ЛЮДИ
    Зал, рассчитанный на двести мест, был переполнен журналистами. Их было человек пятьсот, а перед длинным столом на сцене стояло около сорока телекамер всех ведущих телекомпаний. И это - несмотря на бесплатную прямую трансляцию, осуществляемую хозяевами мероприятия с девяти камер. Что же до пишущей братии, то они не залезли разве что на потолок. Вдоль стен и у сцены толклись многочисленные фотографы.
    На сцену вышел строго одетый мужчина, лет сорока. Он подошёл к столу, сел, и, заметно волнуясь, произнёс в один из микрофонов по-английски:
     - Уважаемые дамы и господа! Пресс-конференция, посвящённая открытию Всемирного Центра Управления Стратегическими Системами Вооружений начнётся через несколько минут. Меня зовут Мишель Гросару, и я являюсь прессекретарём вышеупомянутого Центра. Сейчас вы будете ознакомлены с принятыми у нас правилами. Первым будет выступать руководитель с русской стороны, полный генерал... простите, генерал армии Филиппов. Он расскажет о схеме Центра, о его особенностях и исторической необходимости. После его выступления будет показан короткий фильм о самом Центре, затем, с военно-экономическим обоснованием проекта выступит руководитель с американской стороны генерал Вильям Шутган. После этого вы можете обратиться с вопросами к любому из руководителей центра. Вам надо будет поднять руку и...
    В этот момент на сцене появились генералы. Гросару замолчал на полуслове, встал и представил журналистам генералов:
     - Руководитель с китайской стороны, генерал Чон Лоу, руководитель с французской стороны бригадный генерал Марсель Лапиду, руководитель с английской стороны...
    Пятеро генералов, кивая друг другу и улыбаясь, расселись за столом. Китайский генерал что-то сказал французу, и оба засмеялись. Русский и американец заняли места рядом, в центре стола, а англичанин скромно разместился с левого края, всем видом подчёркивая свою полную независимость. Когда генералы расселись, Гросару, откашлявшись, на безукоризненном русском произнёс:
     - Господин Филиппов, прошу вас.
    Филиппов пододвинул к себе микрофон и начал:
     - Спасибо, мсье Гросару. Добрый день, уважаемые дамы и господа. Не кривя душой, хочу выразить всем вам искреннюю признательность не только от себя, но и от всех руководителей Центра, за ваше присутствие здесь. Для нас очень важно, что столько уважаемых во всём мире журналистов взялись за освещение работы нашего Центра, особенно в первые дни его существования. Ещё раз, благодарю вас.
    Генералы дружно закивали.
     - Всех вас, конечно же, интересуют подробности и детали возглавляемого нами проекта. Безусловно, на протяжении всех семи лет, прошедших с момента принятия принципиального решения о строительстве и до сегодняшнего дня, масмедиа всего мира практически каждый день обсуждают все, буквально все аспекты, связанные с Центром. Иногда у меня складывается впечатление, что о многих деталях проекта больше всех осведомлена пресса, и из газет я узнаю то, о чём раньше и не догадывался... (смех в зале).
    Как вам всем безусловно известно, решение о создании нашего Центра, было принято 23 сентября 2012 года, на исторической встрече руководителей ядерных стран в ответ на расползание передовых военных технологий. Не буду говорить о том, насколько трудным было это решение. За эти годы была проделана огромная работа всеми участниками проекта: чего, например, мне стоило выучить китайский язык... (смех в зале). Так что же всё-таки представляет собой наш Центр, каково его место в современном, постоянно меняющемся мире?
    Прежде всего, это центр управления всем существующим в мире стратегическим оружием. Вы можете сказать, что стратегическое оружие - весьма расплывчатое понятие. Это, действительно так. К сожалению. Но мы выработали некий условный порог, преодолев который, оружие считается стратегическим. Этот порог учитывает несколько параметров, такие как мощность боеголовки, радиус применения, точность попадания и тому подобное. Суммируя эти параметры, а для каждого из них существует стобальная шкала, мы можем отнести это оружие в разряд стратегических, или тактических. Так, например, ракета средней дальности оценивается от 30 до 80 баллов, ядерный заряд в одну килотонну - в 35 баллов, а точность системы инерциального наведения "Таймыр" в 47 баллов. Ни одно из отдельно взятых изделий не преодолевает нашего порога, а если это всё работает вместе, то порог перекрывается гарантированно. Разумеется, любая ядерная боеголовка, мощнее пяти килотонн, любая ракета большой дальности и, любая сверхточная система наведения являются стратегическим оружием. И, разумеется, управляется только отсюда. Не спорю, существует множество пороговых значений, но здесь и сейчас они не играют принципиальной роли.
    Сам Центр состоит из пяти национальных подразделений замкнутых на один общий пульт управления. Это не означает, что, например, война Англии с Россией будет вестись совместно. Это означает только то, что такая война возможна исключительно по взаимному согласию сторон и не может начаться внезапно.
    Вот, собственно, и всё, что я хотел бы сказать вам перед началом нашего небольшого обзорного фильма. После него перед вами выступит генерал Шутган.
    Свет в зале начал медленно гаснуть, а над генералами появился экран. Начался фильм планом, снятым из космоса. Безграничный океан, а в нем маленькая точка острова. Камера приблизила изображение, и, теперь, зрители могли любоваться островом с высоты птичьего полёта. Голос за кадром начал свой рассказ:
     - Перед вами, уважаемые господа, величайшее из достижений человечества - Всемирный Центр Стратегических Вооружений. Это - наша надежда на прочный и долгий мир. Теперь, ни одна страна не сможет внезапно начать стратегическую войну, да и вряд ли она этого захочет.
    План на экране изменился, теперь стали видны различные сооружения и помещения, а голос продолжал свой рассказ.
     - Центр - самое грандиозное и дорогое сооружение, построенное за всё время существования человечества. Он находится на значительном удалении от цивилизованного мира, что ещё больше увеличивает его эффективность. В постройке этого титанического сооружения участвовали более миллиона человек. Все системы Центра, начиная с компьютеров и заканчивая канализацией имеют многократное - от шести до десяти раз - дублирование, что обеспечивает стопроцентную надёжность. Все жизненно важные системы невозможно уничтожить никаким имеющимся на Земле оружием, а защита потоков информации и баз данных обеспечивается их абсолютной уникальностью. Так, для компьютеров были разработаны не только специальные программы, но и создана новая операционная система, что исключает любую возможность несанкциониронованного проникновения или взлома...
    План на экране сменился вновь, и теперь камера как бы путешествовала по острову. А голос за кадром продолжал вещать:
     - Сейчас перед вами один из трёх наземных аэропортов острова. Всего их три наземных и один - плавучий. Это - тоже дублирование. Уничтожить эти взлётно-посадочные полосы практически невозможно, так как каждая из них имеет по две независимых системы ПВО и диспетчерские службы. Каждый из аэродромов может принять и отправить любой из существующих и проектирующихся типов самолётов. Это - пассажирские ворота острова. Кроме того, имеется ещё два морских порта и один подводный.
    А теперь мы имеем исключительную возможность осмотреть главную святыню острова - центральный командно-наблюдательный пост. Он примерно в двенадцать раз больше, чем центр управления полётами в Хьюстоне или Звёздном Городке, а способность принимать и обрабатывать информацию у него на три порядка выше. Каждый национальный пункт управления примерно в два раза меньше, но, тем не менее, полностью соответствует предъявленным им требованиям.
    Фильм закончился, но журналисты ещё некоторое время сидели потрясённые, и не задавали никаких вопросов. Конечно, все они прекрасно представляли необыкновенный размах Проекта, и, более того, кое-что уже видели на самом острове, однако только что продемонстрированный фильм мог потрясти кого угодно. Тогда со своего места поднялся Гросару, и предоставил слово генералу Шутгану. Генерал импозантно улыбнулся, и, как и положено в подобных случаях, начал свою речь с шутки:
     - Разумеется, всех вас интересует, где же мы взяли столько денег и стоит ли овчинка выделки. Могу вас уверить, что налог, введённый с этой минуты на каждое печатное слово, позволит окупить Проект в течение полутора недель.
    Зал принял шутку, и атмосфера подавленности несколько разрядилась. Однако, чувство отчуждения ещё осталось. Генералу предстояла нелёгкая задача убедить журналистов в необходимости Проекта, а уж потом, можно будет и на практике доказать несомненную целесообразность столь больших затрат.
     - На самом деле, этот Проект потребовал денег значительно больше, чем могли бы себе позволить пять мощнейших стран мира. Но, тем не менее, мы нашли выход. Помимо государственного финансирования, мы смогли привлечь деньги многих компаний и, даже музеев, что, соответственно сократило наши затраты на сооружение Центра примерно на шестьдесят четыре процента.
    По залу пронёсся гул удивлённых голосов, и несколько журналистов одновременно вскочили со своих мест, пытаясь задать вопросы генералу, но Мишель Гросару недаром был назначен не просто прессекретарём Проекта, но и одним из его руководителей - главой Центра общественных связей, которому отводилось отнюдь не последнее место. Он поднялся, вскинул правую руку в жесте, призывающем к молчанию, и, как показалось большинству журналистов, даже увеличился в размерах. После этого, он произнёс фразу - Господа, мы же договорились. Всему своё время - фраза прозвучала одновременно на пяти языках, и происшедшее было настолько невероятно, что в зале мгновенно установилась мёртвая тишина. Никто даже не кашлянул. После этого господин Гросару извинился перед генералом, и просил его продолжать.
     - Я прекрасно понимаю ваше беспокойство, господа. Но Проект - не акционерное общество, и никто из частных лиц или организаций не может претендовать на какую либо роль в принятии решений Центра. Все средства, полученные Проектом от подобных организаций не являются ни инвестициями, ни займами, ни спонсорской поддержкой. Около двух процентов - это взносы меценатов, с остальными средствами всё обстоит по-другому. Приведу несколько примеров: Так, несколько музеев, среди которых Британский музей, Нью-йоркский и Московский политехнические, Эрмитаж и некоторые другие, оплатили поставку некоторой части оборудования, которое по истечении срока эксплуатации будет им передано. Компьютерные гиганты IBM, AMD, а так же фирмы, создавшие новые языки программирования и программное обеспечение, будут нашими постоянными партнёрами на протяжении многих лет, и могут частично использовать свои разработки уже сейчас, что существенно сократило наши затраты на закупку соответствующего оборудования и программного обеспечения. Антоновское и Ильюшинское авиаобъеденения, получив наши заказы, полностью вытеснили с рынка своих конкурентов, что, разумеется, позволяет получать нам необходимые самолёты практически бесплатно. И о подобном сотрудничестве можно говорить довольно долго. Список фирм и компаний, принявших участие в строительстве Центра вы можете получить в нашем пресс-центре.
