутили бы только два самолёта. Группа журналистов лениво наблюдала за погрузкой спецтехники и посадкой спасателей, ожидая своей очереди. Я же очереди не ждал, прикидывая возможность пролезть в первый же самолёт, летящий на остров. В этот момент к нам подошёл капитан МЧС и пригласил пройти в "центр проведения операции". Вяло и нехотя, поднимая с земли тяжеленные сумки с фотокамерами и тяжеленные же видеокамеры, мы поплелись к приземистому зданию.
   Генерал, в отличие от министра, неприятно бодр с похмелья, и первым его предложением было приглашение к выпивке. По всему видно, что сам он уже хватанул. Хорошо ему, подумал я. Он не трясся четырнадцать часов в гружёном Ил 76, а летел с комфортом. И, спал, наверное, в уютном раскладном кресле, а не между покатой крышей машины скорой помощи и потолком грузовой кабины. Сволочь. Почему с нами не полетел министр?
   Закончив с комплиментами в адрес столичных журналистов и местной водки, генерал, наконец, перешёл к делу:
    - Товарищи! К сожалению, мы не сможем отправить вас первым бортом, на нём летят спасатели, которые будут разгружать прибывающий следом самолёт. Но второй борт - в вашем распоряжении. Так что, пока есть время, я предлагаю тост за дружбу между…
   Дальше я уже не слушал. Я должен быть там сегодня, и, по возможности, сегодня же вернуться обратно с материалом. А второй борт, если мне не изменяет память, будет грузовиком с негерметичной кабиной. Схватив камеру, я бросился на выход. Двадцать шестой уже закрывал грузовой люк, а пилот проверял загрузку самолёта, стуча сапогом по шасси. И - о счастье! - я знал этого человека. Пару месяцев назад в Междуреченске упал самолёт, бортпроводницей на котором была его дочь. Разумеется, эту катастрофу "освещал" тоже я. И кое-чем этому мужику помог.
    - Пётр Сергеевич! Пётр Сергеевич! - орал я, несясь сломя голову к самолёту. Конечно, он меня не слышал. Но заметил, и узнал. Лицо его сразу погрустнело. Подбежав, и не успев ещё отдышаться, я услышал:
    - Идём. Встань за левой плоскостью. Я сейчас.
   Через минуту он вернулся, неся в руке лётную куртку с погонами.
    - Надевай, и иди в кабину. Экипаж осведомлён.
   Ничего не спрашивая, я напялил куртку поверх свитера и поднялся в кабину. Поставив камеру на пол, спросил:
    - Куда теперь?
    - К штурману. Там есть откидное сиденье. И… спасибо за…
    - Не стоит, капитан. Теперь мы квиты.
   Всегда любил наблюдать за действиями экипажа во время взлёта. Есть нечто магическое в их скороговорках, заканчивающихся уже на полосе рапортами "К взлёту готов" и командой "Экипаж, взлетаем". Недаром, эту процедуру называют молитвой. Жаль только, что поголовная компьютеризация скоро превратит пилотов в пассивных наблюдателей.
   Час лёта над океаном прошёл незаметно, и вот, из воды, как в сказке, появляется остров. Нет, он не похож на туристические курорты или экзотические коралловые рифы. Он полон другой романтики. Два вулкана - близнеца тихонько дымят, покрытые лесами сопки прячут свои, нетуристические тайны, и только подлетев ближе, становится ясно, что здесь живут люди. Спрашиваю разрешения, и включаю камеру. Через три минуты посадка, и вдруг, Пётр Дмитриевич просит у земли разрешения на второй круг. Потом, второй пилот уступает мне место, и я снимаю. Обзор великолепный, картинка чудесная, только вот никаких разрушений, вызванных землетрясением незаметно.
   Снова сажусь на своё место, и снимаю посадку. Очень красиво. Прямо между сопок. И вдруг - какие странные холмы! - все одинаковые. Видя моё замешательство, штурман поясняет: был, оказывается здесь, до недавних пор аэродром истребительной авиации. А холмы - это ангары. Тут и я замечаю - ворота в "холмах" открыты, а в нескольких даже стоят самолёты. Один из них до половины выкачен, да так и брошен. Этот самолёт - мечта. МиГ31. Больше я уже ничего не замечаю. Бортовой номер 03. В этот момент наш самолёт поворачивает к стоянке, и видение мечты исчезает. Начинается работа.
   Оказалось, что добраться до острова - полдела. Надо ещё попасть в район разрушений, в военный городок. Двадцать минут на вертушке. Но спасатели - ребята непреклонные. Машин мало, и вместо журналюги, лучше запихнуть в Ми восьмой лишнюю бочку с керосином или ящик еды. Но и мы не лаптем щи хлебаем! Надеваю поверх свитера спасательную ветровку, запихиваю камеру в какой-то мешок и с наглым видом сажусь в вертолёт. Забиваюсь в угол, приваливаю себя мешком, и через минуту я в воздухе.
   Спина, конечно, тут же затекла, но вылезать ещё нельзя. Конечно, далеко не все спасатели знают друг друга, но десять человек в вертушке, несомненно, хорошо знакомы, и если объявить о своём присутствии слишком рано, они легко могут развернуть вертолёт. С них станется. Тем более, что они уже вторые сутки на ногах, и никого из них я не знаю. Так что, лучше прятаться до конца полёта.
   Усталость берёт своё, и я засыпаю. С затёкшей спиной и подвёрнутыми под себя ногами. Нет, это не сон, это какое-то странно-тревожное забытьё, после которого чувствуешь себя разбитым и усталым, но, зато можешь работать. Так же я спал в Ил семьдесят шестом, лёжа на крыше скорой помощи. И неудобно, и спать хочется, и страшно свалиться с двухметровой высоты на всевозможное железное оборудование.
    - Эй, ты что здесь делаешь? - тормошит меня спасатель, отодвигая мешок.
    - А, прилетели. Хорошо. Помоги подняться, ноги совсем затекли.
   Он подаёт здоровенную лапищу, и, кряхтя и фырча, я встаю. Парень оборачивается, и перекрывая шум винта, кричит:
    - Вов, ты глянь! Журналист! - поворачивается ко мне - Ну и хитёр! Как ты сюда просочился? Я уже и не спрашиваю, как ты на остров попал.
    - Своим ходом - бурчу я, пытаясь выпрямиться. Всё-таки после суточных перелётов на транспортниках, нужно отдыхать минимум неделю.
    - Ты не очень-то выёживайся. Посмотрим, как ты будешь отсюда выбираться.
    - А разве вы не поможете?
   Немая сцена. Такой наглости ребята, наверное, никогда не видели. Только читали в книжках про журналистов. Но, спасатель на то и спасатель, что готов к любым неожиданностям.
    - Ладно, пойдём. Тебе, наверное, снимать нужно? Бери свою камеру, и вон тот мешок, и айда за нами.
   Совсем другое дело. Это я люблю. Теперь всё будет. И кино, и еда, и транспорт. По дороге мы знакомимся. Здоровенного спасателя зовут Женя, маленького - Вовчик. Остаётся обойти сопку, и можно снимать.

ХХХ

   Конечно, он молчит. И вовсе не потому, что обиделся. Просто самолёты не умеют разговаривать. Миша отошёл в сторонку, и смущённо стал наблюдать за моими действиями. Но я тут же о нём забыл. Слишком давно мы не виделись, слишком скоротечна была та встреча. Я присел на корточки, пытаясь рассмотреть состояние задних шасси, но нет, так ничего не видно. Во-первых, здесь слишком темно, и во-вторых - туман. Тогда я открыл рюкзак, достал фонарик и перчатки. Конечно, не будучи инженером обслуживания, я не мог профессионально осмотреть самолёт. Но кое-какие знания у меня имеются. И медленно, подсвечивая фонариком, я обошёл самолёт. Заглянул, куда было сказано, проверил гнёзда питания, в общем, всё, что может сделать продвинутый дилетант. Потом, зайдя в ангар, взял лестницу, и подкатил её к кабине. Она была высоковата - МиГ как бы клевал носом, наклонясь вперёд, но это не имело значения. Я обнял нос машины и поцеловал.
    - Прости, родной. Но я привёз тебе подарок.
   С этими словами, я вновь полез в рюкзак, достал ключ, и открыл фонарь первой пилотской кабины. Конечно, пришлось немного повозиться, консервировали мою птичку на славу, и приподнять фонарь было тяжело. Но дальше пошло легче. Пружинные механизмы хоть и были залиты маслом, но действовали неплохо. Почти восемь лет вместе с самолётом был законсервирован и воздух. Но, к своему удивлению, я не почувствовал никакого запаха. Вернее, может и почувствовал, но аромат машинного масла и сырость тумана перебивала все иные запахи.
   Когда фонарь поднялся совсем, я залез в рюкзак, и вытащил подарок. Конечно, он был упакован и залит маслом, но моя ласточка мгновенно узнала, что это такое. Стоило мне положить коробку на пилотское кресло, как она чуть дрогнула, присев на задних амортизаторах буквально на несколько сантиметров, и тут же выровнялась. Я был счастлив. Меня не только узнали, но и простили. Теперь нужно было вернуть всё обратно. Достав из мешка пару пакетиков влагопоглотителя, я положил один на приборную панель, а другой - поверх коробки. Фонарь пошёл вниз без усилий и легко встал в паз. Теперь можно быть уверенным в абсолютной целости кабины и оборудования. Кряхтя, я перелез с лестницы на нос самолёта. Приходилось быть очень осторожным - перед блистиром кабины расположена антенна наведения, и пришлось встать на колени, чтобы она оказалась между ног. Было мокро и скользко, да ещё и рюкзак болтался на груди. Закрепившись, я запустил левую руку в мешок, и достал баллончик с консервационным герметиком. Взболтнув его, обработал сначала левую сторону фонаря, потом переднюю часть. Правую можно полить и с лестницы. Хорошо, что это не МиГ27, мелькнуло в голове. Хрен бы я обработал левую сторону, сидя на носу. Там фонарь раза в два длиннее. Приложился щекой к лобовому стеклу и закрыл глаза.
   Уже спускаясь по лестнице, я представил, как со стороны выглядит человек, стоящий раком на носу самолёта, и сексуально трущийся небритой щекой о стекло кабины. Плевать. А Миша меня поймёт. Это уж точно. Спустившись вниз, я подошёл к стойке переднего шасси, и попытался раскачать самолёт. Нет, всё надёжно. Моя ласточка крепче бетона. Погладив машину по носовому обтекателю, я хрипло сказал:
    - Всё. Теперь домой, к твоей стрекозе. И… не говори, пожалуйста, никому, о…
    - Само собой. Спасибо, что показал… - он сделал неопределённый жест рукой, - идём.
   Снова сырая проросшая тропинка, красноармейский замок, и разбитая бетонка. До вертушки оставалось пройти ещё метров пятьсот, когда Миша остановился, и посмотрел на небо. Сквозь туман Солнце выглядело белёсым пятном света. Намёк был весьма прозрачным. Снимать кино мы начнём не скоро. Да и улететь отсюда в ближайшее время не удастся. Как же мы всё-таки сели? Я с уважением посмотрел на пилота, но он уже отвернулся, и втянув голову шагал к стоянке.
   На месте посадки бушевал трудовой энтузиазм. Добрая половина груза уже покинула чрево вертолёта. Глухие, как чахоточный кашель, команды нашего бравого режиссёра тонули в тумане и сдержанной матерщине. Все и так знали, что и куда таскать. Интересное это было зрелище - расплывающиеся в тумане грузовые двери Ми восьмого, нечёткие, нерезкие силуэты людей, прижатых к земле непосильной ношей, и исчезающие, растворяющиеся в нигде вещи. Занятые столь благородным занятием люди, не заметили нашего появления. Я придержал рукой Мишу - зачем использовать высококвалифицированных специалистов в качестве грузчиков - и продолжил свои наблюдения.
    - Где этот чёртов оператор и наш бравый пилот? - не выдержал первым Андрей.
    - Командира не тронь! - вступился штурман.
   Вот тут Миша и не выдержал:
    - Мы здесь.
   Чёрт, подумал я. Теперь придётся таскать тяжести. Экая глупость. Ну, это можно поправить:
    - Вить, а на кой чёрт ты всё это вытаскиваешь? Вертолёт же никуда не улетает. Напротив, он прочно, всеми тремя лапами стоит на мокрой земле. А изнутри он сухой. А все наши вещи ты вываливаешь из сухого домика на мокрый асфальт.
   В тумане проявился Виктор. Хотел было что-то сказать, даже рот открыл, но первым влез Андрюша:
    - Точно. И на хрена мы всё это таскаем?
   Витя щёлкнул зубами, потом глянул на меня, как бы признавая моё главенство, и спросил:
    - Теперь что, всё обратно затаскивать?
    - Только спальники. Остальное пусть будет, где есть. Что сделано, то свято. Теперь можно и Ублюдка выкатить.
   Витя уже оправился от приступа здравомыслия, и начал огрызаться:
    - Не Ублюдок, а Армадилл.
    - Мы говорим на разных языках. На твоём он называется Армадилл, а на моём - изуродованная машинка для гольфа, или Ублюдок.
   Он только махнул рукой, и пошёл к вертушке. Позвал штурмана, совмещавшего должность суперкарго, и принялся обсуждать, как можно минимально напрягаясь, вытащить Ублюдка.
    - Михаил, свяжись, будь любезен, с Сахалином, и поспрошай, как там у них с туманом. И, узнай, заодно, прогноз.
    - Точно. Но, вряд ли они дадут прогноз на остров.
   Он шагнул, и исчез в тумане. Я вздохнул, и пошёл помогать ребятам. Всё-таки Ублюдок - вещь тяжёлая. Однако, Витя остановил меня. Оператор, мол, не должен слишком нагружать руки. А то будут дрожать. Возражать не хотелось, но, выглядеть перед командой "священной коровой" хотелось ещё меньше. Посему, я привёл следующие неопровержимые аргументы: во-первых, я не собираюсь снимать с рук - для съёмок имеется прекрасный штатив и, не менее прекрасный стедикам (сноска. Стедикам - инерционное приспособление для съёмок с рук, позволяющее избежать колебаний и вибрации камеры). Во-вторых, и ежу, и кроту понятно, что снимать ни сегодня, ни завтра, не придётся.
   На последнее моё заявление Витёк отреагировал странно. Ну, это его проблемы. Странная реакция - это, видимо, одна из дисциплин, в которой преуспел наш режиссёр. Да и не только наш.
   Ублюдка удалось вытащить только вшестером - настолько неудобно его запихнули. Обычно, его легко можно поднять вдвоём.
   Командир связался с Сахалином, и сообщил следующие малоутешительные новости: Льды миновали южную оконечность острова, но туман держится двадцать часов в сутки. То есть, наверное, туман держится дольше, просто аэропорт открыт четыре часа. Витя, как всегда, ничего не понял, и очень обрадовался сообщению, на что второй пилот поведал байку о туманном лете. Но меня, честно говоря, подобный расклад вполне устраивал. На Сахалине туман разойдётся дня через два, стало быть у нас - дня через три-четыре. О чём я и не замедлил сообщить. Экипаж синхронно закивал головами, а я намылился было расправить спальник, как появилась работа.
   Витя подошёл ко мне вовремя - если бы я успел даже не лечь, а просто разложить мешок - было бы поздно. Заискивающим голосом, он сказал:
    - Лёв, мы снарядили Армадилл. Надо бы съездить в посёлок, посмотреть. Поснимать. Залезем на сопку…
    - К посёлку мы вряд ли проедем даже при идеальной погоде. А что касается вулканов, то покажи мне их, и я сам сяду за руль. Про съёмки я уже и не говорю.
    - Ну, мы далеко не поедем. Не хочешь в посёлок - не надо. Доедем до горы, немножко поднимемся, посмотрим сверху. Поснимаем. Ты же сам брал эту специальную оптику…
   Ну что вот с ним будешь делать? Если я не поеду, то попрется ещё с кем-нибудь, и этот кто-нибудь знает остров сильно хуже меня. Даже не сам остров, а его, если так можно сказать, специфику. И вот, Витя и кто-нибудь, поломают свой Ублюдок на ровном месте, и заблудятся. Нет, идея дурацкая, но придётся мне её осуществлять.
   Достав подробную карту острова, полученную Мишей под расписку у высокого начальства, я подошёл к Ублюдку. Две канистры бензина, камера, штатив, рация. Всё. Пришлось лезть в вертолёт за едой и аптечкой. На всякий случай я прихватил ракетницу. В тумане от неё толку мало, но, говорят, здесь водятся медведи. А лучшего ручного оружия я не знаю. Устроившись в водительском кресле, я принялся, сверяясь с компасом, изучать карту. Был здесь для меня один непонятный момент. После землетрясения, к посёлку прошло много тяжёлой строительной техники. Но, при мне, дорога была разрушена. А перевезти краны и бульдозеры через пляж невозможно.
   Так и есть! Дорогу восстановили. Даже сделали специальную отметку. Ну что ж, поглядим. Витя сел рядом, тихо, как мышь. Не боись, Виторио, не передумаю я, самому интересно!
   Помахав на прощание рукой, я повёл Ублюдка по полосе в противоположном нашему прошлому путешествию, направлении. Что называется, идём по приборам. Километр, и вот где-то здесь должен быть поворот направо. Притормозил, несмотря на малую скорость. Витёк глядит в оба. Так и есть. Вот он поворот, даже указатель есть. Повернул, и тут же перешёл на минимальную скорость. Всё-таки ВПП, даже заброшенная и разбитая - это ВПП. Особенно в России.
    - Включи фары.
    - Это не смешно. Какие фары, если солнце этот туман не пробивает? Хотя… ты светофильтры взял?
   С непередаваемо-надменным выражением лица он повернулся, и сунул мне большой кусок жёлтой плёнки. Остальное - дело техники.
   Теперь, в свете противотуманных фар наш горизонт существенно раздвинулся. Но меня волновало не это. Главное, что теперь, не напрягаясь, я вижу все камни на дороге, и нет больше необходимости плестись со скоростью пешехода. Я надавил на акселератор, и, несмотря на довольно крутой подъём, скорость возросла до десяти километров в час. По мере нашего подъёма, туман становился всё реже, а местами даже лежал клочьями на земле. Но всё это было видно и с вертолёта.
   Через двадцать минут мы достигли верхней точки, и я остановил машину. Тумана здесь не было. Мы вышли, Витя залез на валун и сказал:
    - Вот отсюда можно снимать. Доставай камеру.