    Разумеется, возникают и другие вопросы, связанные уже не со строительством, а с эксплуатацией Центра. Вы можете сказать: Ну что же, построить-то построили, нашли деньги, но ведь и содержание, и эксплуатация подобного сооружения требует не меньших денег. Одно содержание полуторатысячной спутниковой группировки требует, как минимум тридцати запусков тяжёлых ракет в год для обновления парка. Отвечаю: Да, всё это действительно так. На протяжении почти пяти лет все космодромы США, России и Франции осуществляли пуски в очень напряжённом режиме. Сейчас будет значительно проще. Но где взять деньги? Как вам наверное известно, спутниковая группировка, как и весь Проект имеет шестикратную избыточность. То есть, для нормального функционирования, нам необходимо менее двадцати процентов от имеющихся мощностей. Но эта избыточность, этот запас прочности необходим только в случае войны. Поэтому, мы, с удовольствуем, предоставим возможность использовать около шестидесяти процентов мощностей спутников любым заинтересованным организациям - теле- и радиовещательным корпорациям, связистам, учёным. Причём, на очень выгодных условиях. Мы ставим только одно условие - спутник должен полностью находиться под нашим контролем. Между прочим, мы уже сейчас имеем несколько действительно уникальных спутников, с которых были сделаны потрясающие научные открытия. А американская полиция нашла очень оригинальное применение нашим спутникам, и, надеюсь, в ближайшее время, наконец-то, прекратится поток наркотиков в Соединённые Штаты.
    Я мог бы продолжать ещё очень долго, однако, полагаю, что у вас накопилось уже изрядное количество вопросов. Прошу вас, господа.
    В воздух взметнулось огромное количество рук, но мсье Гросару мгновенно перехватил инициативу.

    МЫ
    Я бродил в одиночестве по этим техногенным пещерам, и предавался размышлениям. Нет, я не думал о чём-либо конкретном, не решал поставленную задачу и не устраивал мозговой штурм. Просто, я дал своим мыслям бродить там, где им этого хотелось. Иногда, когда на глаза попадалось что-нибудь уж очень необычное, мысли как бы отталкивались от этого объекта, и продолжали своё путешествие в другом направлении. Они жили отдельно от меня, создавая некий фон, и в тоже время были предельно чёткими. Воображение рисовало странные и необычные картины, мало похожие на то, что видел я сейчас. Каким-то причудливым образом смешивалось реальное и вымышленное, и до того и другого можно было дотронуться. Увиденное вызывало странные ассоциации, которые рождали ещё более странные видения, тем более, что окружающая обстановка весьма этому способствовала.
    Довольно забавно, но меня не интересовали конкретные вещи. Каким-то образом, подсознание откликалось только на мелкие, никому не нужные детали - вот царапина на стене, а вот маленькая, в несколько миллиметров трещинка в полу - и сразу начинает работать фантазия. Нет, не может быть, чтобы царапину на стене оставил рабочий, грузивший баллоны с кислородом, нет, такая пошлость даже не может прийти в голову. Конечно же, здесь было назначено свидание. В то время, когда этот коридор больше напоминал древнюю пещеру троглодитов, а не банальный переход из помещения в помещение. Он пришёл сюда, преодолевая непреодолимые препятствия, сражаясь на дуэли с представителем враждебной инопланетной расы. Непременно, он был ранен в этом поединке. Легко, но мужественно. А на щеке у героя красовался едва заметный шрам, который только подчёркивал мужественную красоту. И уж конечно, не был этот шрам оставлен безопасной бритвой, о нет. Была страшная катастрофа - ураган или землетрясение, и, спасая несчастных людей из-под рушащегося здания, герой получил эту отметку мужества, уворачиваясь от тысячетонной глыбы раскаленного камня. И вот, придя на свидание, он прождал её сколько мог - но не слишком долго - и услышал голос, просивший о помощи. И тогда, развернувшись на каблуках, он и оставил след на стене - сабля полоснула лезвием мрамор. А она опоздала всего на несколько минут. И, конечно же, услышала шум боя. Тогда, топнув своим острым каблучком, поспешила на помощь в тронный зал.
    Продолжая путешествие, я находил всё больше и больше подобных историй. Я был здесь совершенно один. Не было тут ни дуновения ветерка, ни шороха листьев, и уж конечно, не было здесь никакой погоды. Здесь был климат. Но это ничего не значило. Если до сих пор я не увидел здесь даже мыши, это вовсе не означает, что за поворотом не скрывается полчище единорогов, или, на худой конец, хотя бы отряда всадников на вороных конях, нервно переминающихся с ноги на ногу в ожидании неминуемого сражения за правое дело. Вот ещё один поворот, застывшая на полушаге лестница, и я попадаю во двор замка. На балконе ещё белеет флаг, а принцесса со свитой только что покинула балкон, с которого она наблюдала за ристалищем. Сонмы благородных рыцарей со всего света съехались в надежде покорить сердце этой капризной красавицы, а она, повинуясь скорее правилам хорошего тона, нежели желанию, устроила рыцарский турнир. О, нет! Он не был бессмысленно кровавым, как многие другие. Здесь не пробивали друг друга копьями благородные рыцари, не сносили они буйные головы одним взмахом стального клинка, о нет! Да, они состязались в ловкости, силе и смелости, но при этом не убивали друг друга. И бесспорное тому подтверждение - белый флаг над невысоким балконом сказочной принцессы. Но ни один из них так и не сумел добиться её руки - не силы и ловкости искала она. Принцесса ждала своего принца. Но сегодня он так и не пришёл, и с необыкновенной грацией красавица повернулась спиной к благородным рыцарям и покинула ристалище.
    Обойдя несколько рядов кресел, я двинулся дальше, и, уже выходя из зала обернулся - может быть принцесса покинет свои покои, и мне удастся её увидеть. Но нет, только белый флаг и поле для необычных состязаний. Ну что ж, видимо, я не тот принц, которого так долго ждёт коронованная красавица. Может быть, дальше...
    И точно. Здесь происходили настоящие бои ящеров с величайшими мудрецами мира. Уж и не знаю, бились ли они физически или сражение носило исключительно интеллектуальный характер, но бой здесь вёлся до последней капли сам не знаю чего. И уж наверняка, битва постоянно сопровождалась едкими и точными комментариями с обеих сторон - многие слова, и даже фразы до сих пор висели в воздухе. Огромные огнедышащие драконы пикировали с высоты на мудрецов, а те при помощи своей магии отражали эти нападения, и смертоносные огненные струи беспомощно разбивались о невидимые волшебные щиты, а им самим приходилось выписывать в воздухе немыслимые петли ухода от Неминуемого Возмездия. Тогда начинали атаковать маги. Но и драконы не были простой добычей. Они отвечали на магические выпады неожиданными остроумными репликами, от которых противник начинал смеяться, и страшные заклятья превращались в смешные детские считалочки, над которыми в свою очередь хохотали драконы. Но всегда находился Самый Умный и Серьёзный, напоминавший развеселившимся воинам о Великой Цели, и драконы вновь уходили на высоту, а маги начинали готовить свои щиты и заклятия. И продолжалась эта битва очень долго. Может, не одну сотню лет. А, возможно, она продолжается и сейчас, но к моменту моего появления стороны объявили обеденный перерыв, и питаются сейчас в соседнем зале, сидя за одним большим столом. Я решил не дожидаться их возвращения и пошёл дальше.
    Огромная лестница с огромными дверьми, коими пользовались наверняка только великаны, вела всё ниже и ниже. Видимо, там располагались таинственные алхимические лаборатории. А, может быть, и секретные ведьмины избушки. Это можно было выяснить, только спустившись до самого низа. Мне очень не хотелось быть застигнутым врасплох здешними великанами, и при первой же возможности я повернул направо. Но, видимо, здесь тоже обитали огромные гиганты. Может, даже титаны. А судя по высоте и тяжести дверей, здесь мог жить только самый большой и сердитый великан. Ну, видимо, такова судьба. Мне оставалось только идти вперёд, ведь поверни я назад, и прекрасная принцесса будет считать меня трусом и никогда, никогда даже не взглянет на меня. Следующий поворот неожиданно окончился пещерой, до половины заполненной водой. Посреди этого подземного озера плавало огромное бревно, верхом на котором самый большой и сердитый великан отправлялся в свои суровые путешествия. Я обернулся в поисках шеста - не мог же такой грозный титан плавать, отдаваясь на милость волн! И точно - метрах в двухстах от бревна, прямо из земли торчал его шест, необычной ажурной конструкции. Надо подойти поближе и посмотреть.
     - Эй, Лен, ты всё ещё бродишь по подземельям?
     - Да. Я сейчас в подземном порту, нашёл субмарину. Но это тебе не интересно. Чего ты хочешь?
     - Тебе там не одиноко? Я тут кое-где побродил, и, ну, в общем... Ладно, возвращайся. Нужно решить один текущий вопрос.
     - Я - за.
     - И, пора обедать.
     - Хорошо.
    Прямо из пещеры сердитого великана я переместился в столовую.

    ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК
     - Катенька, к нам сегодня Дима Володарский придёт! Надо что-нибудь на стол собрать.
     - Димочка! Вот хорошо.
    Адам Квеньцинский сел на табуретку в прихожей, и снял ботинки. Пока он искал левую тапочку, к нему на колени вскочил чёрно-белый, как корова, здоровенный кот. Квеньцинский почесал котяру за ухом, поднялся и начал стаскивать лётную форму. Она напоминала Адаму первые дни авиации - кожаная куртка, свободные штаны (собственно, даже не штаны, а портки), не хватает только защитных очков и шлема. Но старомодная фуражка с малопонятной символикой вполне гармонировала с "антикварным" гардеробом. Посетивши душ, Адам оделся во всё белое - эта странность давала прекрасную почву для огромного количества более-менее плоских острот во всех местах службы. Тем не менее, он не изменял своей привычки. У каждого свои заскоки - вот, Петенька Скоробогатов, носит пушкинские бакенбарды. И под шлемом колются, и энцефалограмму снять - проблема, тем не менее, он их не сбривает.
    Так. Теперь самое время помочь жене. И Адам, он же Даша, он же Дюша, он же "Первый человек", с видом горделивым и независимым прошествовал на кухню.
    Катерина не суетилась, как большинство женщин, готовясь к приходу гостей. Она всё делала медленно, размеренно, но всегда успевала. Адам чинно принимал фужеры, тарелки, вилки и ножи. Потом, когда всё было готово, Квеньцинский снова переоделся, и опять во всё белое. Когда он завязывал белоснежный галстук на чуть более тёмной рубашке, в дверь позвонили. Катерина пошла открывать, а хозяин решил пропустить сцену обязательных взаимных комплиментов, и встретил старого друга уже у стола. Дежурные шутки, относительно цвета своей одежды он тоже пропустил мимо, вежливо улыбаясь. Каждый раз, встречаясь с Димой он напрягался. Несильно. Совсем чуть-чуть.