ХХХ

   Сверху разрушения не производят особого впечатления. Обшарпанные трёхэтажные хрущёвки, речка, и здание военного госпиталя. Только приглядевшись, замечаешь, что стены хрущёвок странным образом изогнулись, а в нескольких местах, так и вовсе рухнули. А госпиталь рухнул посередине. Военного городка отсюда не видно, он за сопкой. Я беру камеру на плечо, и снимаю несколько общих планов. Спускаюсь вниз, ища новые ракурсы. Но только подойдя к домам, где уже работают спасатели и военная техника, нахожу картинки, достойные Агентства. Не считая крупных планов, это - настоящая находка. Полуразрушенный панельный дом, обвалившиеся бетонные блоки, интерьеры квартир, и всё это на фоне вулкана. Такой кадр упустить нельзя. Ко мне подходит Вовчик, и говорит, чтобы я немедленно шёл к больнице.
   У больницы, действительно, происходят интересные вещи. Я и не знал, что в воинской части здесь есть танки. Да что там танки! Полный набор бронетанковой дивизии, от машин обслуживания, до эвакуаторов и спасательной техники. И всё на гусеничном ходу. Интересно, зачем на маленьком острове столько танков?
   К шуму и грохоту всевозможной техники примешивались голоса погорельцев - бывших обитателей больницы, оперативно размещённых в развёрнутом тут же полевом госпитале. Между ними сновали военные и спасатели - кто-то расспрашивал потерпевших о месторасположении больничных палат, а кто-то просто пробегал мимо. Оборачиваюсь и вижу: здоровенный танк-эвакуатор собирается завалить стену. Всё делается по науке - к стене прикрепили несколько железных тросов, таща которые эвакуатор должен завалить стену наружу. Видимо, крыша или разобрана, или обвалилась. Как отразиться это действие на всей конструкции, остаётся только гадать. Тут к стене подползает ещё один танк, и его цепляют к первому. Я всё это восторженно снимаю с разных точек.
   Люди. Кругом толпы людей. Никогда я этого не понимал, да, наверное, и не пойму. Хорошо: спасатели работают, военные обеспечивают технику и неквалифицированную рабочую силу. Роты солдат вполне достаточно. Но что здесь делает всё население посёлка - я, хоть убей, понять не могу. И ведь ладно бы, негде было бы жить - развёрнуты походные палатки. Сиди дома и налаживай быт. Тебе же жить в этих самых палатках! Но нет, все пришли сюда, чтобы поглазеть на разрушение больницы. После двух бессонных ночей, дикого стресса. Плюс ко всему, примерно раз в час, ощущается "дрожь земли" - афтершоки, эхо минувшего бедствия.
   Вот и сейчас, бодрый старичок пытается разговорить меня на тему "съёмок стихийных и прочих бедствий". И никак ему не понять, что я, как и спасатели, как и военные, выполняю свою работу. Такие же как и он люди, стояли и глазели на первые "перестроечные" демонстрации, в огромных количествах гуляли по "путчевой" Москве, смотрели на расстрел здания парламента…
   Поток гневных мыслей был прерван взревевшими моторами. Навожу резкость - ракурс изумительный! - жму на кнопку, и, танки, как по команде начинают движение. Тросы натягиваются, и танки останавливаются. Вращаются гусеницы, летит каменное крошево, а стена стоит. Ничего себе! Две машины, тонн по сорок каждая, не могут завалить кусок кирпичной кладки! Тут, в местах креплений тросов начинают разбегаться трещины, и чувствуя, чем всё это кончится, не выключая камеры, я изо всех сил ору. Тут же рёв двигателей стихает, канаты немного обвисают, и из первого танка вылезает военный в форме майора. Я "проезжаю" камерой по стене, опускаю её и иду к первому танку. Там уже собрался небольшой митинг во главе с местным генералом. Меня встречают как своего - видимо, могучий крик был услышан.
   Договариваемся, что без меня не начнут. А пока они будут совершать необходимые действия, я решаю побродить по палаточному городку, поснимать людей, условия жизни, послушать рассказы. Несмотря на моё равнодушие к толпе, подобные рассказы бывают иногда довольно интересными.
   Меня догоняет Женя, и сообщает последние новости. Трупов пока не обнаружено, но уже точно известно количество без вести пропавших. Их семеро, и все в больнице. Новая попытка повалить стену откладывается, минимум, на час. Это не страшно, если люди внутри выжили, то при нынешней температуре плюс минус час - не имеет значения. А как же ночью - спрашиваю я. Он отвечает, что да, ночью холодно. И это плохо. Но, ничего не поделаешь.
    - Слушай, а здесь нет поблизости каких-нибудь разрушений, до которых не добрались зеваки?
   Он смеётся, разводя свои здоровенные руки в стороны. Потом смотрит на меня:
    - Что, пострадавшие замучили? Это, братец, наша общая беда.
    - Ну так что, нет? - тороплю я.
    - Тридцать тонн мазута вытекло из хранилища в речку. Здесь недалеко.
    - И как это выглядит?
   Он чешет голову, оглядывается, потом, со смехом, выдаёт:
    - Никак. Проходил бы мимо - не заметил. Даже не воняет!
   Я шумно вздыхаю, предвосхищая возвращение в этот разворошенный стихией муравейник, когда Женя сочувственно говорит:
    - Знаешь, где у второго госпиталя шестьдесят шестой стоит?
    - Угу.
    - Там одна баба лежит. Родила во время землетрясения. Потолкуй с ней. Там какая-то странная история произошла. Сходи, сходи, не вороти нос.
    - Хорошо, бурчу я, и направляюсь по указанному адресу. Собственно, это никакой не второй госпиталь. Это, если можно так сказать, отделение для выздоравливающих. Но к удивительной роженице меня так сразу не пустили, не смотря на все мои многочисленные аккредитации.
   Если бы на поднявшийся шум она не вышла сама, так и не узнал бы мир о её удивительной истории:
   Лежала Тамара Васильевна в этом самом злосчастном госпитале, в отдельной палате. Не спалось. И вдруг, без чего-то час, повинуясь неизвестно каким инстинктам, вскочила наша героиня, и ринулась с четвёртого этажа больницы, домой. Что такого особенного она почувствовала - сказать не может. Не знает, не помнит. Ну, да не в этом суть. Добежав до дома - панельной трёхэтажки, она взлетела в свою квартиру, разбудила мужа, сына, и силком вытащила их на улицу. Ни тогда, ни сейчас, ничего объяснить она не смогла. Потом ринулась к больнице, и тут произошёл первый, самый разрушительный толчок, от которого закачались дома, а крыша и часть стены больницы рухнули. Все хрущёвки устояли, некоторые панели, правда, вывалились наружу. И только одна упала внутрь, похоронив под собой целую комнату. Именно в этой комнате спали муж и сын Тамары Васильевны.
   Но на этом приключения её не закончились. Не успели прийти в себя ошалелые родственники, как у Тамары Васильевны начались роды. В это время, первые обитатели больницы стали покидать полуразрушенное здание. Понимая, что происходит, дежурный врач (стоматолог) вызвал подкрепление, а сам, прыгнув в ГаЗ66, собрался ехать в городок, оказывать первую помощь. Но не тут-то было! Цепляясь за борт одной рукой, другой держась за живот, его остановила наша героиня. Забравшись в машину без посторонней помощи, она, не дожидаясь врача, родила. Стоматолог опоздал на несколько секунд. На его долю осталось только вымыть кричащего младенца, и завершить роды…
   С открытым ртом я посмотрел на стоявшую на камне камеру - весь рассказ был зафиксирован. Теперь нужно было доснять несколько деталей, и сюжет готов.
   Через сорок минут я вновь рядом с госпиталем. Ситуация переменилась коренным образом: на танки нагрузили горы кирпича и какие-то тяжеленные на вид болванки. Сами машины поставили рядом, а спереди прицепили ещё один танк. Места креплений канатов изменили, так что, сомнений в исходе битвы человека с собственным детищем больше не возникало. Танки рычат на холостом ходу, а впереди стоит давешний майор с красным флагом в руке. Вероятно, опасаясь сбоя в радиосвязи в радиусе двадцати метров, военные решили перестраховаться. Видимо, сомнений в надёжности визуальной связи у них не возникало.
   И вот, миг настал. Майор даёт отмашку, и танки срываются с места. Первый тут же обрывает канат, и растерянно катится по склону. Но оставшиеся два своё дело сделали. Сначала нехотя, потом круша и ломаясь, стена, наконец, падает. Поднимается облако пыли, а звук от падения кажется до смешного тихим, сиротским. Он совсем потонул в рёве моторов. Строение проседает, но стоит, как памятник самому себе. Слышаться крики спасателей, танки глушат моторы, и наступает время тишины. Замолкают даже возбуждённые зрители. Кинолог с собакой, и несколько спасателей начинают поиск.
   Всё, что нужно, у меня уже есть. Конечно, обнаружение какого-нибудь бедолаги добавит драматизма. Но, по опыту, своему и чужому, я знаю, что ждать подобного чуда можно очень долго, а скорость передачи информации иногда значительно важнее её качества. Стало быть, нужно искать транспорт.
   Вообще-то, довольно странно, что на этих руинах до сих пор не объявилось ни одного журналиста. С одной стороны, это, конечно, хорошо. Полный эксклюзив. Никакой конкуренции. Но всегда может случиться, что это я оказался не там, а все остальные рыцари пера и объектива снимают что-нибудь гораздо более интересное и значительное. Например, катастрофу самолёта с президентом на борту или гибель танкера, с разливом десяти тысяч тонн нефти и её возгоранием. Но, скорее всего, они так и не смогли вылететь на остров. Или добраться сюда.
   На вертолётной площадке стоит одинокий Ми8, с понуро опущенными лопастями винта. Мне это сильно не нравится. Странно, вот уже больше часа нет движения между аэродромом и посёлком. А ведь грузов туда привозят, мягко говоря, немало. Да и людей. И времени только четыре. Утром, помниться, летали с интервалом в пятнадцать минут. Очень всё это странно. Пойду-ка к начальству, да всё узнаю. Собираю манатки, и усталым шагом направляюсь в штаб.

    - Ну что ты от меня хочешь? - вопрошает, возведя очи горе, ещё один майор, исполняющий обязанности координатора. Забавная подробность: оказывается, добравшись, наконец, до острова, сложил наш генерал буйну голову прямо на аэродроме. Здоровья не хватило поприветствовать каждого. И вот, вместо большого и сильного, но пребывающего в невменяемом состоянии генерала, обязанности координатора свалились на старшего по званию - то есть на не спавшего уже двое с лишним суток, майора местной гражданской обороны.
    - Того же, что и все. Крови!!! - сделав зверское лицо, я с удовольствием отмечаю перемену настроения майора. Обязательно нужно вывести этого человека из состояния ступора. Именно он может дать не только информацию, но и сделать что-нибудь более существенное. Например, дать транспорт. Тем не менее, пост координатора отнюдь не обличал его необходимой властью. Одно дело, когда координаторствуешь будучи столичным генералом, и совсем другое, ежели ты местный майор.
    - Ладно. Я всё понял. Чем могу - помогу.
    - Во-первых, есть несколько вопросов, - я глубоко вздыхаю.
    - Таких как… - подбадривает меня майор.
    - Не могли бы вы, как старшее должностное лицо, находящееся в центре событий, осчастливить наше Агентство своим интервью?
   Если в человеке есть хоть толика тщеславия, то сделайте с ним интервью - и просите, чего хотите.
   Майор опустил голову, потёр переносицу указательными пальцами, затем рассмеялся. Никогда не знаешь, какой ждать реакции от человека, проведшего без сна несколько суток.
    - А потом ты попросишь вертолёт. Ох уж эти журналисты… Никогда не думаешь, что прочитанное в книгах, может произойти и с тобой. Зачем тебе моё интервью?
    - Да ладно, скажешь два слова про всё это, и всё. Хочешь, я тебе эти два слова напишу?
   Да, бывают приятные неожиданности, такие как переход на "ты" с самым полезным в посёлке человеком.
    - Тебе по-русски, или по-английски?
    - Ну, если спичишь по ангельски, то, лучше, конечно, на английском.
   Ставлю камеру на треногу от теодолита, сажаю за стол майора, включаю петличку - поехали!
   Три минуты, жуткий акцент, но всё понятно, и никому это переводить не придётся. Кратко, точно, всё что мне нужно. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Складываю оборудование (петличку в карман засовываю), и делаю вид, что направляюсь к выходу. Он останавливает меня жестом, включает рацию:
    - Десятка, это мотылёк. Сейчас к тебе парень подойдёт, журналист. - Майор теребит свободной рукой, я сую в неё свои документы. - Лев Зановски… Да, Зановски. Дай ему "Урал" и сопровождение на УаЗе… Приказ! Переходишь с этой минуты в его подчинение. И никаких там… Довезёшь его по пляжу до аэродрома. Жди его.
   Ну, стало быть, реплика за мной:
    - И что всё это значит?
   Майор достаёт из кармана "Кэмел", протягивает мне пачку, закуривает, и объясняет:
    - Короче. Не для печати. С моря приполз туман, успели принять только пять самолётов. Пока могли - работали вертушки. Глянь в окно - до нас тоже дошло. Так что, полёты прекращены. Дальше. Дорога через сопки завалена. За пару дней её, конечно, разгребут. Но, сам понимаешь. Остаётся только пляж. Сядешь в кузов "Урала", если что - не потонешь. Сзади пойдёт УаЗ. Для подстраховки. Мы всегда так ходим. Если что - не дёргайся. В кузове не утонешь.
   Я был уже у двери, когда он добавил:
    - Да, вот ещё что. Все борта с острова ушли. Есть только один местный. Гебешный Ан72. Чебурашка. При любом раскладе, он уйдёт завтра утром на Сахалин. Будут ли ещё транспорты, я не знаю. Я с ними, конечно, свяжусь, но это же контора. Всё, бывай.
    - Удачи.
   На улице ещё не туман, но уже близко к тому. В низинах он лежит, как снег. Ну, не совсем снег. И невооружённым глазом видно, что он надвигается. Так что, на воздушное путешествие рассчитывать не приходится. Надо встряхнуться, и обдумать сложившуюся ситуацию. Интересно, с чего это майор так расщедрился?
   После столь содержательного разговора, становиться понятно, где все остальные журналисты. Орлы рассчитывали на второй рейс Ана двадцать шестого. Но тут, понимаешь, погодные условия. Ладно, чёрт с ними. Надо выбираться отсюда.
   Вдруг, почва под ногами вздрогнула. Да, неудивительно, что они здесь все так галдят. Это - афтершоки. Значит, возможно повторное землетрясение. Надо бы на Сахалине зайти в институт Геодезии. А туман всё сгущается, и рёв техники и голоса людей как бы скрадываются, оборачиваются ватой.
   Так. От вертолётной площадки надо идти налево. И вдруг - о чудо! - один из стоящих по погодным условиям вертолётов, запускает винты, открывается дверца, выбрасывается трап. А к нему бодрой такой походочкой спешат два генерала. Без сопровождающих лиц. То ли оные лица уже находятся в вертушке, то ли идут следом. А может, их и вовсе нет, и не такое бывает. Надо попробовать улететь с генералами.
    - Товарищ генерал! Разрешите обратиться!
   Они стоят уже совсем рядом с машиной, поэтому орать приходится изо всех сил. Первый генерал обращается ко второму, будто меня здесь и нет:
    - А, это тот самый журналист?
   Второй только кивает головой, придерживая рукой фуражку. Конечно, трудно сойти за спасателя со здоровенной камерой в руке и болтающимся на груди "жетоном" аккредитации. А тем временем, он уже добрался до лесенки, и видимо, сейчас скроется в люке. Я судорожно пытаюсь удержать на себе внимание второго генерала:
    - Товарищ генерал, возьмите с собой! Пожалуйста!
   Он, смеясь, машет рукой, и следует за коллегой. Трап убирается, дверка закрывается, рёв винта усиливается, и машина взлетает. Я смачно сплёвываю, глядя, как вертушка грузно отрывается от земли, и тут же исчезает в тумане. А я-то принял это за перемену погоды, облачка там… Рёв вновь усиливается, и взлетевший только что вертолёт садится. С лопастей его летят брызги, закручивающиеся в спиральки, и по мере замедления скорости вращения, они становятся всё более замысловатыми. Наконец, распахивается дверца, и из неё выходят хмурые генералы. Они даже не удосужились дождаться трапа. Я разворачиваюсь, и ухожу к своим машинам. Всё-таки приятно, хоть иногда, признавать всеобщее равенство перед силами природы.
   На месте меня ждёт капитан, сержант и два солдата. Капитан, немного похожий на Олега Даля, отдаёт честь, представляется, и ждёт указаний. Я жму руку, перехожу на "ты", и говорю:
    - Давай пару минут переждём. Может, ещё пассажиры появятся. Закуривай.
   Достаю пачку сигарет, и тут выясняется, что капитан не курит. А вот солдаты курят, и даже очень. Зыркая глазами на капитана, они вожделённо смотрят на мой "Данхилл". Угощаю. И в этот момент появляются генералы. Первый обращается, было, с приказом к моему капитану, но тот переадресовывает вопрос мне. А ещё говорят, что Третий закон Ньютона не распространяется на человеческие отношения!
    - Конечно. Только полезайте в грузовик. Меньше вероятность утонуть. А я за вами.
   С грехом пополам запихиваем второго генерала в высоченный кузов грузовика, а первый, с неожиданной лёгкостью, забирается сам. Подаю ему камеру, и с матерками переваливаюсь через борт.