    Трапеза была не слишком обильной, но очень весёлой. Дмитрий делился новостями полковой жизни, и, как всегда, много и сочно врал. Адам рассказывал о своих героико-сельскохозяйственных рейдах над крестьянскими полями России и Китая, а Катя с удовольствием вспоминала поездку к родителям в Москву. Потом настала пора чаепития и мужских разговоров. Хозяин извинился, вышел, а когда вернулся, то на нём была уже сетчатая белая рубашка и аналогичные шорты. Он пил чай со всей серьёзностью - потел, кряхтел...
    Катя, прибрав стол, извинилась, и ушла в соседнюю комнату смотреть телевизор. Она знала, что если Володарский пришёл вот так "официально", а Квеньцинский так же "официально" готовился к его приходу, то им нужно серьёзно поговорить. Поэтому и извинения, и подначки были только данью хорошему тону.
    А в гостиной мужчины наливались чаем. После первой кружки гость развязал галстук, а хозяин предложил, до кучи, снять и рубашку. Володарский поднял бровь и потребовал шезлонг с бассейном. Потом вдруг стал совсем серьёзным. Адам невольно напрягся сильнее, чем обычно.
     - Ну, выкладывай, с чем пришёл.
     - Вот только ты меня выслушай от начала и до конца. Все твои возражения я знаю. И никогда бы не стал...
     - Короче, Володарский. Даю тебе пятнадцать часов на все твои путаные предложения и не секундой больше. Время пошло.
     - Мы с тобой вместе учились. Вместе летали. Много лет. Ты - самый лучший пилот из всех, кого я знаю.
     - Ну да, а знаешь ты нас двоих. Из скромности, о себе ты не говоришь, значит остаюсь я. Скажи мне то, чего я не знаю.
     - Ты обещал не перебивать.
     - Извини.
     - Никогда. Ладно. Что ты знаешь о Центре?
     - Боевой подготовки? Ну, и ты и я там...
     - Да нет, о Всемирном Центре Управления Стратегическими Системами Вооружений?
     - Есть такой. Тут ты, Димон, не соврал.
     - Ладно. Понял. Всё ты знаешь. Короче, нам нужны пилоты. Не мальчики из училищ, а настоящие, опытные боевые лётчики.
     - Кому это "нам"? Группе по захвату вышеупомянутого Центра? Да и вообще, зачем ты мне всё это говоришь? Тихо летаю, поля опыляю, никому не мешаю...
    Дима махнул рукой, встал, взъерошил волосы, достал сигарету и опустился на место. Адам не мог пропустить столь явного проявления лингвистического удушья. Он встал, проделал рукой нелепый жест, потом достал зажигалку, дал другу прикурить и плюхнулся обратно. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом разразились хохотом.
     - Ты, конечно, знаешь, что такое пороговые значения.
     - Это такая штука, на которой мы с тобой отлетали всю сознательную жизнь. Ну, и что с того?
     - Понимаешь, Центр занимается глобальными проектами, и весь погряз в международных авантюрах. А для оперативного функционирования армии он не подходит. Следовательно, нам нужно развивать именно эти самые вооружения.
     - Это понятно. Американцы делают сверхточные финтифлюшки, а мы малые атомные заряды. Понятно и то, что Центру самому не хватает тактических средств, для решения оперативных задач. Но мне то что с этого?
    Дима Володарский, майор ВВС, замер. Ему было ясно, что ни Центр, ни эти самые значения, не имеют для Квеньцинского никакого значения. Более того, ещё более отчётливо он почувствовал, что готов летать с этим человеком, даже если на крыльях будут винты. Этот дорогой и любимый человек, друг, каких один на миллиард, важнее для него, Дмитрия Володарского, майора ВВС, чем все Центры, пороговые значения и ВВС вместе взятые. И поэтому он спотыкаясь на каждом слове, продолжил:
     - Понимаешь, ты мне нужен. Больше никто не сможет меня вытащить... не с желторотиками же мне летать! Мы летаем вместе с училища. Ты мне нужен...
     - А знаешь, как всё тогда было? - Адам говорил ровным и спокойным голосом, но Дима чувствовал, что всё в его друге сжалось, как пружина. И ещё он почувствовал, что сейчас умрёт. - Нет, не то что было в отчётах, а что я ощущал, то, о чём мы с тобой никогда не говорили? Не знаешь? Откуда тебе знать... Когда птица разбила фонарь, высота была, ну, помнишь, какая была высота?
     - Метров двести...
     - Двести тридцать один метр. А скорость - чуть больше семисот. И мы на наборе. Ты спроси, спроси меня, где, когда, и что показывал любой циферблат, что выдавал бортовой компьютер, какого цвета были тучи и на что они были похожи... - Адам продолжал говорить ровно, но, как бы задыхаясь. Казалось, ещё немного, и он начнёт хрипеть. - Я помню ВСЁ!!! С того момента, как птица пробила фонарь и разбила твой шлем. Ты, счастливчик, сразу отрубился. А я - нет. Полная тяга, набор до четырёхсот, закрылки, предкрылки, фонарь, ветер, катапульта первого кресла, тебя то есть, дурака, разворот, обратный курс. Отчаяние. Я думал, тебя уже нет. И машину я сажал из-за тебя. В память о тебе. Чистое крыло. Сброс тяги. Пожар второго. Тушу, а он, курва, горит. Нет, гад, я тебя посажу. Предкрылки, закрылки, форсаж. Половина тяги. Шасси. Ветер разворачивает голову. И ручку дёргает. Полосу вижу. И больше ничего. Я тогда ни одного подтверждения не получил! Я даже не знал, есть у меня шасси или нет. Знаешь как машину без фонаря трясёт? Не то что колёс не почувствуешь, не знаешь, на каком ты свете! Я этого "Сухаря" (Сухарь - прозвище самолётов ОКБ Сухого) так о полосу грохнул, что там потом плиты меняли. А слив топлива! Открыться он открылся, а вот обратно... Торможу - машина юзом. Тормозной парашют - двухсекундный факел. Бетонка, должен стоять - скорость двести. Выключаю всё, а сзади ревёт. Ты не видел. Всю полосу сжёг. А Митрич орёт: "Рычаг, рычаг". Орал бы про катапульту - цветочки бы мне носили. Рычаг, взрыв, лечу, парашют...
    Володарский смотрел сквозь стену. А Адам вдруг стал старым-старым. Теперь ему было не тридцать два, а как минимум, сто тридцать два. Конечно, Дима читал отчёты. Он слышал рапорт Квеньцинского. Он знал, что полёт продолжался сто шестьдесят четыре секунды, что, непонятно зачем, Адам посадил спарку с дикими превышениями и пожаром на борту, а потом катапультировался с земли. И вряд ли кто-нибудь другой вытащил бы его из машины. Но, потерявши сознание сразу после столкновения, он очнулся в госпитале, благополучно сохранив нервную систему от потрясений. Но вот что чувствовал Адам, что он переживал... Эта тема была табу. Через месяц он снова поднял в воздух "Сухаря", искалеченную спарку (спарка - учебно-тренировочный самолёт с двойным управлением) закатили на постамент, а Квеньцинский пересел за штурвал "Кукурузника". Не из страха. Никто не знает, из-за чего.
     - Адам... я, пожалуй, пойду...
     - Между прочим, у тебя мешки под глазами, а у меня - нет. (Мешки под глазами - следы частых перегрузок) Ты хочешь, чтобы я вернулся. Сядь. Хорошо. Полтора года я опылял поля, и прекрасно себя чувствовал. Но ты сказал - значит нужно. У меня есть одна просьба. Вернее - требование. Завтра. В 10:36. Старая спарка из двадцать седьмого "Сухаря". Ты сзади, я спереди.
     - Идёт.
    Володарский ушёл, и Адам позвал жену. Включил древний "Тринитрон", и стал смотреть очередную операцию, осуществляемую Центром.
    Операция уже началась. Ведущий рассказывал из студии, что и как должно произойти. Два десятка спутников следили за перемещением самолёта, летевшего из США в Колумбию. Он должен был указать точное местоположение одного из наркокортелей. В самолёте находился "барон", и, можно было не сомневаться, что посадка будет совершена не на одном из перевалочных пунктов, а прямо в кокаиновой "столице". Впрочем, многочисленные секретные аэродромы в джунглях так же подлежали уничтожению. План на экране сменился, и теперь можно было полностью убедиться в том, кто же на самом деле является пассажиром этого самолёта. Комментатор подтвердил, что это именно Педро Лопес Хурильё, он же золотой мешок белого порошка смерти.
    Новый план. На фоне гор стоял журналист, ведущий свой репортаж прямо из джунглей. "Уважаемые дамы и господа! Через несколько минут на ваших глазах будет уничтожен крупнейший наркокортель в мире. С помощью Центра удалось установить полный контроль за передвижением самолётов, незаконно перевозящих наркотики в США, все, подчёркиваю, все аэродромы, используемые наркоторговцами. А через три - четыре минуты мы увидим и само паучье гнездо. Операцию по его захвату проведут двадцать французских десантников, входящих в гарнизон охраны Центра. Но перед этим, ракетным залпом с четырёх подводных лодок, будут уничтожены все аэродромы и лаборатории. Воздушные цели будут уничтожены спутниковыми генераторами помех. Всего через две минуты колумбийский наркобизнес перестанет существовать физически. Минутку... Простите... Только что, мне сообщили, что отдан приказ на запуск сорока ракет с разделяющимися боевыми частями".
    Новый план. Необъятное спокойное море как бы вскипает в нескольких местах, потом из этих "котлов" выскакивают длинные карандаши, и воздух разрывается от шума ракетных двигателей. Ракеты на огненных хвостах поднимаются к тучам, и море вскипает вновь... "Дамы и господа! Промежуток между стартами составляет всего пятнадцать секунд, подводные ракетоносцы пускают в минуту шестнадцать ракет, которые, соответственно, разделяются на шесть боевых частей каждая, и с точностью до сантиметра направляются спутниковой группировкой центра. Через три минуты они достигают цели..."