ХХХ

ХХХ

   Генералы оказываются совершенно нормальными мужиками. Один из них - командующий дальневосточными ВВС. А может, и ПВО. Когда он это объявляет, машину подбрасывает так, что я чуть не прошибаю головой брезентовый потолок. Гляжу в проём, на следующий за нами УаЗик, не прислушиваясь к разговорам в машине. Фантастической красоты серый океан, по краешку которого мы то ли плывём, то ли едем, переходит в такое же бездонное серое небо. И только волны, докатывающиеся до нас, рассыпаются всеми оттенками зелёного цвета. Не удержавшись, ставлю на плечо камеру, и снимаю несколько минут. Знаю, что при такой тряске ничего хорошего получиться не может, и, тем не менее, снимаю, снимаю…
   Вовремя вспоминаю заповедь журналиста - с генералами нужно дружить, - я включаюсь в разговор. После представления друг другу, а так же узнав сумму моей страховки, генералы признают меня за равного. С удивлением узнаю, что это обычный трёп о загадочности наших военных. Тема разговора - гибель подводной лодки "Комсомолец". Выдвигаю пару гипотез, которыми снабдил меня главный инженер одного атомного завода как раз для таких случаев. Генералы заинтересованно слушают. Меняю тему:
    - Знаете, такой красоты, как у вас, я ещё нигде не видел.
   Командующий отвечает:
    - Приезжайте почаще.
    - А вы почаще устраивайте землетрясения.
   Генералы смеются. Я тоже.
    - Первый раз на Дальнем Востоке?
    - Нет. И даже не пятый. Но вот на островах впервые.
    - Да. Даже местные жители поражаются, не то что приезжие.
    - Сейчас они больше поражаются качеству строительства в сейсмоопасной зоне…
   Генерал хмурится:
    - Это точно. Но обратите внимание: то что строили мы, не только не разрушено, но и работает. Полоса была готова к приёму самолётов через четыре часа после землетрясения. Несмотря на то, что через неё прошла трещина.
   Он вспоминает, что разговаривает с журналистом. И я не удерживаюсь:
    - А госпиталь?
    - Госпиталь… Это вообще не постройка. Дембельский аккорд. Раньше сдашь - раньше на дембель. Мы так не можем. Всё-таки авиация!
   Я согласно киваю головой. То-то, думаю, самолёты побросали. Гады.
   Машину качнуло, и генерала, сидящего напротив меня, бросает за борт. Так бы он туда и улетел, если бы не камера. Её тянет вперёд, генерал цепляется за лямку, и мы в объятьях падаем на пол. Немая сцена. Генерал тяжело вздыхает, и говорит:
    - Теперь ты мой крестник.
   Машу рукой, но он не обращает на это внимания. Дальше едем в тишине и наступившей почти мгновенно темноте. Я опять смотрю на океан. И тут генерал говорит:
    - А знаешь, какая тут ближайшая земля?
    - Наверное, Япония. Или Шикотан.
    - Австралия. Япония с другой стороны.
   Я, изумлённо молчу, а генерал наслаждается произведённым эффектом. Наконец, наше путешествие по пляжу заканчивается, грузовик поворачивает вглубь острова и набирает скорость. Генерал вновь прерывает молчание:
    - А, каков, собственно, конечный пункт нашего путешествия?
    - Аэродром.
    - Тогда приглашаю вас на борт моего самолёта. Посидим, чайку попьём.
    - А раскладные кресла там есть?
    - Ну уж вам я койку обеспечу.
   Спрашиваю разрешения, закуриваю. Оказывается, оба генерала не курят. Странно, пока мы ехали, курить совсем не хотелось. Машину вновь ощутимо тряхнуло, и мы покатились по бетонке. Наверное, рулёжка. А может, и полоса. Один чёрт, до утра ни один самолёт не сядет. И не взлетит. Машина останавливается, хлопает дверца, и спустя секунду появляется капитан.
    - Лев, куда вас доставить?
   Вместо меня отвечает генерал:
    - К моему самолёту, будьте любезны. Он стоит на четвёртой стоянке. Ан 24 салон.
   Капитан вопросительно смотрит на меня.
    - Да, поехали к товарищу генералу.
    - Есть!
   Он нарочито отдаёт честь мне. Как только машина трогается с места, я приношу свои глубочайшие извинения. Генерал отмахивается, и говорит, что я здесь совершенно ни при чём. Самое интересное, что так оно и есть. Машина снова делает резкий поворот, и вновь плавно катится по полосе. Через несколько секунд выясняется причина виража: чуть не поперёк полосы стоит здоровенный Ту 16, странно наклонённый вперёд. Генерал смотрит на самолёт, и говорит:
    - Лёва, сейчас приедем домой, и всё выясним. По-моему, это моя "птичка".
   Хорошо. При слове "домой" мне хочется спать. День был очень длинный, и судя по всему, кончится не скоро. Машина остановилась. Выглядываю из кузова, и вижу тот самый МиГ. А метрах в тридцати от него стоит вожделенный Ан 24 салон. Генерал делает приглашающий жест, и я первым выпрыгиваю из машины. Вдвоём с капитаном опускаем борт, и помогаем спуститься обоим генералам. Второй генерал совсем раскис. Он больше не похож на того высокомерного орла у вертолёта. Скорее, на ворону. Мой генерал напротив, бодр и полон жизни, осторожно подаёт камеру, хотя я и сам легко могу взять её.
    - Ну что ж, капитан, спасибо.
   Он демократично жмёт ему руку, и направляется к самолёту. Я поворачиваюсь к капитану и спрашиваю:
    - А ты куда теперь?
    - Там вот - показывает рукой - есть казармы. Если сбежишь от генералов - приходи. Счастливо!
    - Спасибо за всё. Бывай.
   Генерал уже стоит у трапа, дожидаясь дорогого гостя. Дверь в салон открыта, и видна ковровая дорожка. Наверное, её постелили бы и на трап, если бы он был выше полуметра. Хватаю камеру, и спешу к самолёту. Генералов нельзя заставлять ждать. Пока я преодолеваю пятьдесят метров, из самолёта выходит пилот и стюардесса. Меня радостно встречают.
    - Знакомьтесь. Это - Лев Зановски, журналист из Агентства. Мой крестник. Если бы не он - утром читали бы мой некролог в газете. А это - он показывает на пилота - майор Сергеенко, КВС, пилот первого класса, и - наша стюардесса Леночка.
   Я смущённо улыбаюсь, жму протянутые руки и думаю: не будь меня, так ты, старый хрыч, вообще не оказался бы в том грузовике. Поднимаемся в самолёт в следующем порядке: я, генерал, стюардесса и КВС. Глянув направо, обнаруживаю образец совкового понятия о комфорте высшего руководства: небольшой салончик со стандартными пассажирскими креслами, два стола. Дальше находилась дверь, за которой, по всей видимости, был кабинет и спальня. Отделка под дерево и застиранные занавески на окнах.
    - Проходите Лёва. В дверь, в дверь. Не смущайтесь. Леночка, организуйте нам, пожалуйста, ужин. А вы, - он обратился ко второму генералу, ложитесь спать. Я вижу, поездка вас совсем утомила.
   Вот так. Сама любезность. Открываю дверь, и, действительно, нахожу за ней довольно большой и удобный кабинет, напичканный всевозможными средствами связи. Оборачиваюсь - пара кресел за моей спиной превратилась в удобную кровать. Более того, стюардесса установила, или, точнее, подвесила вокруг неё ширму. Видимо, генералам не привыкать спать в походных условиях. Мой генерал заходит в кабинет и открывает бар:
    - Будете что-нибудь пить?
   Страшный вопрос. Если генерал предлагает пить, то отказаться нельзя. Даже если ты на ногах сорок часов. Даже если тебе потом работать. Но если генерал не пьёт (такое случается, но редко), то пить при генерале-трезвеннике ещё хуже. Заглянув в бар, вижу несметное количество "Боржоми".
    - "Боржоми", если можно.
    - И я с вами. Язва. Сами понимаете…
    - Да. А я слишком устал. Лучше поговорим на усталую, но трезвую голову.
   Генерал смеётся. Не фотогенично или как перед солдатами, а очень по-человечески. Это не очень красиво, но, зато, искренне и по-дружески. Напряжение, появившееся как только мы вошли в самолёт, исчезло.
    - Суровый это, наверное, выбор: пить с генералом или не пить… - он смеётся, я тоже.
   В дверь деликатно стучат, генерал говорит "Войдите", и в кабинете появляется майор Сергеенко.
    - Товарищ генерал, разрешите обратиться?
    - Почему так официально? Хорошо, обращайтесь.
    - Там на связи штаб ГО. Какая-то проблема с нашим заправщиком.
    - Точно. А я и забыл про него. Переведите связь сюда.
    - Есть.
   Уходит. Я, как дурак, стою с открытой бутылкой минералки. Генерал машет левой рукой, мол разливай, а правой снимает телефонную трубку с пульта. Разлив "Боржоми" по стаканам, сую один в генеральскую руку.
    - Генерал Сомов слушает.
   Пока я смущённо пью водичку, генерал подзывает меня к себе, и суёт в руку наушник. Чертовски интересно послушать, как две службы будут собачиться из-за лётного происшествия.
    - …, товарищ генерал. Так что, мы вынуждены удалить самолёт с полосы немедленно.
    - Никакого удаления. Это приказ.
   Он бросает трубку, включает селектор, и говорит:
    - Начальника аэродрома.
   Через десять секунд динамик оживает:
    - Майор Костенко на линии.
    - Майор, что тут у вас твориться? Немедленно эвакуируйте самолёт на стоянку.
    - Не могу, Михаил Трофимович. Все службы аэродрома, кроме навигационной, эвакуированы вместе с полком. Даже уазиков не осталось.
    - Твою мать. Что произошло, откуда здесь этот борт? Что с ним?
    - В 15:50 поступил приказ генерала Давыденко безотлагательно обеспечить топливом прилетающие самолёты. В 16:43 из Хабаровска был поднят борт 76 с тридцатью тоннами топлива на борту. В 17:47 борт произвёл жёсткую посадку, сломал переднее шасси.
    - Как в 15:50? Со скольких закрыт порт?
    - С 14:37. Приказ генерала…
    - Какого х… вы его выполняли? Это генерал ГО в состоянии алкогольного опьянения! Что экипаж?
    - Штурман получил травмы лица. Глаза целы. Второй пилот сломал руку. Командир охраняет самолёт. Горючее слито полностью. И из основных, и из заправочных баков.
    - Твою мать… Ах ты… Как он умудрился сломать шасси?
    - Трещина на полосе. Появилась не более чем за десять минут до посадки. Вы же знаете, что мы ВПП всё время осматриваем.
    - Что значит "охраняет"?
    - Стоит с пистолетом вместе со свободной от дежурства сменой. Не пускает бульдозер.
   Генерал залпом осушил стакан, посмотрел пустыми глазами вокруг, достал из сейфа пистолет и спросил:
    - Поможешь?
    - Свет на камеру поставлю, авось убоятся…
   Глаза генерала приобрели осмысленное выражение:
    - Очень хорошая идея. Идём.
   Хватаю камеру, на бегу ставлю фару, и следую за генералом. Нет. Теперь - за Михаилом Трофимовичем. Человека, так защищающего своих, я уважаю. Пусть он хоть трижды генерал. Через пять минут мы на месте. В одной руке Сомова пистолет, в другой - портативная аэродромная рация.
    - Я генерал Сомов, командующий ВВС Забайкальского Военного Округа. Приказываю всем разойтись и немедленно изыскать возможность для эвакуации самолёта на стоянку три.
   Включаю камеру и зажигаю фару. Все оборачиваются и смотрят на меня. Сомов мгновенно реагирует:
    - Со мной журналист Агентства Лев Зановски.
   Все понимают, что это значит. Даже солдаты. А значит это, что спихнуть бульдозером "живой" самолёт с полосы втихую не получится. Не понимает этого только генерал ГО. Вчерашняя пьянка, наложенная на сегодняшнюю. Тяжёлый и короткий сон, похмелье и боевые сто грамм. Это, знаете ли, накладывает. Обстановка настолько неопределённая, как у нас говориться, что предположить что-нибудь насчёт "развития ситуации" я не могу. И, тут же ловлю себя на мысли, что начинаю думать журналистскими штампами. А обстановка, тем временем, накаляется. Михаил Трофимович пытается что-то втолковать ГОшнику, но тот абсолютно невменяем. Сзади раздаётся лязг гусениц. Все оборачиваются. Прямо по несчастной полосе громыхает здоровенный бульдозер. Лучше бы завал на дороге разбирал, со злостью думаю я. Разворачиваюсь, и начинаю снимать этого железного монстра. В десяти метрах от нас, бульдозер останавливается, и тут, я с ужасом вижу, что генерал ГО достаёт свой пистолет. Как всегда, в подобных ситуациях, на меня снисходит высокое чувство журналистской отстранённости. Боже, что сейчас будет… Пистолет генерала цепляется за кобуру, и в этот момент раздаётся писк рации Сомова. Вернее, полевого, судя по виду телефона, который незаметно принёс Сергеенко. Я слышу только тихое "Слушаюсь". Медленно кладёт трубку, и отдаёт команду:
    - Всему персоналу аэродрома вернуться к исполнению служебных обязанностей. Командиру борта номер семьдесят шесть отключить все бортовые системы в течение десяти минут. По исполнению - доложить. А вас, генерал, попрошу воздержаться от активных действий в течение двадцати минут.
   Он поворачивается, и, проходя мимо меня, шепчет:
    - Идёмте, Лёва.
   Послушно выключаю свет, и иду за генералом. Позади остаются ревущий бульдозер, поднимающийся в кабину пилот и генерал ГО. В десяти шагах позади нас идёт майор Сергеенко с телефоном.
   На борту Ана всё без изменений. Начальственно храпит второй генерал. Мы заходим в кабинет, Михаил Трофимович включает селектор:
    - Майор Сергеенко, связь с главкомом.
    - Есть.
   Я тихонько поднимаюсь, чтобы уйти, но Сомов машет рукой, и суёт в руку наушник. Через тридцать секунд раздаётся голос Сергеенко:
    - Товарищ генерал, главком на связи.
    - Хорошо.
   Селектор отключается, и всё дальнейшее, я узнаю через "подслушку". Эх, жаль нельзя камеру подключить!
    - Миша! Ты что делаешь! Я только что имел весьма нелицеприятный разговор с министром. Что это за противодействие ГО?
    - Разрешите доложить, Николай Сергеевич.
    - Докладывайте.
    - Сегодня днём, после официального запрета полётов по метеоусловиям, без ведома начальства и не имея никакой на это необходимости, на остров в срочном порядке был вызван один из наших танкеров. Ввиду частичного разрушения полосы, самолёт получил повреждение переднего шасси. Ликвидировать повреждение на месте не представляется возможным. Тем не менее, возможна транспортировка самолёта к одной из стоянок. Если представители МЧС окажут посильную помощь, через два - четыре часа мы освободим полосу.
    - Что значит "без необходимости"?
    - На острове имеется достаточный запас топлива, оставшегося после вывода истребительного полка. Через двое суток подойдёт морской танкер "Итиль" с пятью тысячами тонн ГСМ.
    - Что значит без "ведома начальства"? Тебе что, теперь докладывают о каждом вылете?
    - Никак нет. Но о вылете борта 76 не была уведомлена ни одна лётная служба, кроме навигационной. А приказ пришёл непосредственно от генерала Давыденко.
    - Подожди минутку…
   В трубке раздаётся щелчок, и я открываю рот, чтобы испросить Михаила Трофимовича разрешения закурить. Угадав моё желание, он протягивает мне пепельницу, и щёлкает каким-то тумблером. Тихонько зашелестел кондиционер. Достаю сигарету, закуриваю. Тем временем, генерал стирает со лба пот. Но вот, в трубке снова раздаётся щелчок:
    - Миша, ты ещё здесь? Только что говорил с министром. Я всё понимаю: они влезли на твою территорию, сломали твой самолёт, и продолжают командовать на твоём аэродроме. Но… понимаешь… - И без того ясно, что он сейчас скажет. Такова, мол, ситуация, мы ничего не можем поделать… - мы и раньше теряли самолёты. Мы не Аэрофлот. И потом, каков налёт у твоей "Тушки"? Процентов шестьдесят?
   Говоря, он делает большие паузы. Очень он хочет услышать одобрение, или, наоборот, сопротивление. Втянуть в спор и доказать необходимость. Не просто отдать приказ, а убедить в его целесообразности. Но Сомов молчит. И я его очень хорошо понимаю. А между тем, главком начинает злиться:
    - Ну и сколько бы он у тебя ещё летал? Ну что ты ерепенишься?
   Наконец, он замолкает, и слышно, как он тяжело дышит. И только сейчас Сомов начинает отвечать:
    - Ты там, а я здесь. Семьдесят шестой борт для тебя - строчка в реестре. А через десять минут я пойду смотреть, как живой самолёт спихивают с полосы бульдозером, а непросыхающий Давыденко пьёт водку.
    - Чего ты от меня хочешь? Письменный приказ? Я тебе его сейчас перешлю.
    - Не надо. Я в праве и сам это сделать.
    - Прости, Миша, но… Знаешь что? Я тебе через неделю Ил78 переправлю. Лады?
    - Эх…
   Я кладу наушник на стол, и, не смотря на протестующие жесты Сомова, выхожу из кабинета. Открываю наружную дверь в противоположную сторону, и, свесив ноги наружу, смотрю на полосу. Дует ветер, и туман мало-помалу рассеивается. С ожесточением бросаю сигарету, и рассыпая фонтан искр, она гаснет в луже. Полнолуние. Метрах в ста от меня вырисовывался стремительный хищный силуэт. Кажется, будто он растёт прямо из скалы. Я знаю, что дальше стоит ещё несколько истребителей, но отсюда их не видно.
    - Лёва, коньяк будете?
    - Буду. - Меня передёргивает от холода. Поднимаюсь, вхожу в салон. Там, напротив ширмы, в кресле, сидит Сомов. На столике перед ним бутылка армянского коньяка и две маленькие, ручной чеканки, рюмочки.
    - А как же язва?
    - Хрен с ней.
   Выпили.
    - Берите камеру, и идёмте.
    - Михаил Трофимович, вам не нужно туда ходить. Отдайте приказ отсюда.
    - Нет, Лёва. Нужно. Это мой самолёт, мой аэродром, и за всё, что здесь происходит, отвечаю я. Если хочешь, оставайся.
   Я беру камеру, и следую за генералом.

   Всё осталось на своих местах, и ревущий бульдозер, и накренённый самолёт, и генерал с сопровождающими лицами. Не было только командира борта 76, да аэродромный персонал разошёлся по своим местам. Вскинув камеру, я зажёг фару. На сей раз, Сергеенко пришёл раньше Михаила Трофимовича. В руке он держал аэродромную рацию, а через плечо был перекинут телефон дальней связи. К нему подошёл Сомов, и взяв аэродромную рацию, что-то в неё проговорил.
   Вдали, посреди полосы показался огонёк. Перебрасываю камеру, даю максимальное приближение. Оказывается, это идёт техник аэродромной службы, осматривает покрытие. Насколько мне известно, подобные процедуры совершаются за час до открытия порта или после толчков. Стало быть, за всей этой историей мы прозевали маленькое землетрясение. А может и не такое маленькое. Впрочем, ничего интересного.
   Откидывается боковой люк танкера, и из него выходит пилот. Подхожу ближе. Из-за шума бульдозера ничего не слышно, а мне интересно, что скажет начальник подчинённому в такой ситуации. Но, ничего особенного Сомов не говорит:
    - Доложите о состоянии систем самолёта.
    - Самолёт полностью обесточен, топливо слито, все системы, включая навигационную и систему опознания воздушного судна деактивированы. Инерциальная система отключена, гироскопы остановлены. Остаётся только снять аккумуляторы.
    - Идите к экипажу. До утра всем отдыхать, в девять ноль ноль жду всех у меня на борту. Выполнять.
   Пилот отдал честь, развернулся, и двинулся навстречу огоньку. Я даже боюсь представить, что творится в его душе. Сомов ждёт несколько минут, связывается с кем-то по радио. Потом подходит ко мне:
    - Лёва, а можно будет сделать копию?
   - В Москве - точно, а вот как насчёт Южно-Сахалинска, я не знаю. Так что, придётся пару дней подождать.
    - Да, это хорошо… - рассеянно, будто не слыша моего ответа, говорит он. И тут всё становится ясно: генерал тянет время, давая возможность пилоту уйти как можно дальше. Но тут вмешивается ещё одна неодолимая сила - генерал Давыденко:
    - Эй, мать вашу, ночь уже на дворе. Приступайте.
   Несмотря на севший от выпитого голос, он, тем не менее, перекрыл шум бульдозера. И, приступили. Мотор взревел уже совсем непереносимо, из трубы вырвался клуб чёрного и вонючего дыма, закрывшего на мгновенье звёзды, и машина рывком дёрнулась вперёд. Лязгая гусеницами, она рванулась к самолёту. Фары хватало почти на всё поле действия, но без аккумуляторного пояса, её, да и камеры, хватит минут на семь. Может, на восемь.
   Пока я соображал, сколько времени есть у камеры, огромный жёлтый монстр ударил ножом в крыло, и с отвратительным визгом ломающегося железа, потащил самолёт к обочине. Борт 76 за несколько секунд превратился в груду лома. Что-то символично-трагическое было в этом действе: тупая, ползающая машина в мгновение превращает серебристую птицу в гору хлама.
   Бульдозер остановился, поднял нож, и сдал назад. На земле осталось несколько кусков обшивки, но ни один из них не лежал на полосе, стало быть, не представлял опасности для других самолётов. Борт семьдесят шесть сломав два шасси и потеряв половину крыла, лежал смирно, задрав левое крыло вверх, а носом уткнувшись в землю. Теперь он останется здесь навсегда. Бульдозер развернулся, хищно пошевелил ножом, и уехал. Генерал Давыденко не стал дожидаться окончательного осмотра полосы, а сел в подъехавший джип, отправился поправлять здоровье.
   Выключив свет, я нагнулся, и подобрал небольшой кусок алюминия.
    - Бросьте, Лёва. Зачем он вам?
    - Не знаю.
    - Тогда бросьте, и не забивайте себе голову.
   Пожав плечами, я отбросил железяку подальше, и последовал за генералом. Сомов разлил коньяк по двадцатиграммовым рюмочкам. Пьём не чокаясь. Он поднял на меня блестящие глаза, и как-то весело сказал:
    - Мне тут главком Ил78 с барского плеча пожаловал.
    - Это хорошо.
    - Точно. Я вижу, вы тут всё на МиГ тридцать первый посматриваете. Хотите, я его вам подарю?

ХХХ</p>

    - Лёва, Лёва! - устало позвал командир.
    - Я здесь.
    - Слушай, надо бы антенну на улицу бросить. А то здесь…
    - Ага. Дай отдышаться!
   Миша пожал плечами, и пошёл к вертолёту. Пока мы закрывали двери, на улице совсем стемнело, и огромный ангар освещался одной стоваттной переносной лампой. Минут через сорок придётся её выключить. Батареи хватает часа на четыре, но у нас их всего три. Есть, правда, бензиновый генератор, но от него больше шума и вони, чем толку. А электричества на острове нет. Хорошо ещё, что Ублюдок работает на бензине.
   В мёртвом свете люминесцентной лампы всё представляется немного более мрачным и мёртвым, чем есть на самом деле. Да и не освещает она весь ангар. Левый бок вертолёта и правое крыло МиГа, отбрасывающего на потолок размытую тень. Киль и нос самолёта уже едва различимы, а что находиться в углах ангара и вовсе не разглядеть. Я поднимаюсь с холодного бетонного пола, и придерживаясь за бок, иду к воротам. К сожалению, строители не догадались снабдить двери окнами или иллюминаторами. Откуда им было знать, что через …дцать лет прибудет сюда такой Лёва Зановски, и захочет этот самый Лёва посмотреть, что там, за воротами твориться. Однако, независимо от наличия или отсутствия окон, по завыванию ветра и качающимся воротам, можно смело предположить, что ничего хорошего там не происходит.
   Обернувшись, я увидел, как нашего славного режиссёра оттаскивают от самолёта, а тот что-то протестующе говорит. Однако, шум ветра был так силён, а Витёк брыкался метрах в двадцати от ворот, что разобрать его гневные крики было невозможным. Тогда, во избежание порчи моего самолёта (иногда так приятно чувствовать себя собственником!) я решил обратиться ко всей экспедиции с речью. Для этого, я взял в вертушке мегафон и объявил:
    - О кей. Ребята, давайте соберёмся все в пределах прямой слышимости.
   Добился я немногого. Миша, ковырявшийся где-то в грузовом отсеке вздрогнул от акустического удара, а спящий во втором пилотском кресле Андрей, отобрал у меня мегафон, и повертел пальцем у виска. Тем временем, Миша обошёл вертолёт кругом, и заглянул в блистер кабины. Потом подошёл к открытому боковому окошку, и сказал: "Включи сирену".
   В конце концов, напротив открытой двери Ми восьмого собрались все. Я прочистил горло, и объявил:
    - Рад приветствовать всех вас в моей дальневосточной берлоге. Предлагаю следующий план действий: Дима и Андрей готовят скромный ужин, уединясь с примусом вон в том углу ангара. - Я показал рукой, в каком. - Дальше. Я сейчас лично выползу на улицу, и выброшу антенну. Потом мы едим и ложимся спать. Курить только у двери ангара. Бычки тушить. Иначе погорим. И, большая просьба, особенно это относится к Виктору - не трогайте, пожалуйста, этот самолёт. Он законсервирован. То есть, он будет работоспособен ещё длительное время, если вы ему не "поможете". Если захотите его осмотреть - обращайтесь ко мне или к Мише.
   В этот момент Миша отрицательно замотал головой:
    - Нет. Лучше пусть Лёва проведёт завтра экскурсию. Я же не знаю…
    - Хорошо. Итак, есть ли возражения? Я имею в виду, по существу.
   Андрей огляделся, и спросил:
    - А где спать-то укладываться?
   Я пожал плечами, потом ответил:
    - Да где хочешь. Надувай матрас, расправляй спальник, и ложись. Я буду спать прямо здесь. Не в кресле, конечно. В вертушке.

   Миша повесил на плечо моток толстого провода, и направился к воротам.
    - Стой. Давай возьмём верёвку. Там чёрте что твориться.
    - Точно.
   Он полез обратно в вертолёт, и через минуту, мотки были уже на обоих плечах. Подойдя к воротам, я посмотрел вглубь ангара. Так тихо, даже уютно. Поискав кусок ветоши, командир взялся за штурвал, а я привязал верёвку к скобе. Должна выдержать. Теперь осталось только толкнуть дверь - и можно выходить. Миша сказал:
    - Может, всё-таки я пойду?
    - Договорились же!
    - Ладно.
   Включив фонарь, примотанный скотчем к бейсболке с оторванным козырьком, я толкнул дверь. Не могу сказать, чтобы ветер был слишком сильный. Он был неожиданный. И, когда меня в первый раз потащило вперёд, верёвка мгновенно натянулась, и я упал. Было не так больно, как обидно. Всего-то нужно пройти тридцать метров, закрепить "антенну", и вернуться. А тут, не пройдя и пяти шагов, шлёпаешься в грязь. И не из-за ветра, а потому что твой напарник слишком беспокоится. Выругавшись, я стал подниматься, но очередной порыв ветра повалил меня опять. Хорошо хоть, что он дует в нужном направлении. Больше попыток подняться не предпринимал. Порыв ветра - ещё три метра. Минут через десять я был у цели. Вполне возможно, что это и не было рассчитанное Михаилом место, но, судя по тому, что проволока закончилась, эта станция - последняя. Трижды дёрнув за верёвку, я принялся искать место для крепления. В метре справа лежал шикарный камень, и изловчившись, можно набросить на него петлю. Но, не будем полагаться на случай! Встав на колени, я пополз к камню. На мне - трое брюк и одни портки от комбинезона, так что за колени можно не опасаться. А на замаранный свитер Виктора мне наплевать. Так. Вот и камень. Петля легла так, будто её вязали специально для этого булыжника. Теперь домой. Четыре ритмичных рывка, потом ещё два, и могучие Мишины руки потащили нашу светлость обратно в ангар. Женщин с нами нет, и совершенно всё равно, втащат меня задом наперёд в сидячем положении, или я гордо войду сам.
   Как оказалось, это были не только Мишины руки. Все свободные от вахты у примуса, тянули верёвку. Доехав таким образом до двери, я даже не попытался подняться. Так и въехал на заднице в ангар. Витёк тут же взбеленился:
    - Лёва, ну это, я просто не знаю, какое свинство! Во что ты мой свитер превратил!
    - Иди, прогуляйся сам, а мы потом на тебя поглядим, - буркнул в мою защиту Антон, и покраснел. Всё-таки одергивать столичных режиссёров, это не ежедневное развлечение провинциальных пилотов.
   Тем временем, степенно поднявшись, я поинтересовался, как там насчёт жратвы. Ответ вдохновлял: закипела вода. Дожидаться, пока сварятся макароны было невыносимо, и распечатав китайскую лапшу, я налил туда стакан кипятка. Витёк на лапшу глянул с осуждением, Андрей же наоборот, последовал моему дурному примеру. Закрыв стакан крышкой, направился к Мише. Он сидел в пилотском кресле, и что-то говорил в микрофон.
    - Михаил! Вода вскипела!
    - А! Что?!
    - Есть, говорю, пошли.
    - Ага. Это правильно.
   Он вылез из вертолёта, и направился к примусу. Поймав его за рукав, я спросил:
    - Что случилось? Связь то есть?
    - Да.
    - Плохой прогноз?
    - Да нет. Завтра утром всё закончиться. Во всяком случае, они так говорят.
    - Ничего не понимаю. А в чём дело?
    - Да, понимаешь…
   В этот момент мы подошли к примусу. Я сорвал крышку со стакана с лапшёй и протянул его командиру. Он задумчиво взял еду, вилку, и пробормотал:
    - Давай… об этом позже поговорим.
   Пожав плечами, я взял новую порцию лапши, и заварил её кипятком. Витёк же упорно ждал, пока сварятся макароны, и можно будет вывалить в них банку тушёнки. Пересыпая трапезу шутками и прибаутками, Миша был неестественно весел. Даже плеснув на ногу кипятку, заваривая чай, он не переставал сыпать анекдотами из жизни вертолётчиков. В конце концов, мне всё это надоело, и я объявил:
    - Не знаю как вы, но я сильно устал. И пойду спать. Эх, жаль, девок нет…
   Витёк, уже размешавший макароны, возмущённо заявил:
    - Лёва, а как же обещанная экскурсия? Ты что!
    - Вить! Я хочу спать, на дворе ночь, ни хрена не видно… что я его, фонариком освещать буду? Завтра откроем ворота, и всё я вам расскажу.
   Но, неожиданно на сторону гениального режиссёра встал Миша:
    - Лёв, завтра не будет времени. И погода будет нормальная.
   Понятно. Если позволит погода, то вертолёт тут же улетит. Конечно, на Сахалине он тоже, скорее всего, будет стоять на земле. Но это их вертолёт. Хорошо. Пусть будет так.
    - Идём. Мегафон брать не буду, а вот лесенку можно пододвинуть. Только, ради всего святого, не трогайте машину!
   Миша с Андреем пошли за лестницей, а Витёк ехидно так спросил:
    - А почему он у тебя носом клюёт?
    - Видишь, плита подломилась? Но это не страшно. Итак, я вижу, все собрались. Приступим. Перед вами сверхзвуковой истребитель-перехватчик МиГ31. Экипаж самолёта - два человека. Длинна самолёта - двадцать два с половиной метра, размах (я поглядел на тёмную крышу ангара) - тринадцать и четыре десятых метра. - На мгновение я замолчал. Потом, сглотнув подступивший комок, с гордостью и печалью продолжил:
    - Этот самолёт - мой. И, вот уже семь с половиной лет я не могу перевезти его… но это, наверное, не интересно. Извините. На самолёте установлены два двигателя Д-30ФБ…