    После этой фразы Адам заснул. Ему были чужды всеобщие восторги по поводу "непревзойдённой точности в решении глобальных проблем человечества". Была во всём в этом какая-то червоточина. Какой-то перебор. Баллистическая ракета и наркоторговец, атомная подводная лодка и контрабандист, сотня спутников, два бомбардировщика и четыре террориста, малый ядерный заряд и охотники за слоновой костью... Это даже не из пушки по воробьям. Но сейчас Адам спокойно спал, и снилось ему, что он летит сквозь облака, сам, один, без самолёта. Но через несколько мгновений перед ним возникала ручка управления и приборная доска, и он совершал сложный манёвр с набором высоты и потерей скорости. Потом самолёт снова пропадал, и он парил среди облаков счастливый и безмятежный. Но что-то он обязательно должен сделать. Ведь не просто же так он парит здесь, среди облаков! У него есть определённая цель. И нужно, очень нужно её вспомнить. Обязательно, прямо сейчас. Иначе... А что иначе? Он упадёт? Нет, он может парить здесь сколько угодно. Должно что-то случиться. Что-то страшное. И если он не вспомнит, то... Вот! Есть! Это его цель! Но, вспомнив, он тут же забыл её. Надо напрячься, надо, надо... Нет! Я не успеваю! Уже орут все системы предупреждения, а экран монитора наливается тревожными цветами. Он повернул голову и обомлел - стрелка альтиметра крутилась как бешеная, и всё пространство заполнял звон аварийных предупреждений. С трудом разлепив веки, он увидел будильник. Это он подавал "аварийный" сигнал. Пора было вставать.
    Восемь часов утра. Квеньцинский поёживаясь от холода и мелкого противного дождя, медленно шёл к четвёртой стоянке. Он пришёл к самолёту на час раньше Димы - очень ему хотелось "обжить" кабину. Посидеть в ней одному. И чтобы рядом не было техников, готовящих спарку к вылету. Хотя бы полчаса. Только он и самолёт. Только глаза и приборная доска. Только руки и ручка. Все, как и в прошлый раз. Немножко тугие педали. Кусок скотча под четвёртой панелью. Чуть-чуть давят ремни. И запах. Запах. Он вдруг вспомнил всё - всю свою жизнь. Он и не думал, что смесь запаха керосина, палёных проводов, поролона и ещё бог знает чего, может вытянуть из тебя любые воспоминания. Как у велика старшего брата отвалилось колесо. Как приезжала тётка из Гдыни, а он прятался от неё под стол. Что написано на сто сорок седьмой странице второго тома полного собрания сочинений Вильяма Шекспира. Сколько стрингеров было у В17. И всё-всё остальное.
    Рядом с машиной появились техники. Началась предполётная подготовка. Адам с облегчением откинул фонарь, и пошёл одеваться. Рядом с вышкой он встретил нервно курящего Володарского. Пожав руки, они поднялись в центр управления полётами.
    Всё здесь было по-прежнему. И заштопанный диван, и немолодое, но прекрасно функционирующее оборудование, и, разумеется, тот же самый вид из окна на все стороны света. Но главной деталью неменяющегося интерьера, был, разумеется, Митрич.
     - Ну, Дюша, здравствуй. Я уж грешным делом подумал, что ты так и не сподобишься. Димка после твоего ухода поклялся тебя вернуть. Только вот... Да, ладно.
     - Здравствуй, здравствуй, спаситель. Чего ты на меня с утра накинулся?
    Митрич, немного помявшись, извинился и отошёл к диспетчерам.
     - Зачем ты его так? Дима был удивлён поведением друга. Кто же это ссорится с руководителем полётов за час до вылета? И, потом, Митрич действительно был спасителем Адама. Не догадайся он тогда крикнуть про ручку, а долдонь про катапульту, и...
     - Понимаешь... - стушевался Адам, - я, всё-таки волнуюсь. И, не дави на меня сегодня. Комэск.
     - Хорошо. Понял. Молчу.
    Но Квеньцинский шутки не принял. Он подошёл к Митричу и обнял за плечи, прекрасно зная, что мешает человеку работать, но сдержать порыв всё-таки не смог. Митрич улыбнулся, и пробормотал что-то вроде "Ну, ничего, ничего, дети мои...". Адам впервые почувствовал, что Митрич уже совсем старик, и служить ему осталось немного. Это было неприятное чувство. Когда Митрич на вышке, можно ни о чём не беспокоиться. Но, теперь можно будет приглашать его на чай и самому ходить в гости. Квеньцинский, как и другие ребята из полка, исповедовал принцип сяо, который в том числе исключал какие-либо личные контакты с начальством.
     - Адам, вот что я хочу тебя спросить. Почему ты выбрал именно эту развалюху и именно это время? Может, имеет смысл совершить несколько полётов на нормальных самолётах? Потом ты всегда сможешь повторить... тот полёт. Закончить его.
     - Наверное. Но, понимаешь, мне нужно не закончить, а начать его.
     - Ладно. Как хочешь. И имей в виду: если что-то пойдёт не так, если ты что-то почувствуешь, не говоря уж об отказах, бросай эту пароварку вместе с Володарским, и на тряпках вниз. (Сноска: На тряпках значит на парашюте) А теперь, майоры, прошу вас одеваться. Полётное задание майор Володарский получил. Майор Квеньцинский, вы получите задание от майора Володарского.
    Надевая шлем, Дима придирчиво наблюдал за своим другом. Удивительное дело! Как будто и не было полутора лет, которые Адам провёл за штурвалом маленького сельскохозяйственного самолётика. Сноровке, с которой он натягивал противоперегрузочный костюм, мог бы позавидовать любой пилот, выполняющий эту процедуру каждый день. И, тем не менее, майор Володарский проверил каждое крепление, каждое соединение на костюме друга. Он осмотрел даже шнуровку на ботинках. Остались парашюты. Но за них Володарский не волновался. Сам уложил оба - и основной, и запасной. Теперь можно было выходить. Володарский суеверно сплюнул. Он знал, что Адам, наверное единственный пилот во всех ВВС, не верящий в приметы. Уникальный случай. Этим заинтересовались даже психологи из штаба, но ответов на свои вопросы они так и не получили. Адам не верил и в психологию.
    У выхода из раздевалки собралась целая толпа. Как будто, они летели на Марс. Неизвестно как, но о возвращении Квеньцинского узнала не только вся эскадрилья, но и технический персонал. И все пришли пожелать удачи. Это большая редкость, нарушение традиций. Но ничего не поделаешь, случай такой. Адам смущённо пожимал руки, улыбался, и, старался как можно скорее добраться до самолёта. Он попросил пятнадцать минут времени перед взлётом, чтобы посидеть в полностью готовом и заправленном самолёте с инструктором, роль которого сегодня выполнял Володарский. Ещё раз обжить кабину. С включёнными моторами. Со вторым пилотом. Чтобы всё как в воздухе, только на земле.
    Когда экипаж подошёл к спарке, фонарь был уже открыт, две ажурные лесенки вели в кабину, а техник был только один. Он должен будет откатить лесенки от самолёта, осмотреть его после запуска двигателей, и уйти. Адам замер, не дойдя до самолёта метров десять.
     - Слушай, Дмитрий Антонович, а как обстоят дела с правовыми вопросами? Пока я одевался, сидел в кабине, всё в порядке. Но, не схлопочите ли вы с Митричем по голове за этот полёт? Я ведь ещё вчера поля опрыскивал.
     - Твоя лицензия пилота-истребителя первого класса действительна ещё полгода. - Адам вопросительно поднял бровь. - Мы её продлевали. Так, на всякий случай. Потом, ты же не с трактора слез, у тебя были все необходимые медосмотры - "годен без ограничений" - за этим Митрич следил. И, между прочим, с сегодняшнего дня ты - пилот моей эскадрильи. А что до безопасности полёта, так ведь с тобой инструктор летит, - Дима усмехнулся, - Так что, всё в ажуре, и ты никого не подставляешь. Прокатишься - а там уж и выбирай, на какой птичке летать.
    Адам быстро кивнул, и пошёл к лесенке. Уже забравшись на самый верх, он огляделся. Эта привычка сохранилась ещё с самого первого полёта в училище. Даже поднимаясь по трём ступенькам в свой "кукурузник", он оглядывался. Но это была последняя задержка. Дальше всё пошло по инструкции, которая со временем превратилась в ритуал, а со стороны напоминала странный танец. Правая нога, левая нога. Кабина. Ремни. Подключение к бортовым системам. Фонарь закрыт. Второй пилот на месте.
    Володарский выполнял те же самые операции с секундной задержкой. Теперь оба пилота находились в кабине. Включить ВДУ. (Сноска: ВДУ - вспомогательная двигательная установка). Теперь системы связи. Адам не смотрел по сторонам, он не искал нужный тумблер или ручку, руки сами летали по панелям, мозг машинально отмечал проделанные операции и показания приборов. Дима с восторгом наблюдал за действиями друга, но автоматически, на уровне подсознания контролировал и дублировал все операции. Теперь можно вызывать вышку.
     - Вышка, говорит борт семьдесят четыре. Прошу разрешения на запуск двигателей.
    На мгновение внизу появился техник. Он отключил наземное питание, и так же быстро исчез. Он знал, что спарка простоит с включёнными моторами около двадцати минут, против положенных четырёх. И почему. Меньше всего ему хотелось мешать парню в первом пилотском кресле.
     - Вышка борту семьдесят четыре. Запуск двигателей разрешаю.
     - Ну, Адам, начинай.
    Проверка системы. Первый готов. Запуск. Медленно, как бы нехотя, турбина начала раскручиваться, чтобы через минуту набрать несколько тысяч оборотов. Звук, сначала средний, от стартёра, потом низкий, выходящий из инфразвука, постепенно нарастал и поднимался всё выше и выше. В какой-то момент частота оборотов двигателя вступила в резонанс с корпусом самолёта, но это продолжалось доли секунды, а турбина всё набирала и набирала обороты. Вдруг, какой-то звук прорвался сквозь шум запускаемого двигателя и перекрыл его. Оба лётчика синхронно подняли головы - по первой полосе разбегалась четвёрка "невидимок" с ускорителями взлёта. Шум, производимый при подобном взлёте, мог услышать даже глухой. Но вот, четыре красавца, не преодолев и половины полосы, оторвались от земли, и как приклеенные друг к другу, стали набирать высоту. Ещё через пару секунд они сбросили замолчавшие ускорители, и звук растворился в небе. Эти пижоны летали почти бесшумно.
    Тем временем, первый двигатель набрал обороты, и Адам мгновенно оценив обстановку на приборной доске, запустил вторую турбину. Ещё немного, и он останется наедине с ревущей машиной. У него будет целый вагон времени, чтобы оценить свои чувства, ощущения, и, может быть, даже остановить машину и уйти. Впрочем, в такую возможность он не верил и сам, хотя она оставляла приятную иллюзию выбора. Второй двигатель набрал обороты, и теперь голоса обоих моторов слились, и только чуткий, натренированный слух Квеньцинского мог их различить. Ни один из его знакомых не слышал разницы, между двумя работающими в одном режиме моторами одной модели. Впрочем, он никому не рассказывал об этой способности, полагая её весьма тривиальной. Всё шло хорошо. Правильно. Нормально и обычно. Но Адам знал, что любая, самая незначительная деталь может вновь вернуть его подсознание к ощущениям того полёта, как произошло всего час назад. Нет, конечно ни запахи ни другие обстоятельства, будоражащие воспоминания, не смогли бы заставить его отказаться от полёта. Здесь было что-то ещё. Что-то, ускользающее, как мыло из рук. То, чему он не мог дать никакого рационального объяснения. Да и нерационального тоже. Этот полёт должен был что-то изменить. Нет, не изменить. Что может изменить обычный, рутинный в общем-то полёт, да и ещё с таким инструктором на борту? Значит, не изменить. Значит, должно что-то произойти. Именно во время этого полёта. Но, причём здесь собственно, полёт? С чего он взял, что этот полёт имеет какое-то отношение к его предчувствиям? Нет, здесь что-то не так.
    Он взглянул на часы. До проведения предстартовых операций оставалось ещё семь минут. После этого думать будет некогда. Хотя... Подобная работа доведена до автоматизма ещё в училище и именно на таком же вот пожилом корыте. Ладно. Что ещё за мистические предчувствия могут разбирать католика-рационалиста за пять минут перед взлётом? Сон. Точно, сегодня ему приснился очень странный сон. Ну и что? Сон есть комбинация невозможных вещей с нелогичными ассоциациями. Ничего удивительного, что видел он во сне именно Су27, ведь весь вечер говорили именно о самолётах. Вернее, об этой самой спарке. То, что он летал то на ней, то просто так, без всего? Нет, не то.
    Адам машинально ощупывал шершавую ручку управления, и неожиданно подумал: интересно, а как часто их меняют, ведь много рук полируют её постоянно. И тут, под шлемом зашелестел весёлый голос майора Володарского:
     - Ну что, пан Квеньцинский, к взлёту готов?
     - Нет. Проверка всех систем. Тебе вслух называть, или обойдёмся?
     - Как курсант инструктору.
     - Тогда поехали. К взлёту не готов. Системы навигации: инерциальная есть, космическая...
    Пока он докладывал о готовности самолёта, внизу вновь появился техник, и уже не спеша, вынул стояночные тормоза из-под шасси. Через минуту машина снялась с тормоза и медленно, никуда не торопясь, покатилась со стоянки к рулевой дорожке. А пилот-истребитель первого класса в пулемётном темпе докладывал о готовности всех систем самолёта, и тут же получал с вышки указания о ветре, облачности, коридорах движения... а спарка уже катилась по рулёжке к полосе. И вот, самолёт остановился, затем снова тронулся и выкатился на взлётную полосу. Теперь он стоял с включёнными моторами в самом начале бетонки, ведущей в небо, и, мощное стремление машины удерживалось только тормозными колодками.
     - Борт семьдесят четыре вышке. Прошу разрешения на взлёт.
     - Вышка семьдесят четвёртому. Взлёт разрешаю.
    Адам щёлкнул тумблером, и, необычным, просящим голосом произнёс:
     - Дима, если что-нибудь случится, нет, если ты просто что-нибудь почувствуешь, выстреливайся.
     - А ам…
    Стартовая перегрузка вдавила Володарского в катапультное кресло, и недоумённый вопрос так и не был задан.
    Короткий разбег, и, спарка уже набирает высоту. Через двадцать секунд машина вошла в облака, и всё шло, как по маслу. Квеньцинский, не прекращая набора высоты, лёг на курс. Всё было хорошо. Правильно. Самолёт послушно выполнял все эволюции, и Адам уже начал испытывать угрызения совести, за то, что не разрешил Диме спросить. Похоже, что всё идёт так, как и должно идти.
    Но на высоте восемь тысяч метров, спарка, не увеличивая обороты и не поворачивая рулей высоты, стала резко подниматься вверх со всё возрастающей скоростью. Это было невозможно, но это было. Тогда, безуспешно пытаясь связаться с землёй, Адам крикнул инструктору:
     - Дима, катапультируйся!
    И столько силы было в его голосе, что майор ВВС, командир эскадрильи Дмитрий Володарский не задумываясь выполнил приказ своего подчинённого. В тот момент, когда Квеньцинский услышал за спиной хлопок пиропатрона, он ещё тщетно пытался связаться с землёй и выровнять машину, набравшую к этому моменту одиннадцать тысяч метров. Посмотрев на приборную доску, он констатировал, что приборы буквально взбесились. Альтиметр показывал то пятьдесят километров, то три тысячи метров ниже уровня моря, а воздушная скорость колебалась в пределах от нуля до пяти километров в секунду. Квеньцинский и не знал, что на приборах пожилого "сухаря" есть такие значения. И в этот момент он как будто врезался в небо. Гаснущим сознанием он только отметил невозможность происходящего. На большее не оставалось сил. А небо, тем временем, раскололось пополам.

    РАЗГОВОРЫ
     - …и, прежде всего, я настаиваю на том, чтобы мы создали здесь приемлемые условия для работы.
    Примерно на этом месте я проснулся. Не спорю, есть более приятные и полезные способы проводить время, но эти разговоры… Они никогда ни к чему не ведут. Они никого ни к чему не обязывают. Но они могут длиться часами. И, хотя большую часть беседы я бессовестным образом проспал, мне было прекрасно известно, о чём, собственно, идёт речь. И, в отличие от остальных членов команды, чувствовал я себя очень бодро.
     - О великий и могучий властелин неба и земли, я склоняю перед тобой свою ничтожную голову, и молю о том, чтобы ты скорее сказал, какие именно условия устроят вашу светлость.
    Матуна вздрогнул, и посмотрел на меня, как на больного носорога. Потом он повернулся к Ваку и задал вопрос ему:
     - Слушай, а что, на этой планете действительно так обращались друг к другу?
     - Ну, это смотря в какое время. Были и об…
    Матуна вскинул свои водянистые глаза на моего друга, и, с пришепётыванием произнёс:
     - Не крути!
     - Лен просто тебя не любит. Вот и всё.
    Теперь челюсть отвисла не только у Матуны, но и у меня. С чего это Вак сделал такой вывод, да ещё и в лоб?
     - Это правда, Лен? Но почему?
     - Ты можешь представить себе такую ситуацию, при которой я ввалился бы в твой музей, начал требовать неких комфортных условий, а затем проводить бесполезные многочасовые совещания с твоими коллегами?
    Матуна поморщился, поёрзал на своём валуне, потом предельно вежливо ответил:
     - Во-первых, я никуда не вваливаюсь. Во-вторых, я прибыл сюда исключительно как консультант, который совершенно не собирается вмешиваться в работу группы. И, в-третьих, я, в некотором роде, выполняю здесь роль твоего наставника. Ведь ты только что вернулся из продолжительного отпуска.
    Народ тихонько захихикал. Вот это я понимаю. Небольшая порция яда никогда не помешает. Отпуск свой, в отличие от большинства своих коллег и друзей я провёл не на популярных маршрутах и курортах. Я, в течение двух лет исполнял роль придворного шута при средневековом царьке, что давало хорошую почву для более-менее плоских острот. Но, это, конечно меня нисколько не смущало. Зато, мне там очень понравилось.
     - Ну и зачем тебе нужны эти самые комфортные условия?
    И тут, конечно, влез Пойнт.
     - Лен, как ты не понимаешь? Мы же здесь собираемся работать! А тут радиация, и я на неё всё время отвлекаюсь, камни жёсткие… Да и какие, собственно могут быть возражения?
    Ну да, конечно! Проводит на планете максимум пару часов в неделю, просиживая всё остальное время то на околоземной орбите, то на Луне, но вот комфорта нужно, по самые небалуйся.
     - Ничего не меняя, мы выигрываем значительно больше. Здесь всё остаётся так, как и было.
     - Потом всё равно будем проводить стерилизацию. Какая разница для звезды, были здесь приличные условия для работы или нет? А вот для…
    Конечно, ещё пару часов, и я одержал бы сокрушительную победу над сторонниками всяческого комфорта, но, какая, в сущности, разница? А так я имею возможность сэкономить пару часов бесценного, невосполнимого времени. Пусть будет комфорт.
     - Пожалуйста, получите…
    Теперь все мы сидели на небольшой поляне, посреди дикого тропического леса. Причём, сидели по-разному. Матуна занимал почётное место на огромном муравейнике, а к Пойнту подбиралась здоровенная анаконда. Метрах в пятидесяти от нашей группы находилась огромная, безмерно-помпезная мраморная лестница, начинавшаяся прямо от земли, и ведущая на небо. И, завершала картину одна маленькая, но чертовски изящная деталь. Этой деталью был я, в набедренной повязке и покрытый с головы до ног боевым раскрасом. В правой руке был элегантно зажат каменный топор.
     - Ну, что? Теперь, я надеюсь, все довольны?
    Матуна некоторое время пребывал в состоянии блаженного экстаза, но, видимо, муравьи не уловили его созерцательного настроения, и, ужаленный в самые разные места, он ракетой взмыл в воздух.
     - Ну и что всё это должно означать?
     - Я взял эту… комфортную обстановку из начала девятнадцатого века по местному летоисчислению. От полюса до полюса. А означает это следующее: Хватит трепаться. Каждому есть чем заняться. Давайте будем работать, а не обсуждать вопросы регламента. Все возникающие проблемы будем решать на собрании раз в пять дней. С неотложными вопросами обращайтесь к Матуне. Он здесь консультант. Вот и пусть консультирует.
    И, номер два. Предлагаю выбрать язык общения из местных. На голосование выношу два: русский и полинезийский. По некоторым причинам, это оптимальный для нас выбор.
     - А какой из них лучше?
     - Пойнт, какое тебе ухо нравиться больше, правое или левое? - и с этими словами я послал топор в голову подползшей к нему змеи. Бросок был мастерски рассчитан - лезвие срубало голову анаконде, а рукоятка била этого умника по мягкому месту. И, не буду скромничать, замысел удался. Пойнт громко охнул, и, на некоторое время выбыл из строя. Теперь слово взял Матуна:
     - Он имел в виду, какая из этих стран была более развита технологически?
     - Россия. Она, собственно, и была одним из виновников нашего прибытия сюда.
     - Избавь меня от деталей. Итак, вопрос решён сам по себе. Говорим по-русски.
    Я не возражал. Теперь нужно прикрыть эту лавочку до того момента, когда вновь начнётся дискуссия. И я звучно, как бы пробуя на язык это слово, произнёс по-русски:
     - Хорошо. И… последнее. Выберите себе местные имена. Особенно это касается тех, кто будет общаться с аборигенами. То есть, всех. А теперь, по коням!
    Пойнт, как всегда испортил весь эффект от моей напутственной речи:
     - А что значит "по коням"?
     - Иди работай.
    В течение минуты поляна опустела. Ребята исчезали, растворяясь в воздухе прямо с мест, где они только что сидели. И только Матуна отправился по делам не с земли, а с высоты четырёх метров, откуда он и продолжал вести беседу, после появления муравейника. Это было очень забавно, но, сей учёный муж даже не заметил этого. Итак, я остался на поляне в гордом одиночестве, и решил предаться размышлениям, прежде чем обращаться к Матуне со своим действительно серьёзным вопросом.