ХХХ

   Михаил Трофимович держит в руке мощный фонарь, и с видом хозяина, которого застали врасплох, показывает мне самолёт. Сказать, что я смущён или ошарашен, это значит ничего не сказать. Мы оба чувствуем себя не в своей тарелке. И, насколько я понимаю, генералу нужно его подарить не меньше, чем мне хочется его получить. Сомов говорит:
    - Лёва, он здесь стоит чуть больше месяца. Понимаешь, мы никак не могли его забрать. Приказ был - в три дня.
   Он сухо глотает, заново переживая недавнее унижение. Надо что-то сказать:
    - А достать этот топливный насос тяжело? И вообще, что это такое?
   Генерал чешет затылок, и уже более спокойно начинает объяснять. При этом, он ставит фонарь на пол, рефлектором вверх, и зрелище получается совершенно фантастическое.
    - Да нет, он, ну, сантиметров тридцать пять - сорок длинной, и сантиметров восемь в поперечнике. Такая вот ерундовая деталька, етить колотить, и из-за неё мы бросаем самолёт здесь. Суки.
    - Но у вас же был "Руслан"…
    - В который мы закатили два двадцать девятых.
   Он вздыхает. Тень на потолке гротескно повторяет действия Сомова, и я нервно закуриваю.
    - А достать-то его можно, этот насос? И сколько он стоит?
   Михаил Трофимович невесело смеётся:
    - Если у тебя есть документы на такой самолёт… а они у тебя будут, то насос обойдётся тебе долларов в пятьдесят. И ещё двухчасовой ремонт.
   Я глотаю воздух ртом, как вытащенная из воды рыба, а генерал тем временем продолжает:
    - Смешно. Но за три дня мы не успели… а отдать приказ экипажу лететь на том, что есть - он разводит руками - я не мог. Страшно, знаешь ли, отправлять людей в полёт над океаном, на "половинной тяге". Да, ещё вот что: с транспортировкой машины я тебе ничем не помогу. Разве что, у тебя будут все необходимые документы.
   Он молчит, потом усмехнувшись, добавляет:
    - Если бы мог, то он бы сейчас летал.
   Снова молчит. Потом, совершенно изменившись, превратившись в настоящего командующего, громовым голосом спрашивает:
    - Берёшь?!
    - Да!!! - ответ срывается с языка раньше, чем затихает эхо от вопроса.
    - Тогда идём.
   Пройдя сто с небольшим метров, мы снова оказываемся на борту командирского Ана. Сомов полуутвердительно говорит, едва мы садимся в кресла:
    - Значит так: Полетишь послезавтра со мной в Хабаровск, там получишь все документы на право владения, потом, в Москве, где-то через месяц, получишь запись самолёта в реестре на своё имя. А теперь надо кое-что сделать…
   Михаил Трофимович отпустил Сергеенко, и потому вынужден вести все переговоры самостоятельно. Но, судя по сноровистому обращению с селектором, это происходит не впервые. Не удерживаюсь от ехидного вопроса:
    - Не тяготит общение со сложным оборудованием?
    - Я боевой лётчик, и, до сих пор "годен", хотя и с ограничениями. А этот пульт - кнопка от дверного звонка, в сравнении с приборной доской.
   В этот момент на связь выходит начальник аэродрома:
    - Доброй ночи. Извините за поздний вызов.
    - Ничего. После месяца спячки даже приятно.
    - Тем более. Техники в наличии имеются?
    - Да. Три смены. Ещё вчера прилетели.
    - Чьё подчинение?
    - Ваше. То есть, ВВС.
    - Хорошо. Бригаду к ангару с ноль третьим. Закатить машину к стенке, на тормоза, и провести длительную консервацию.
    - Он же законсервирован!
    - Я же сказал, длительную! Работы закончить к 08:00.
    - Будут ещё приказы?
   Сомов почесал затылок, и продолжил:
    - Ворота закрыть, оставив уставной зазор. Консервация. Чтобы через десять лет ребёнок открыть смог! Можете отправить вторую группу. Приступить немедленно.
    - Есть!
   Михаил Трофимович повернулся ко мне:
    - Вот так, и только так.
    - Михаил Трофимович! Не могу я с вами в Хабаровск лететь!
    - Это ещё почему?
   Ну вот как ему объяснить? Как вообще можно объяснить нормальному человеку, что скорость передачи информации важнее самой информации? Как объяснить нормальному человеку, что через два дня я должен снимать выборы в одной из сопредельных стран, когда там есть свой корпункт? Тем не менее, он внимательно всё выслушивает, потом достаёт блокнот, делает в нём какие-то пометки и переписывает мои паспортные данные. За бортом слышны голоса техников, направляющихся к моему самолёту.
    - Тогда вот что: утром уходит гебешный борт на Сахалин. Полетишь, как член экипажа. Суперкарго. Форму получишь у начальника аэродрома.
    - А самолёт…
    - Получишь на него документы в Москве. С курьером. В течение месяца. И… когда сможешь перетащить машину на материк, найди меня. Вот тебе - он достаёт визитную карточку и что-то пишет на обратной стороне - по этому коду сможешь найти меня всегда. А теперь - спать.
   Он поднимается, а я так и остаюсь сидеть. Любой нормальный человек пребывал бы в шоке неделю. Но я - не любой нормальный человек. Я - журналист.
    - Можно посмотреть, как работают с самолётом?
    - Чего ты спрашиваешь! Это теперь твой самолёт!
   Он берёт со стола аэродромную станцию, включает, и говорит:
    - Старшему бригады техников.
    - Слушаю, товарищ генерал. На связи лейтенант Попов.
    - К вам сейчас парень подойдёт. Это мой человек. В общем, теперь это его самолёт. И ангар.
    - Понял. Будет сделано, Михаил Трофимович!
   Никогда до этого не сидел в кабине истребителя. Передо мной - тёмная и непонятная приборная доска, между ног - ручка управления. Беру её в руку - холодная и шершавая. Краска ещё не успела облупиться, самолёт совсем новый. Закрываю глаза, пытаясь вспомнить сегодняшний день - но перед глазами только небо. Голубое небо, облака, разрезаемые серебристым носом. Звуки электрических отвёрток и других всевозможных механизмов превращаются в шум моторов. Я тяну ручку на себя, и уношусь от людей, от этой вечной суеты.
    - Лев! Лев, проснитесь!
   Я открываю глаза, и вижу перед собой лицо одного из техников. Судорожно смотрю на часы - пять утра. Пытаюсь потянуться, но голова упирается в бронезаголовок. Наконец, я вспоминаю, кто я, и где я.
    - Что случилось?
    - Извините, но нам нужно законсервировать кабину - говоря это, он хихикает. Пытаюсь подняться, но тело затекло так, что это получается только с третьей попытки. Теперь на меня с улыбками смотрит вся команда техников.
    - Да что случилось?
   Стоит мне перекинуть ногу через борт и встать на лестницу, как чья-то сильная рука подхватывает меня, и не отпускает, пока я не оказываюсь на земле.
    - Спасибо - смущённо говорю я, - но вы так и не объяснили…
    - Извините, Лев, но у нас говорят, что человека, способного заснуть в кабине истребителя, сразу переводят в космонавты.
   Техники смеются, и из-под самолёта раздаётся восклицание "Набегался, бедолага. Тяжела ноша журналистская". Я не удерживаюсь, и начинаю ржать во всю глотку. Отсмеявшись, ребята принимаются за работу, а лейтенант отводит меня в сторону и докладывает:
    - Товарищ Зановски! К пяти часам утра работы по консервации машины выполнены на восемьдесят процентов, консервация ангара закончена, смена, консер…
    - Подождите, постойте, лейтенант…
    - Попов!
    - Как вас зовут?
    - Алексей.
    - Лёша. Хорошо. А меня - Лёва. Значит, часам к семи закончим? Кофейку бы сейчас…
    - Хорошо, Лев, я понял. Да, где-то в полседьмого закончим. А кофе - пойдёмте, у нас есть термос.
   Мы подходим к плохо освещённому железному столу, Алексей берёт один из трёх термосов, открывает, и разливает светлую дымящуюся жидкость по алюминиевым кружкам. Пробую это пойло, и вспоминаю детский сад. Только там кружки были нормальные. Да, здесь ни на секунду не забудешь, что ты в армии. Лейтенант замечает мои раздумья, но истолковывает их по-своему:
    - Лёва, вы не беспокойтесь. Мы всё успеем до вашего ухода.
   Киваю головой, и спрашиваю разрешения закурить. Получив согласие, достаю пачку "Данхилл" и протягиваю её Алексею.
    - Таких я ещё не пробовал.
    - Да такие же, как и все остальные. Но мне нравятся.
   Закуриваем. С удовольствием затягиваюсь, и оборачиваюсь посмотреть на самолёт. Сигарета выпадает изо рта, а сам я приседаю. Во всю длину воздухозаборника красуется надпись: "СОБСТВЕННОСТЬ ЛЬВА ЗАНОВСКИ". Поднимаю сигарету с пола, и вижу, как корчится от смеха лейтенант.
    - Это ещё зачем - голос совершенно сел, и только теперь я замечаю другие перемены: нос самолёта больше не торчит из ангара: машину закатили и поставили к правой стене ангара. Но ангар настолько велик, что рядом можно поставить бомбардировщик. Огромные ворота почти совсем закрыты, а маленькая дверца, напротив, открыта.
    - Это чтобы вашу машину не укатили по ошибке. Приказ Сомова. А к левому соплу будет прилеплен конверт с вашими данными и прочей информацией. Вот он.
   Алексей протягивает мне прозрачный пластиковый конверт с кучей всевозможных бумаг. Да, Михаил Трофимович человек обстоятельный.
    - И ещё: сначала вам надо зайти к генералу, а потом, к половине восьмого - в лётную службу. Там вы получите форму и познакомитесь со своим экипажем.
    - Зачем?
    - Экипаж-то наш, а самолёт - гебешный. Хоть повезут только семьи, нужно, чтобы всё выглядело естественно. Тем более, что место суперкарго - в общем салоне.
    - Понял. А камера, и всё остальное?
    - Всё остальное - в пилотской кабине семьдесят второго, а камеру Сомов трогать запретил.
    - Правильно. Я пойду осмотрюсь?
    - Конечно! Только не курите около самолёта.
   МиГ освещён со всех сторон, и работа техников напоминает подготовку аппарата к выставке. С какой стороны ни глянь - картинка! Игрушка, о которой в детстве мечтает любой ребёнок. И даже надпись на боку была сделана со вкусом. Подойдя к дверце в воротах, я попробовал её открыть. Скрипя, она с трудом подалась. Потянул назад - не идёт!
    - Алексей!
    - Тут я.
    - А что с дверью?
    - Сейчас сделаем.
    - Погоди. Мы вдвоём справимся?
    - Делов тут минут на пять. Вон, видишь, красную канистру?
    - Ага.
    - Тащи её сюда. А я пока…
   Канистра оказалась на удивление тяжёлой. Пока я тащил её к двери, лейтенант уже снял какую-то панель, и копался в механизме.
    - Ну, теперь лей сюда. Да не жалей, лей так, чтобы и через десять лет открыть можно было.
    - А на саму дверь?
    - Да. Правильно. Выливай всё.
   Теперь дверь была в масле вся. И не только снаружи, но и внутри. Впервые в жизни, я вылил куда-то ведро масла, и не испачкался.
    - Лёва, теперь я покажу вам, где и что и как работает.
   Мы идём, переходя от одного залитого маслом штурвала к другому. Обойдя половину ангара, я чувствую, что способен открыть или закрыть любую армейскую дверь. Но, после обхода, Алексей достаёт из кармана огромную схему ангара, и торжественно её вручает. Потом говорит:
    - Ну, вот и всё. Машина твоя готова. Можешь забирать, хоть сегодня, хоть через пятнадцать лет. Ни шторм, ни землетрясения ей не страшны.
   Стою и смотрю, как техники, сложив оборудование, увозят его на багажных тележках. Появившееся солнце освещает небольшой фрагмент самолёта. А я стою, и не могу тронуться с места. Здесь и ужас от предстоящего дня - опять толпы и толпы людей, и, что-то ещё. Теперь, остров для меня не просто очередная командировка. Здесь остаётся часть меня.

   Свежий и бодрый генерал Сомов ждёт меня у трапа своего самолёта. Молча жмёт руку, и приглашает войти. Внутри сервирован завтрак, и улыбается стюардесса. Второй генерал поднимается при моём появлении, и вежливо здоровается. Завтракаем. Подают кофе. Михаил Трофимович осведомляется:
    - Ну как прошла ночь?
    - Очень разнообразно. Например, я заснул в пилотском кресле.
    - Уважаю. У меня это никогда не получалось. Однако, Лёва, у нас мало времени. Пойдёмте в кабинет.
   В кабинете всё по-прежнему. Только на столе лежит огромных размеров конверт. К нему прилеплен лист бумаги.
    - Это тебе. Бумагу, пока до дома не доедешь, не потеряй. Здесь всяческие разрешения, документы и, на всякий случай, карта аэродрома. На каждом листе стоит моё разрешение, подпись и печать. В шпионаже тебя не обвинят. Да, будешь лететь на Чебурашке (прозвище Ан72), отдай бумаги КВС. Ты в салоне сидишь, а там, ну, сам понимаешь.
    - Спасибо.
    - Всё. Иди.
   Я мнусь около двери. Потом, набираюсь наглости и говорю:
    - Удачи вам в разговоре с экипажем…
    - Спасибо.
   Разворачиваюсь, и ухожу.
   Солнце ещё не поднялось выше сопок, и утренний холодок пробирает до самых костей. Мы идём по лётному полю. Алексей чуть впереди. Он несёт здоровенный пакет, я - камеру. Кругом - ни души. Техники ещё не начали обход поля. До вылета самолёта - почти два часа, а любую небольшую трещину можно устранить в считанные минуты. А больших за прошлый обход не обнаружено. Оглядываюсь - красота необыкновенная. Зелёные сопки и вулканы - близнецы, отражающиеся в небе, как в зеркале. Конечно, это только облака, но аналогия с зеркалом нравиться мне больше. И тишина. Все ещё спят. И несчастные пострадавшие, и генералы, и солдаты, и женщины, и, даже собаки. Остаётся ещё пятьсот метров такого кайфа. Потом вновь придётся улыбаться, знакомиться, толпиться… и конца и края этому не видно. А я уже не тот. Четыре часа сна в пилотской кабине после двух с лишним суток бессонницы, это чересчур. Пятьсот метров тишины, покоя и одиночества. Ну, почти одиночества. Но, лейтенант хорошо понимает моё состояние, и не лезет с разговорами.
   Пятьсот метров кончились. Поставив камеру на пол, я радостно жму руки лётной службе. Потом экипажу Чебурашки. Знакомимся, едим бутерброды. Примеряю костюм. Как на меня шили. КВС закапывает мне в глаза какую-то дрянь, и, теперь по ним нельзя сказать, что этот человек не спал часов шестьдесят. Едим бутерброды, поднимаемся, и идём к самолёту. Останавливаюсь.
    - Лёша. Спасибо.
    - Не за что. Приезжай ещё! Удачи тебе, Лёва.
   Экипаж ждёт меня у самолёта. Размещаем камеру в пилотской кабине. Потом я получаю короткий инструктаж от бортинженера, занимаю своё место и надеваю наушники. Запускаем ВДУ (Сноска. Вспомогательная двигательная установка). Потом слышу команду:
    - Лёва, на выход. Наблюдай за погрузкой.
   Выхожу. Вместе со вторым пилотом наблюдаю, как в грузовой люк лезут перепуганные люди. Женщины и дети. Ни одного мужика. Обхожу самолёт. Вижу перегруз по левому борту. Сообщаю командиру. Он говорит, что перегруз вообще будет большим. И ничего с этим не поделаешь. А центровку исправим перекачиванием топлива.
   Погрузка закончена. Занимаю своё место. Нажимаю на кнопки, про которые говорили. Удивительно, но всё работает! Грузовой люк закрывается, оживают приборы на доске. Перегруз самолёта - семь процентов. Сообщаю командиру. Он думает. Потом даёт команду к герметизации самолёта. Я нажимаю кнопку. Порядок. Теперь бортинженер читает "молитву" (Сноска: перед взлётом бортинженер читает названия систем и последовательность операций, а экипаж докладывает о готовности. Это называется молитвой). Потом все говорят "К взлёту готов". Секундная задержка, потом командир спрашивает:
    - Лёва, что молчишь? Ты только мне не засни, суперкарго.
    - А, да. Извините. К взлёту готов.
   В кабине бурное веселье, перекрываемое приказом командира:
    - Экипаж, взлетаем.
   Длиннющий разбег, едва полосы хватило - большой перегруз. Короткий полёт, с ежеминутным напоминанием - Лёва, не спи! Мягкая посадка. Открываю грузовой люк. Салон пустеет. Выключаем двигатели. Переодеваюсь, беру камеру, и иду в гражданский сектор аэропорта. Мешок за спиной, камера в руке, второй пилот для поддержки. Московский рейс через пять часов. Моё место в бизнес-классе. Соседей нет. Полечу один на трёх креслах.
   Такси до телецентра. Да, перегон заказан. Пятнадцать минут - и всё, что я наснимал - в Москве. Полчаса на телефоне. Да, бабу зовут Тамара Васильевна. Да, это военный госпиталь. Пять минут лингвистических трудностей. Плачу в кассе за получасовую связь с Лондоном. Такси в аэропорт. Забираю у военных вещи, и в гордом одиночестве сажусь в аэробус.
   Я знаю, что здесь мой самолёт. Моя мечта. Но как, на какие деньги перетащить его на материк? Я не знаю. Но я вернусь. Обязательно вернусь!

ХХХ

   Я лежал в спальнике и никак не мог заснуть. Рядом сопел Витёк, а шторм как будто и не думал утихать. Тоска. Нет, этим словом нельзя описать чувство, испытываемое мной. Стоит повернуть голову, и можно, нет, не увидеть - угадать профиль моей птицы. Столько лет я ждал встречи с ней. Но этот остров… Раньше, я думал, что люблю его, теперь же, готов улететь хоть завтра.
   В ногах что-то зашуршало, и сдавленный голос прошептал:
    - Лёва, ты не спишь?
    - Даже если и сплю, что это меняет?
    - Извини. Но… понимаешь… тут такое дело. Вылезай, надо поговорить.
   Ну раз надо, значит надо, и ничего тут не поделаешь. Стараясь не разбудить Витька, я вылез из вертолёта.
    - Миш, что случилось?
    - Давай отойдём.
   Отходили мы до самых ворот. Теперь наш разговор не мог быть подслушан даже самым изощрённым оборудованием. Я пожалел, что не прихватил мегафон.
    - Что случилось?
    - У нас проблемы.
    - Это я понял давно. Ты мне их расскажешь, или только поведаешь об их существовании?
   Такой длинный период сбил Мишу с толку. Он не понял, говорю я серьёзно, или издеваюсь. Но вытягивать из него по слову больше не пришлось.
    - Мы сожгли слишком много топлива. Полтора часа сегодня винт крутили. Я доложил в службу (Сноска: имеется в виду служба управления полётами), и мне предложили лететь на следующий остров и ждать танкера. Но я не уверен…
    - Что тебе хватит горючки до него, - закончил я. - И что ты собираешься делать?
    - Не знаю.
   Интересно, почему он не объявил об этом всей команде? Почему не поговорил со вторым пилотом? И как так могло оказаться, что тот же второй пилот об этом не знает?
    - А почему ты говоришь это мне?
    - А кому ещё я могу об этом сказать? Виктору? А экипаж… Пусть узнает об этом утром.
    - Интересно, а твой второй пилот что, не умеет читать показания приборов?
    - Он первый раз летит с дополнительным баком, да и вообще, пацан ещё…
   Ясно. Придётся ещё раз показать свою крутизну. Если получиться.
    - Тебя ТС 1 устроит?
   Миша впился в меня удивлённым взглядом, но, мне показалось, что он ожидал подобного вопроса.
    - А сколько есть?
    - Тонн триста. Может больше. Лучше подумай, как будешь заправляться.
    - На всякий случай, у нас стоит универсальная заправочная система. Так что, могу "слить" хоть с Ил86. И не заметит.
    - Тогда пойдём, посмотрим, где тут у них…
   Я уже шагал к вертолёту. Не думал, что придётся доставать карту, и, тем более кому-то её показывать. Но, как говориться, случаи бывают разные. Карта оказалась как раз под Витькиным спальником. Однако, против всех ожиданий, он даже не слишком брыкался.
   Подсвечивая фонариком, я развернул на полу огромную, как трёхспальная простыня, карту аэродрома. А ещё через десять минут нашёл танки с необходимым топливом. В сопроводительном справочнике было указано, что после консервации здесь оставлено четыреста двадцать тонн ТС1 и четыреста пятьдесят тонн РТ.
    - Миш, слушай, я тебе ТС1 не дам. Итак мало. Полетишь на РТ.
    - Ты в свой МиГ заливай. Туда, небось, тонн двадцать влезет. А мне нужно всего пару. Не жлобись.
   Мы тихонько заржали. Потом пошли пить чай. Мишка так обрадовался, что даже перестал сутулиться. Пока закипал примус, заваривался чай, мы трепались. Просто трепались. Потом мы стали пить чай. Разговор перешёл в более доверительное русло, и, наконец, Михаил задал вопрос, которого я ждал целый день:
    - И что дальше?
   Я отхлебнул, подул на чай, достал сигарету. Закурил.
    - Не знаю.
   Миша смутился, спросил разрешения, и тоже закурил. Закашлялся. Потом, собравшись с силами, продолжил:
    - А ты вообще, летал на подобных машинах.
    - Да. Было дело, - я снова отхлебнул чай. - Вообще-то, я не совсем чайник в этом деле. У меня есть право на управления спортивными самолётами. На пятьдесят пятом Яке налетал сто тридцать часов.
    - Ого! Ни фига себе!
   Я только махнул рукой, расплескав чай.
    - Понимаешь, это, конечно, забавно, но… это такое модное хобби для богатеньких. Як, конечно, тоже самолёт…
    - Да… а я думал… так моя вертушка, для тебя…
    - Вертушки - это совсем другой коленкор. Как подводная лодка и крейсер. И тот и другой - корабли.
   Я не лукавил. Отношение к вертолётам у меня всегда было самое что ни на есть уважительное.
    - А если тебе удастся дотащить его - он кивнул в сторону МиГа - до Москвы, что тогда?
   Я вздохнул. Если удастся… Конечно, находись МиГ хотя бы на Сахалине, то отправить его малой скоростью в Москву - не проблема. Штука баксов за "упаковку" (ну, крылья там снять, прикрутить всё как положено), и триста баксов за дорогу. Но как его забрать с острова?
    - Месяца через четыре я подниму его в пробный полёт. С инструктором, конечно. Видишь - он двухместный. А там мы разделим с армией расходы на содержание. Мне много не надо - пару полётов в месяц. А остальное время - пусть ребята летают, учатся.
   Миша даже рот раскрыл от удивления. Не ожидал он такого ответа.
    - И что, есть договорённость?
    - Что, я похож на человека, который летает вместе с богатенькими буратинами в Тушино?
    - Понял. Ладно, давай спать. Завтра много работать.
   Глаза его блестели, как у кота, сожравшего, наконец, вожделенную канарейку. А у меня, наоборот, было только одно желание. Сесть завтра в вертолёт - и гори оно всё огнём.

   Утро выдалось прекрасным. "Как ярко светит солнце, после бури…". Красота необыкновенная! Зелёные сопки, вулканы-близнецы, и дорога в чистое голубое небо. Горстка зевающих и потягивающихся людей не могла испортить красоты пейзажа. После объявления о предстоящей работе, все приуныли. Вчерашнего энтузиазма как не бывало. Ветром сдуло. Ворота открывали почти три часа. А когда дело дошло до вертушки, то Витёк, изображая наивного мальчика, спросил:
    - А разве нельзя… того, этого, типа, своим ходом?
   От подобного заявления Миша остолбенел. Потеряв весь налёт интеллигентности, используя исключительно ненормативную лексику, я объяснил, что произойдёт, если запустить винт в ангаре. Миша только дополнил моё повествование тем, что двери придётся закрыть обратно. Витя и Андрей зарычали.
   Наконец, вертушка на свободе. Я сразу предложил сходить и проверить, есть ли горючка, благо, идти оказалось недалеко. Так и поступили. Миша со вторым пилотом пошли к танкам, а я остался понукать коллег. На сей раз, я встретил более организованный отпор:
    - Лёва, я здесь, всё-таки главный, и не вижу никаких причин, по которым мы должны ещё полдня крутить эти дурацкие колёса.
    - Вчера ты эти причины видел.
    - Так шторм же был! Лёва, мы и так потеряли почти два дня.
   Андрюша оказался такой же скотиной. Тогда простой и добрый парень Дима, смачно сплюнув, отправился к правому колесу. Через пять минут я сменил его. Дверь, казалось, не сдвинулась с места. Ещё через пять минут Дима занял моё место. А Витёк с Андрюшей спокойно валялись на травке. Сначала я разозлился, потом забыл о них. Через полчаса подошли Миша с Антоном. Второй пилот сменил Диму, а Миша сказал, что он свяжется с Сахалином, и присоединится к нам минут через десять.
    - А что там с топливом?
   Миша улыбнулся во весь рот, и объявил, что будет "кормить" здесь весь отряд.
   К трём часам дня ворота были закрыты без участия съёмочной группы. Перехватив по бутерброду, мы сели в вертолёт, и поехали к танку. Было очень интересно посмотреть, как работает "Универсальное устройство по забору топлива". Оказалось, что работает оно хорошо, но медленно. Три тонны оно перекачивало почти сорок минут. Наконец, всё было закончено. Миша вновь вышел на связь, и сообщил, что вылетит в 16:20 по местному времени. Мы обнялись, и пока Антон запускал двигатель, договорились насчёт связи. Нам оставили шикарную наземную рацию. Именно ею мы и пользовались во время бури. Прощание с остальной съёмочной группой было, мягко говоря, весьма прохладным. Из всего экипажа, удачи пожелал только Михаил, да и то, исключительно в официальных выражениях. Остальные члены экипажа из вертолёта не выходили.
   И вот, Ми8 легко отрывается от земли, и, набирая высоту, ложиться на курс. Чувство тоски и ещё чего-то наваливается на меня. Что стоило мне улететь? А что стоит мне остаться? Я смотрел на удаляющийся вертолёт, и завидовал. Два с половиной часа над морем. Как птица. Только не касаясь воды. Только не коснись воды, Михаил!
    - Ну и мастак ты людей ссорить, - прошипел Витёк.
    - Да, мастак. Ничего не поделаешь.
    - Из-за этой поганой железяки… - всё распалялся режиссёр
    - Да. Из-за поганой железяки.
   Он говорил что-то ещё, но я не слушал. Я летел над океаном. Два с половиной часа. А прошло только двадцать с небольшим минут. Подошёл к рации, включил, связался со службой:
    - Говорит Лев Зановски.
    - На связи капитан Нестеров.
    - Будьте любезны, капитан, доложите мне по прилёту Ми8 с острова.
    - Конечно, Лева. Поставьте рацию на ожидание. Конец связи.
    - Спасибо. Конец связи.