    Устроившись поудобнее, я предоставил возможность бродить своим мыслям, где им заблагорассудится. Лишь иногда мне приходилось призывать на помощь логику, когда процесс мышления забредал слишком уж далеко, или начинал продвигаться в ненужном направлении.
    Разумеется, первой жертвой моих разгулявшихся мыслей, стал Матуна. Что и говорить, мне действительно повезло, что такой видный мыслитель как он, принял участие в нашей работе. Но, как всегда в подобных случаях, не обходится без некоторых, порой весьма существенных "но". Например, эти его разговоры. В любой экспедиции, подобной нашей, ведётся бесчисленное количество разговоров. Причём, по большей части, совершенно не относящихся к делу, или имеющих весьма условное к нему отношение. Но с появлением Матуны, их количество резко возросло. И, что самое интересное, содержание этих весьма оживлённых диспутов совершенно не изменилось. Мне кажется, что это одна из главных причин постоянных неудач нашего общества. Неделями, месяцами, а то и дольше, мы обсуждаем: на каком языке нам общаться; какому уровню стерилизации подвергнуть планету; какие условия нужны для комфортной работы…
    И это не считая вечных вопросов! В результате, мы получаем чеканные формулировки, о причинах гибели той или иной цивилизации - "Цивилизация прекратила своё существование из-за неразрешимого противоречия между техническим совершенством и отсутствием такового в социальных отношениях". Блестяще! Коротко и лаконично. Только вот это самое "… из-за неразрешимого противоречия…" и так далее, ничего, ну совершенно ничего не объясняет. И никаких деталей. Мы считаем… да что собственно, говорить о том, что мы считаем! Тот же Матуна считает, что излишняя детализация только мешает выяснению причин, и, она же может нанести существенный вред всей нашей работе. И так считает не только он. Но у меня есть своё "особое" мнение на этот счёт.
    Ещё пребывая в отпуске, изображая шута и общаясь с коронованными и некоронованными особами, я обратил внимание на один, казалось бы очевидный, факт. Да, целое всегда состоит из частного. Но это самое "частное" порой оказывает на целое самое непосредственное и очень значимое влияние. Пару раз я был свидетелем того, как незначительные, не играющие казалось бы никакой роли детали, способны изменить ход истории. И поэтому, допущение о том, что глобальное всегда важнее деталей, я полагаю неверным. Мы представляем себе картину мироздания из общих, глобального характера явлений и законов. Это так. Но только отчасти. Складывая вместе детали, мы отбрасываем их, и любуемся, впоследствии, на глобальное целое. Но, создавая это целое, мы постоянно упрощаем его, и чем больше это целое, тем меньше наши представления о нём соответствуют действительности. "Детали не могут играть определяющего значения", говорим мы, но это не так! Вот сегодня мы имеем чеканную формулировку о причинах гибели цивилизации этой планеты. Но что мы объяснили этой формулировкой, чем она может помочь нам в дальнейшем? А если посмотреть ещё глубже, то верна ли она вообще?
    Можно предложить не менее жизнеспособную, но более детализированную гипотезу. А что, если это общество достигло социального баланса? И тогда возможен целый веер причин гибели цивилизации. Например, один из операторов запуска ракет накануне поругался с женой. Плохо выспался. А на работе неудачно поставил чашку с кофе на пульт. И нет тут никакого социального несоответствия, а есть та самая деталь, которая меняет историю. Разумеется, даже если всё произошло именно так, то тот же Матуна неопровержимо докажет, что подобный случай не мог не произойти. Значит, цивилизация "Достигла социальной устойчивости, но технические достижения не позволили ей развиваться дальше". Но и я, и, тем более Матуна, прекрасно знаем, что это не так. Где-то подсознательно он чувствует порочность нашего взгляда на мир. Ведь в своём музее он часами может разглядывать какую-нибудь уродливую статуэтку, или картину великого мастера, рассматривая при этом один-единственный мазок. Так почему бы ему не отнестись серьёзней к деталям и здесь?
    Конечно, моя "Кофейная гипотеза" не выдерживала никакой критики, но она, тем не менее была ничуть не хуже общепринятой формулировки. Детали. Вот чего нет там, и что в полной мере присутствует у меня. Скитаясь от звезды к звезде, мы повторяем одни и те же ошибки, порождая бесконечное множество самых разнообразных нежизнеспособных цивилизаций.
    Именно на этом месте меня вновь сразил сон. Уж очень хорошее было здесь место, несмотря на муравьёв и анаконду. Девственный лес шумел, нашёптывая какие-то тайны, манил и убаюкивал. Где-то в вышине летал кругами огромный орёл, а неподалеку звенел ручеёк. Интересно, как он мог издавать такой чистый и пронзительный звук среди этого тропического царства? На мой нос села удивительной красоты муха, и тут же принялась мыть передние лапки. В листве пели птички. Идиллия! Интересно, что можно чувствовать, убивая ближнего своего посреди такой красоты…
    Разбудил меня тропический ливень. И, несмотря на свою непродолжительность, он вымочил меня до нитки. А всё вокруг стало похоже на вытащенные из моря водоросли. Пора убираться отсюда.
    Говоря о том, что я воссоздал "комфортные условия от полюса до полюса", я немного слукавил. Для себя я оставил несколько "мест для размышлений", где всё осталось по-прежнему - и радиация, и камни с песком, и, даже кое-какие развалины. В подобное место я и переместился. От горизонта до горизонта здесь не было ничего, кроме пустыни руин и палящего солнца. Но, в конце концов, если я не могу думать в тени, постоянно засыпая и отвлекаясь на созерцание чудесной природы, то здесь можно смело ходить по песку и руинам, ничуть не боясь объятий Морфея.
    Ого! В памяти стали сами собой появляться куски местной мифологии. Это хорошо. Это просто здорово! И, вне себя от радости, я подпрыгнул на пару метров. Ладно. Давай будем бродить, осматривать развалины и размышлять дальше.
    Итак, мои мысли были самым бессовестным образом прерваны на подступах к вечным вопросам нашего общества - "Кто мы такие", "Откуда пришли", и, "Куда мы идём". На последний вопрос имеется более-менее внятный ответ - мы пытаемся создать жизнеспособную цивилизацию, и, по достижению ею определённого уровня, влиться в неё. Но почему мы не можем влиться в "нежизнеспособную" цивилизацию, и, сделав её "жизнеспособной", счастливо в ней зажить? Это нам по силам. Но почему мы этого до сих пор не сделали? Да и кто может определить, когда цивилизация достигнет этого самого определённого уровня? И, если уж на то пошло, то, что это за "уровень"? Разумеется, задаваться подобными вопросами может только такой орёл, как я. Ни один уважающий себя учёный никогда не будет даже рассматривать такую ситуацию. Для них само собой разумеющимся является то, что дело можно иметь только с доказавшей свою жизнеспособность цивилизацией. Но для меня это совершенно непонятно. Вот уже многие миллионы лет мы сеем разумную жизнь на миллиардах планет, и все наши посевы гибнут. Конечно, все культурные и прочие достижения этих посевов попадают в наш Большой Музей, однако на мой взгляд, это не оправдывает гибели целых планет. Бог с ним, с этим вопросом. Гораздо интереснее два оставшихся. Кто мы такие? А кто его знает, некая раса космических и временных скитальцев, занимающихся разведением себе подобных в огромных масштабах…
    А вот насчёт последнего вопроса, тут вообще полный туман. Ну, после некоторой подготовки, я думаю "пробить" на эту тему нашего "высоколобого" Матуну. И не просто приятно побеседовать, но и, может, отправиться туда, откуда всё это пошло. Так-то.
    Мои мысли постепенно возвращались к действительности. Видимо, этому способствовал окружающий ландшафт. Это место не подвергалось целенаправленной бомбардировке. Его, что называется, задело. Но что здесь было "до", об этом остаётся только догадываться. Некие огромные сооружения из бетона и стали были чудовищным образом "завёрнуты" в совершенно невообразимые спирали. Совершенно непонятно, почему они просто не рухнули. Быть может, здесь не было сильной ударной волны, а скрутило и удерживает всё это в таком состоянии мгновенное воздействие огромной температуры, которая непонятным образом "склеила" бетонные конструкции в этакий поразительный фрактал. А цвет! Боже мой, какое пиршество красок, местами переходящих в идеальные зеркальные поверхности. Да, в этой войне оружия не жалели. Это тебе не Мыср, где почти всё осталось в первозданном виде, разве что полностью отсутствовал один биологический вид - Homo Sapiens. Здесь стреляли до последней ракеты, лазеры лупили до последнего киловатта. Но, что на Мысре, что на Земле, результат один - полное уничтожение разумной жизни.
    Теперь, подумав, поспав и побродив среди развалин, я был готов к первому серьёзному разговору с Матуной. Бросив последний взгляд на эти жуткие, но завораживающие руины, я позвал и получил ответ. Как я и предполагал, Матуна ждал. Ну что же, значит пора. И я отправился на Луну.

    ОНА
    С вершины утёса корабль выглядел совсем не так, как привыкли его видеть в деревне. Он был похож на большого жука с мачтой, вместо усов. Тихо покачиваясь на небольшой волне, маленький сейнер поднял якорь, и медленно двинулся к выходу из бухты, опасаясь бурунов и рифов. Через пятнадцать минут судно уже выходило в океан. Ещё через час он превратится в маленькую точку между небом и водой, и заметить его можно будет только точно зная курс. А потом, он исчезнет, растворившись в дымке.
    Ева смотрела на уходящий корабль совершенно спокойно, но внутри всё сгорало от негодования. Они должны были взять её, ведь брат служил на этом корабле много лет, а теперь, когда он погиб, его место по праву принадлежало Еве. С другой стороны, девушка прекрасно понимала, что даже если капитан и близкий друг отца, то он всё равно не мог принять в команду шестнадцатилетнюю девчонку. Тем более, потому что он друг отца.
    Корабль дал последний гудок, прощаясь с островом на целый месяц, и, набирая ход, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулся в океан. Гребной винт взбивал воду за кормой, и вспененные волны играли на солнце всеми цветами радуги.
     - Ева, ты всегда была хорошей девочкой, зачем ты заставляешь старую Марию карабкаться по этим скалам?
    Кряхтя и пыхтя, очень полная женщина лет сорока карабкалась по каменистому склону вверх, поминутно останавливаясь и отдуваясь. Лоб её блестел от пота.
    Ева отвернулась, и теперь она не видела ни корабля, ни карабкающейся женщины.
     - Ты поступаешь очень нехорошо. Разве это место для порядочной девушки? Ну и что, что на этом корабле служил твой брат! Где это видано, чтобы девушка поступала на место матроса?
    Теперь женщина больше не поднималась, а села на большой камень, и, отдуваясь, вытирала проступивший на лице пот. Она ещё не восстановила дыхание, и, могло показаться, что это дышит никакой не человек, а кит. Или, даже несколько китов.
     - Пойдём в деревню. Твой отец волнуется.
     - Пойдём, Мария, пойдём.
    Теперь, когда все надежды рухнули, нечего было больше торчать на скале. Корабль ушёл. Но и возвращаться в деревню тоже не хотелось. Что ей там делать? Смотреть, как в разрушающейся хижине умирает отец, а рядом крутится молодой Ансельмо? Нет, надо что-нибудь придумать.
     - О чём ты думаешь? - раздался позади голос Марии - лучше смотри под ноги! Тут не долго и шею сломать.
    И, действительно, склон был весь усеян обломками лавы и валунами, а тропинки не было никакой. Это потому, что люди не любят сюда ходить. Что им здесь делать? Но молоденькая девушка, почти совсем ещё подросток, не собиралась смотреть под ноги. Её мысли были далеко отсюда.
     - Ева, если ты сейчас упадёшь в океан, то никому этим не поможешь. Твоего брата этим не вернуть, а я не смогу жить с такой виной.
    Девушка остановилось. Действительно, зачем так спешить? И вдруг, ей стало жаль Марию. Ведь она не могла двигаться так быстро. Вернее, конечно же могла, но тогда она рисковала поставить абсолютный рекорд по спуску с горы, и, закончила бы она его вместе с большой грудой камней. Поэтому, Мария не столько стремилась вниз, сколько сдерживала естественное стремление всякого тела к устойчивому равновесию. Наконец, она подошла совсем близко, и женщины продолжили путь. Теперь спускаться было немного легче, но справа находился обрыв, и идти надо было очень аккуратно. Мария совсем запыхалась, и, Ева сжалившись, сказала, что можно присесть и отдохнуть.
     - Ева, теперь ты стала совсем взрослой, и я хочу спросить тебя, что ты собираешься делать?
     - Не знаю. Теперь мне нужно придумать что-нибудь другое, корабль-то ушёл без меня.
    Мария всё ещё пыхтела, но теперь в её пыхтении послышались неодобрительные нотки. Она достала платок, и снова вытерла лицо.
     - Послушай меня, я ведь тебе плохого не пожелаю, ты мне как дочь. Я знаю, ты очень самостоятельная девочка, но, посмотри на меня! Я очень любила своего мужа, у меня четверо детей от него. Но, с тех пор, как он год назад ушёл в море и не вернулся, мы с трудом сводим концы с концами. Я стираю для половины деревни…
     - Я это знаю. Я не хочу стирать.
    Слишком капризно, подумала Ева, но тут же вспомнила о поджидающем её Ансельмо. Он был полностью убеждён, что Ева - его девушка, а вопрос о свадьбе почитал давно решённым. Вся деревня знала, что это не так, но ему было всё равно. Нет, он не был плохим парнем, все деревенские девочки мечтали о нём, но для Ансельмо существовала только одна женщина - упрямая красавица Ева. Но, именно эта девчонка и думать о нём не хотела.
     - На острове можно только ловить рыбу, и собирать кокосы. Иначе умрёшь с голоду.
     - Не преувеличивай. На нашем острове невозможно умереть от голода. Даже если и очень этого захочешь.
    Это было правдой. Как можно голодать там, где стоит протянуть руку, и увидишь в ней банан или кокос. Есть ещё картофель батат, рыба в заливе…
     - Так вот. Что я хочу тебе сказать! Вся деревня знает, как относится к тебе Ансельмо. Он красивый, добрый, работящий. Ведь не думаешь же ты, что навсегда останешься такой красивой и желанной?!
     - А к тому же, его отец - самый богатый человек в деревне, успешно торгующий копрой. Скажи правду, это Ансельмо просил тебя поговорить со мной?
     - Если бы не Ласарус, то на острове совсем не было бы работы, тем более, что сам он трудится не меньше своих рабочих. Да и Ансельмо тоже.
     - Ты не ответила на мой вопрос!
    Мария покраснела, и стала решать неразрешимую для неё проблему: Ансельмо умолял не говорить девушке о своей просьбе, а не ответить на прямой вопрос она тоже не могла. Ева, мгновенно поняв её состояние, быстро произнесла:
     - Я всё поняла. Можешь мне не отвечать. Но я не хочу выходить замуж за этого противного мальчишку. Он только и делает, что ходит петухом вокруг меня.
    Это было настолько несправедливо, что Мария поджав под себя одну ногу, и выпрямив другую, с обидой сказала:
     - Не смей так говорить о нём! Если он тебе не нравится, то это ещё не повод для оскорблений! Кто помог тебе сделать новую крышу, кто носил лекарства для твоего отца, воруя их на корабле с континента! Я тебя люблю, но и его я тоже люблю.
    Последнюю фразу она произнесла явно успокаиваясь. Ева поднялась со своего места и протянула руку Марии, помогая женщине встать. Та фыркнула, но помощь приняла. Теперь они спускались молча. Спуск постепенно сделался совсем пологим, а между камней наметилась тропинка. Иногда сюда заходили местные камнерезы в поисках необычных камней. Идти оставалось совсем недолго, может, минут пятнадцать. Ева вновь остановилась. Она посмотрела на спутницу, и, извиняющимся тоном произнесла:
     - Прости меня, Мария. Я знаю, что Ансельмо хороший парень, но так он мне надоел…
    Мария вдруг громко расхохоталась. Ева непонимающе посмотрела на неё и спросила:
     - И что ты находишь в этом смешного?
     - Просто я представила, какой женой ты могла бы ему стать. Через полгода после свадьбы Ласарус застрелится, а ты будешь заправлять всем копровым делом на острове…
    Теперь уже смеялись обе женщины. Но, Ева, в отличие от Марии, подумала, что это далеко не худший вариант. Однако она была хорошей девочкой и доброй христианкой, и, конечно же, никогда бы так не поступила.
     - Послушай, Мария… Ты не могла бы позаботиться об отце, хотя бы пару недель. У меня появился кое-какой план, и я хочу попробовать.
     - Да, конечно. Можешь не беспокоиться. Только, не знаю как тебе сказать… Ты не очень рассчитывай на корабль с континента. А Тико вряд ли проживет больше недели.
    Мария замолчала и отвела глаза. Все знали об этом. Только никто не говорил вслух. Когда отец заболел, заболел по-настоящему, Ева с братом стали готовить друг друга к неизбежному. Они почти смирились с этим. Но гибель брата была слишком страшным ударом для Евы. Она не хотела и не могла думать о близкой смерти отца. Лишиться за две недели самых близких и любимых людей… Конечно, смерть отца неизбежна, но вот что делать после неё? И вдруг, с предельной чёткостью, Ева поняла, что скоро ничто не будет удерживать её на острове, бывшим для девушки всем миром на протяжении всех шестнадцати лет её жизни. И незачем будет здесь оставаться. Теперь, бывшие до этого неясные и расплывчатые планы, приобрели ясность и стали совершенно реальными.
     - Да, Мария, я это знаю. Пойдём в деревню. Мне кажется, что отцу есть о чём со мной поговорить.
    И, не оборачиваясь, пошла к деревне. За поворотом показалась заброшенная ветряная мельница, потом несколько ветряков на длинных шестах. Их лопасти вяло крутились под не слишком сильным напором восточного ветра. Когда-то, эти ветряки качали в деревню воду и давали немного электричества, но однажды, Ева хорошо помнила этот день, правительство прислало на остров малюсенький, размером с письменный стол губернатора, реактор, и надобность в ветряках отпала. Теперь они только распугивали птиц, да избавляли жителей от мышей. Но для деревенской девочки, эти ветряки были воплощением огромной и мощной цивилизации в гораздо большей степени, нежели телевизор, или тот же реактор. Вот и сегодня Ева не могла отказать себе в удовольствии задержаться на пару минут, и полюбоваться на этих блестящих вращающихся гигантов.
    Деревня представляла собой около двух сотен домов и хижин разной степени сохранности, а с краю стояла деревянная, выкрашенная когда-то в белый цвет, церковь. Издали могло показаться, что деревня - это райский сад, однако, подходя ближе, можно было убедиться в том, что это совсем не так. Некоторые дома стояли заброшенными - их жители или покинули остров, или умерли, не оставив наследников. Сквозь один из таких совсем развалившихся домов, росла маленькая пальма. Большинство других домов, не смотря на чистоту и аккуратность, производили впечатление крайней убогости. Но даже среди них, дом Евы выделялся своей бедностью. Стены выглядели как лоскутное одеяло - столько заплат из самых различных материалов "украшало" их, а крыша, в отличие от остальных домов, была покрыта камышом и пальмовыми листьями. Конечно, это был никакой не дом, а хижина. Вернее, лачуга.
    Отец Евы, Тико, много раз собирался построить новый дом, или, хотя бы отремонтировать старый, но всегда что-то мешало. Пока была жива жена, дом был весьма приличным, а крыша покрыта железом. Но, в один страшный день, на остров налетел невиданной силы ураган, который не только разрушил прекрасную крышу, но и убил куском жести мать Евы. Горе отца было столь велико, что он смог только кое-как залатать полуразрушенную хижину, а крыша… Больше никогда он и не думал делать что-нибудь из железа. Потом, ему пришлось много работать, растить двоих детей, а потом он заболел. Болезнь не была постоянной, она то приходила, то уходила. Но каждый раз, возвращаясь, она становилась всё сильнее и сильнее. А теперь, похоже, настало время, когда уйдя, она заберёт с собой и Тико.
    Подходя к дому, Ева снова вспомнила об Ансельмо. Пожалуй, она действительно несправедлива к нему. Ведь эту крышу построил именно он, когда прогнившие доски, наконец-то обвалились. И сделал он это за один день. А сзади дома уже лежали новые доски, которые принёс тот же Ансельмо. Но, подумала Ева, если всё получится, то она вряд ли увидит этот дом с новой крышей. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Она подошла к тому, что по привычке называла оградой, переступила через неё, и направилась к дверному проёму, завешенному изнутри циновкой. Прежде чем войти, она на мгновенье остановилась, вздохнула полной грудью, и, наконец, отодвинула циновку.
    Отец лежал на единственной в доме кровати и спал. Дышал он тяжело, а лицо было совсем белым и, как показалось девушке, счастливым. Ей не хотелось будить Тико, и она села на стул, стоявший рядом с кроватью. Потом встала и подошла к окну. Опять кто-то из добросердечных соседей закрыл его! Девушка резко толкнула старую раму, и в помещение ворвался свежий морской ветер. Тико открыл глаза, и, кряхтя и извиняясь за всё на свете, сел на кровати. Он долго смотрел на дочь, потом сказал:
     - Какая ты стала красивая… и упрямая.