   … Ублюдок, покачиваясь на колдобинах, медленно поднимался в гору. Витёк лениво крутил баранку, Андрюша вцепился в задний борт, а я курил. Отсюда посёлок не выглядел мёртвым, но и живым он тоже не был. Весь остров был ненастоящим. Понял я это только вчера. А завтра утром за нами придёт вертушка. Сначала туман скрыл от меня то, что казалось теперь совершенно очевидным. Остров больше не принадлежал людям. Но совсем недавно, всего несколько лет назад, здесь жило четыре тысячи человек. Они любили, ненавидели, суетились - жили. Потом, бросив всё, ушли. Если бы здесь никогда никто не жил - остров был бы прекрасен. Если бы люди бежали отсюда, как из Припяти - остров был бы страшен. А теперь он брошен. Он не принадлежит ни людям, ни природе. И вместе с островом брошены дома, аэродром, самолёты, мечты… Может быть, лет через сто, отсюда уйдёт безнадёжность, и мои внуки или правнуки придут сюда, и будут любоваться фантастической, дикой красотой вулканов и океана. Но не сейчас. Я не могу обвинять людей, бросивших остров. Ведь я - один из них. И до самой смерти буду я вспоминать об этом. Если не произойдёт чудо.
    - Лёва, как ты думаешь, может быть имеет смысл ещё раз отснять проезд по полосе?
    - Витёк, ну сколько можно тебе объяснять, что эффективность стедикама зависит от скорости движения. Мы ехали быстро. Стало быть, картинка получилась приличная. Единственное что мы можем сделать, так это заставить тебя ровно ехать. А так - только плёнку потратим.
    - Ты, как это ни погано, как всегда прав.
    - Между прочим, свяжись с конторой, пусть высылают плёнку на Сахалин. У нас перерасход почти в два раза.
    - Угу. Тебе не надо было разрешать мне снимать.
    - Ты главный.
   Он поморщился. Потом надавил на акселератор. Ублюдок взвыл, но быстрее не пополз.
    - Не будь злопамятным. Теперь я готов хоть три раза открыть и закрыть эти чёртовы двери.
    - Сейчас не надо.
   Разговор заглох. Тем временем, вездеходик, наконец, перевалил верхнюю точку подъёма, и с облегчением покатился вниз. Осталось совсем немного. Ещё пятнадцать минут, и мы на месте. Остров… он не мёртв и не жив. Он не в реанимации. Он вообще не на этой планете. Я помню людей, живших здесь. Они не вызывали приятных эмоций. Во всяком случае, у меня. Но они были здесь, и остров был жив. Что будет дальше? Может быть, им стоит вернуться, а может, нам стоит забыть об этой земле, и открыть её вновь через тысячу лет? Почти две недели я думаю об этом, и не знаю ответа. Почти две недели я заставляю себя думать о чём угодно, только не об этом. Например, о небе. Но через секунду в небе появляется МиГ31, и всё начинается сначала.
   В палатке ребята отсматривали электронную версию материала (на камере стоит жёсткий диск, записывающий точную копию плёночного материала, разве что очень небольшого разрешения) и восторгались то мастерством оператора, то красивыми картинками. Было приятно слышать их лестные отзывы в мой адрес, когда запищал вызов рации. Бросив чистку примуса, я ответил:
    - Лев Зановски на связи.
    - Это капитан Нестеров.
    - Здравствуйте Володя, как дела?
    - Спасибо, всё хорошо. Ждите завтра вертолёт в 12:30.
    - Принял.
    - Ещё для вас сообщение. Завтра, гражданским рейсом прибывает четыре километра плёнки. Мы её для вас заберём.
    - Вот спасибо!
    - Всегда пожалуйста! Конец связи.
    - Конец связи.
   Я обернулся:
    - Вить, тебе четыре км. плёнки хватит?
    - За глаза! У нас ведь ещё километра два осталось, да? А откуда…
    - Угу. Завтра прибывает московским рейсом. И вертушка завтра. Полпервого.
    - Тогда готовим прощальный ужин, и спать. Завтра - большой день.
   После большого ужина я взял свой спальник, фонарь, и пошёл в ангар. Витёк даже не пытался меня остановить. Видимо, даже он наконец понял, что для меня этот МиГ - не просто кусок железа.
   В ангаре ничего не изменилось. Каждый день, утром и вечером, я приходил сюда. Каждое утро и каждый вечер я мысленно разговаривал с самолётом. В неверном свете фонаря машина казалась ещё больше, чем была на самом деле. Теперь, спустя две недели я изучил каждый сантиметр МиГа. Теперь я знал его не по картинкам и учебникам. И, вот, настал последний день. Отчётливо, как никогда раньше, я почувствовал, что эта птица почти восемь лет сидит в клетке. И ничего я с этим сделать не могу. А могу я только попрощаться. Несколько часов я стоял и смотрел то на стремительный профиль, то на шасси, то заглядывал в воздухозаборники. Я плакал. Я обещал вернуться…

   Ровно в 12:30, на площадке, где семь с половиной лет назад стоял генеральский Ан, приземлился Ми восьмой. Долго-долго останавливая винты: вертолёт как бы осматривался. А остров прощался с гостями. Шёл мелкий и противный дождь. Всё снаряжение экспедиции было аккуратно сложено в двадцати метрах от вертолёта и накрыто палаткой. Открылась дверца, и из неё вышел незнакомый пилот. Он подошёл ко мне, козырнул, и представился:
    - Капитан Иван Гриценко. Для вас - Ваня.
    - Лев Зановски. Для вас - Лёва.
   Крепкое рукопожатие, приятная улыбка.
    - А что Михаил?
    - Он не смог прилететь. Но об этом - потом. Давайте грузиться.
   Из вертолёта вышли второй пилот и штурман. Я был мгновенно представлен, и награждён рукопожатиями. С Витей и Андреем экипаж держался подчёркнуто холодно и официально. Это было забавно.
   Вшестером мы быстро погрузили весь скарб экспедиции. Оставалось только закатить Ублюдка, когда КВС заявил:
    - К сожалению, машину мы забрать не сможем - не хватит горючего.
   Витя так посинел, что смотреть на него было одно удовольствие. Приятно, когда в социальных отношениях реализуется Третий закон Ньютона.
    - Мы не можем его здесь оставить…
    - А с ним мы не долетим до Сахалина примерно двадцать пять километров.
    - Но мы же довезли его сюда!!!
    - Это проще.
    - Лёва! Сделай что-нибудь!
   Вот такого оборота я никак не ожидал. Хотя, есть за Витей такая черта - перекладывать ответственность. Искушение бросить здесь Армадилла было велико, но, вдруг я вспомнил мой самолёт. И ещё два МиГа в соседних ангарах. Добавить к брошенным птицам ещё и маленького пони? Но тут на помощь пришёл командир:
    - Если бы можно было дозаправить пятьсот килограмм топлива, то мы взяли бы вашего Ублюдка.
    - Лёва!!!
   Классический вопль идиота.
    - Конечно, командир. Давайте погрузим нашего конягу, и отправимся на заправку.

   Через час мы были в воздухе. Я, по настоянию Ивана, сидел на месте штурмана, и вёл непринуждённую беседу по внутренней связи. Но больше смотрел на океан. Иван поднял машину так, что над островом мы летели меньше двух минут. Сто пятьдесят минут над океаном…
   За полчаса до посадки я поменялся местами со штурманом - на бортовых самописцах должен звучать только голос экипажа. (Сноска: бортовой самописец - "чёрный ящик" - записывающий переговоры экипажа, сохраняет только последние тридцать минут записи). Перебравшись в салон, я глянул на измученных коллег: Андрюшу мучила морская болезнь, а Витёк совсем ошалел от шума винтов. Ничего, скоро будем на месте.
   В Службе меня ждал тот самый капитан Володя Нестеров. Отдавши честь, он не удержался, и хлопнул меня по подставленной руке. Рассмеялся. Чем-то неуловимым он напоминал Михаила. Улыбкой? Выправкой? Не знаю.
    - Лёва, вот ваша плёнка. Распишитесь.
    - А разве она не на имя Виктора пришла?
    - Нет. На ваше.
   Я взял ручку, квитанцию, и, не читая, поставил автограф.
    - Да! Тут ещё несколько документов на ваше имя. Прислали из штаба. Там подтверждения на право владения самолётом, ангаром…
    - Ангар не мой! Я его только арендую!
   Володя пожал плечами, и как-то странно сказал:
    - Не знаю. Но бумаг там много. Штук сорок. Всё насчёт этого ангара и самолёта.
   Я пожал плечами. Надо, так надо. Первые несколько бумаг я внимательно прочитал. Состояние самолёта, ответственный за противопожарную безопасность, сроки осмотра осветительной системы ангара… Какая-то чушь! Какое там освещение, да ещё на восемнадцати страницах! И везде свежие автографы Сомова. Ну, если он подписал, то и читать не стоит. Можно смело расписываться везде, где он поставил свою визу.
   Через полтора часа я подписал последний документ. Правая рука совершенно одеревенела, глаза в кучу. А Володя как огурчик. На немой вопрос он отвечает:
    - Когда меня сняли с полётов после аварии, я тоже офонаревал. Теперь привык. Ничего, теперь всё позади.
    - Володь, а где Мишка?
    - На материке. Там много работы. Но, может, увидитесь. Ладно, я вижу, ты… вы совсем устали.
    - Давай "на ты".
    - Давай.
    - Тогда, я пойду к своим, в гостиницу.
    - Хорошо. Самолёт завтра в 11:00. Я пришлю машину. Да, внизу тебя ждёт УаЗик. Бывай!
    - Бывай!
   Приятно, когда о тебе так заботятся.
   Наши уже сидели в ресторане, и с удовольствием вкушали не дегидрированную пищу. Я с удовольствием присоединился. Но стоило сесть за стол, как Витька завистливо произнёс:
    - А мы всё оборудование на такси пёрли. С чего тебя так вояки любят?
    - Оборудование надо было оставить в порту. Кстати, я плёнку получил. И отстань от меня! Я жрать хочу!

   Чистый номер. Горячая вода. Хрустящие простыни. Телевизор. Холодильник. Полный кайф! Ни с чем не сравнимое ощущение цивилизации.
   Машина забрала нас в десять утра, а через час с небольшим мы уже были в воздухе. Два часа - и мы на севере Сахалина. Ещё час - и мы на месте. Раньше здесь был город Нефтегорск. Я видел только его руины. Теперь руины уничтожены бульдозерами. Витёк в восторге. Два дня мы снимаем здесь. Потом, на двух машинах, медленно, почти три недели, едем до Южно-Сахалинска. И снова ночь в чистой гостинице. И снова я не могу найти Михаила. Володя молчит, как партизан. Ивана тоже нет.
   Следующий полдень мы встречаем в Хабаровске. Теперь - неделя в тайге, и всё. Переезды, перелёты, переправы… Сопки, вулканы, озёра, леса… Города. Как в калейдоскопе. Меняются пейзажи, километрами расходуется плёнка. И вот, снова Хабаровск. Завтра вечером наш рейс домой. Встретивший меня представитель ВВС сообщает, что вчера, во время тренировочного полёта разбился самолёт командующего. Генерал Сомов катапультировался, но при приземлении сломал позвоночник. Спецрейсом он отправлен в Москву. Находясь в сознании, он попросил найти меня. Он в центральном военном госпитале. А я уже и забыл, что есть такой город - Москва.
   Почему он вспомнил меня? Мы и виделись всего три раза. Но, может быть, тот, первый раз был важен не только для меня? Конечно, я приду к нему. Только вот сказать мне нечего…
   А как там мой самолёт? Я мечусь по России, снимаю, курю, ругаюсь, ем, сплю. А он стоит и ждёт. И ему всё равно, идёт ли дождь или снег, светит ли солнце. Он стоит в тесном ангаре, опустив нос. Он мой. Он - как брошенный и нежеланный ребёнок. Приехал к нему раз в восемь лет…
   Стук в дверь прерывает мои невесёлые размышления. Запахнув халат, открываю дверь, и вижу на пороге незнакомого лейтенанта. Он в смущении. Видимо, ему никогда не приходилось бывать в пятизвёздочных отелях и, тем более, поздним вечером беспокоить постояльцев.
    - Простите… Вы - Лев Зановски?
    - Так точно, товарищ лейтенант.
    - У меня приказ проводить вас на товарную станцию…
    - Это ещё зачем?
    - Я не знаю. Но, желательно это сделать в течение часа. Потом я отвезу вас обратно.
    - Хорошо. Подождите, я оденусь.

   Товарная станция города Хабаровск ничем не отличается от любой другой товарной станции страны. Темно, пути, поезда, матюгальник. Я ожидал, что мы пойдём в военную комендатуру, однако, лейтенант отвёз меня прямо к воинскому эшелону. Он показал пропуск часовому, и мы пошли вдоль вагонов. Около платформы с огромным контейнером мы остановились. Новая проверка документов, и мы лезем на платформу. Контейнер закрыт и опечатан, но тут же стоит чин из железнодорожных войск. Кивнув головой, он срывает пломбу, и открывает контейнер. Потом включает фонарик. Но и без фонарика, в свете станционных прожекторов я узнаю его. Это МОЙ самолёт. МОЯ мечта. Сердце даёт сбой, и как бы издалека я слышу незнакомый голос:
    - Тут вам ещё письмо.
   Как во сне я протягиваю руку, беру конверт, и никак не могу его открыть. Лейтенант вежливо предлагает помощь. На листке, вырванном из школьной тетради написано:
   "Привет Лёвушка!
   Птичку твою мы сняли с острова через три дня, после вашего отъезда. То ли там собрались возобновлять военное присутствие, то ли решили наконец всё забрать - не знаю. Но, надеюсь на лучшее. На корабль погрузили четыре самолёта и две вертушки. Потом я достучался до Сомова. Он дал "добро", пробил ремонт и транспортировку. Ты уже подписал кучу бумаг, Сомов подписал ещё больше. Короче, самолёт расконсервирован, и полностью готов к употреблению. Тебе придётся оплатить только сборку - около семисот "зелёных" в твоём порту. Там его уже ждут. Может, сделают в кредит. Договоришься. Ну, это, собственно, всё. Удачи тебе!
   Твой Михаил"
   Пошёл дождь, железнодорожный чин засуетился, а я стоял и плакал. Я возвращаюсь. И возвращаюсь не один.