    Девушка подошла к кровати, и села рядом. Многие из соседей боялись близко подходить к Тико. Они боялись заболеть, не смотря на уверения доктора, что это заболевание не заразно. Но Ева, как и её брат никогда не боялись подобной ерунды. Так же, как и Мария. Она говорила, что пусть уж лучше заразиться от Тико, ухаживая за ним, чем будет просто смотреть, как он умирает.
     - Я совсем взрослая. Но я не упрямая!
    Отец улыбнулся кончиками губ и глазами.
     - Ты не можешь не быть красивой. Твоя мать была красавицей. Моя мать тоже была красавицей. И, тем более, ты не можешь быть не упрямой. Твоя мать была упрямой. Я упрямый. А уж какой упрямый твой брат!
    Говоря последнюю фразу, он пытался поймать себя за язык, но было уже слишком поздно. Он ещё не привык говорить о сыне в прошедшем времени. И, наверное, не привыкнет. Не успеет. Но, не следует говорить на эту тему с дочерью.
     - Не печалься, папа. Ничего теперь не поделаешь. Хочешь, я сварю тебе чаю?
     - Да, это хорошая идея. Вот здесь… - он показал на большую жестяную банку, что стояла в углу, - осталось немного заварки, так что сегодня тебе не придётся идти за ней к Марии. И, вскипяти побольше воды, разговор будет длинным.
     - Но отец, доктор запретил тебе много пить!
     - Теперь уже не имеет значения, когда апостол Пётр откроет передо мной ворота. Случится это днём позже или раньше - хака-ле. (Примечание: полинезийская поговорка, хака-ле - не имеет значения.)
    Ева поцеловала отца в лоб, и вышла во двор. Здесь она разожгла огонь в печи (печью в доме они почти не пользовались, слишком много дыма проходило мимо трубы, а если ветер был сильным, то в доме вообще не чем было дышать. Примус же "пил" слишком много дорогого керосина), поставила на железный круг старинный чайник, и принялась ждать. Минут через двадцать вода закипела, и сняв чайник с огня, девушка закрыла доступ воздуха к печи. Дрова надо экономить. Она вошла в дом, взяла большую кружку, высыпала туда остатки чая и залила кипятком. Всё это время отец просидел на кровати с отсутствующим видом. Ева не знала, болит ли у него что-нибудь, или он просто очень слаб. Тико никогда ни на что не жаловался. Даже врачу. Девушке показалось, что с момента пробуждения, отец ещё больше побледнел и осунулся.
    Теперь, когда был готов чай, и Тико с Евой держали в руках по железной кружке раскалённого напитка, можно было приступать к беседе. Однако, отец молчал, а девушка не могла себя заставить сказать хоть что-нибудь. Мужчина отхлебнул напиток, причмокнул, и сказал:
     - Горячий. Хорошо.
    И вновь замолчал. Тико не знал, как начать свой рассказ, а Ева терялась в догадках и, почему-то очень волновалась. Отец сделал ещё несколько глотков, и, мысленно махнув рукой, начал.
     - Ева, ты теперь совсем взрослая. Или, должна быть такой. Если бы не смерть твоего брата, ты никогда не узнала бы то, о чём я собираюсь тебе рассказать.
    Он снова замолчал, собираясь с мыслями. Потом, неожиданно поднялся, тощий как палка, и налил себе ещё чаю. Девушка с ужасом заметила, что кожа отца теперь белее его длинных шорт.
     - Из школьных занятий, а ещё больше из разговоров, ты знаешь, что на нашем острове есть "тайные пещеры". Ты знаешь, что в них хранились каменные фигурки необычайной красоты. И, что не менее важно, стоят эти фигурки очень дорого.
    Ева испугалась: почему, стоя на краю могилы, отец вдруг завёл разговор о каких-то пещерах, давно утерянных и забытых. Только старые женщины в своих бесконечных разговорах иногда вспоминают об этих пещерах.
     - Папа, но ведь все пещеры утеряны, а те, что имели хозяев, были переданы учёным с континента ещё в прошлом веке! Теперь эти фигурки живут в больших музеях.
    Чай подействовал на Тико положительно, он стал менее апатичным, глаза заблестели, а кожа приобрела более здоровый вид. Но девушка знала, что это ненадолго. Пройдёт несколько часов, и ему станет ещё хуже. Знал это и Тико, но то что он собирался поведать дочери, было значительно важнее здоровья или болезни.
     - Да, дочка, всё это верно. Но в прошлом веке не все владельцы передали свои пещеры учёным. Твой прадед - один из них. Скоро, после моей смерти, у тебя будет две таких пещеры, полных каменных фигурок необыкновенной ценности. К сожалению, я не смогу показать тебе их, как показал их твоему брату, но я предельно ясно объясню, где они находятся.
    Ева, христианская девушка, с открытым ртом слушала всё, о чём говорил отец. Она и верила, и нет. Но за два часа, которые отец посвятил описанию местоположения пещер, их содержания и необходимых языческих обрядов, она не проронила не слова.

    Ждать оставалось недолго. Скоро взойдёт луна, можно будет развернуть пальмовые листья и съесть ритуальную курицу, которую Мария испекла в уму - земляной печи. Когда Ева попросила приготовить курицу по всем правилам, Мария страшно испугалась. Конечно, она знает как это делается, конечно, она знает, какие слова при этом нужно произносить, но… это язычество! Тем не менее, к сегодняшнему вечеру всё было готово. Пришлось ждать две недели - сначала умер Тико, потом луна была молодой, и ночью ни за что не удалось бы отыскать пещеру. И ещё, нужно было достать верёвку. Ни дома, ни у Марии подходящей верёвки не нашлось, и пришлось обратиться за помощью к Ансельмо. А потом оказалось, что выполнить задуманное в одиночку вряд ли удастся. И, взяв с юноши страшную клятву, Ева пошла к пещере. Конечно, она не поведёт его в пещеру, даже вход не покажет, но, всё-таки он ей поможет.
    Кто бы мог подумать, что последняя тайная пещера находилась всего в десяти метрах от того места, с которого юная красавица провожала сейнер! Но эти десять метров нужно преодолеть, ползя вниз по совершенно вертикальной стене, цепляясь за малейшие выступы скальной породы, да ещё и ночью. И, не смотря на то, что отец двадцать раз объяснял, как найти вход, не было никакой уверенности, что сегодня удастся проникнуть в этот музей под скалой. И, разумеется, этот Ансельмо! Он требовал, чтобы вниз по скале спустился сначала он, и, только пригрозив пойти к пещере одной, Еве удалось избежать навязчивой опеки влюблённого юноши.
    Но, кажется, настало время! Ева нервно посмотрела на небо, положила свёрток из банановых листьев на землю, и принялась осторожно его разворачивать. Ансельмо присел рядом с девушкой и восхищённо любовался то её ловкими руками, то дивным профилем. В этот момент, он был готов на всё, и если бы Ева приказала юноше прыгнуть с обрыва, то, скорее всего, он сделал бы это не задумываясь. Теперь пальцы девушки, наконец-то нащупали курицу - во сколько же слоёв листьев она была завёрнута! - и теперь оставалось лишь отыскать гузку. Но, сказать проще, чем сделать. Ноги у птицы были отрублены по середине, клюв так же был отрезан, а голова положена на туловище таким образом, что совершенно невозможно было понять, где же находится эта проклятая гузка. Но, всему на свете приходит конец, и через минуту, девушка уже отламывала кусочек сочной курятины. Потом, пришла очередь Ансельмо. Ева решила не кормить духов, охранявших пещеру, исключительно костями, а оставила им большую часть жаркого. Был, правда у неё и менее суеверный резон - тяжело карабкаться по скалам с набитым желудком. Она никогда раньше не занималась ни альпинизмом, ни скалолазанием, но здравый смысл подсказывал не наедаться до отвала.
    Теперь, когда почти все обряды были выполнены, надо было, следуя указаниям отца, закрепить верёвку, и, не мешкая, приступать к делу. Верёвку девушка обвязала вокруг огромного куска скалы, изо всех сил стараясь не накричать на спутника, который всё время предлагал помощь. Последний раз проверив крепление, Ева достала из сумки небольшой свёрток. Это был ключ от пещеры, прекрасно выполненная из камня мёртвая человеческая голова. Именно на неё рассчитывала девушка в одном из своих планов, но совсем в ином качестве. Теперь эта голова принесёт ей удачу, а самое главное - значительно больше денег, для выполнения своих замыслов.
    Пропустив верёвку между ног, Ева легла на самый край обрыва, и ногами вперёд поползла вниз. Она не слишком доверяла верёвке - этому её тоже научил отец - но совсем отказаться от неё не могла. Очень медленно, девушка продолжала спускаться всё ниже и ниже, пытаясь нащупать ногами хоть какоё-нибудь выступ - но тщетно. Вскоре, она висела на одних руках, а ноги свободно болтались над пропастью. Тогда, осторожно двигая руками, девушка стала двигаться вдоль скалы. Какая она глупая! Надо было придти сюда днём, и внимательно осмотреть скалу. Но вот, большой палец правой ноги натолкнулся на какой-то выступ. Продвигаясь так же медленно, она нащупала небольшой карниз, на который можно было встать. Тогда Ева, проверив надёжность карниза, отпустила руками край утёса и попыталась присесть на корточки. Не получилось. Медленно ощупывая скалу всё ниже и ниже, она обнаружила ещё несколько маленьких выступов и углублений. Схватившись за них руками, можно было опустить ноги ниже, и поискать там новую точку опоры. Нет. Не обе сразу. Сначала правую, потом, очень медленно, левую. Так и есть! Там, на полметра ниже, есть ещё один карниз, даже не карниз, а небольшой выступ, но на него можно поставить ногу. Теперь, руками можно схватиться за карниз, а левой ногой нащупывать дорогу вниз. Дело пошло. Путь труден и опасен, но он есть.
    Ещё дома, Ева завязала на верёвке узел - десятиметровую отметку, и, теперь, достигнув её, девушка стала осматриваться, где-то здесь должен быть вход. Но, обзор её был слишком мал - всем телом приходилось прижиматься к скале. Спускаться ниже было опасно, можно опуститься ниже пещеры, и тогда уж точно её не отыщешь. Постояв на одном месте несколько минут, девушка решила сделать несколько шагов вправо и влево. Отец не мог ошибиться. Но, продвинувшись всего на несколько сантиметров вправо, девушка поняла, что двигаться по горизонтали вряд ли удастся. Что же делать? Впервые, с момента похорон Тико, Еву охватило отчаяние. Она вновь остановилась, и прижимаясь к скале, почувствовала дуновение ветерка. И тогда, скорее от отчаяния, чем от смелости, подпоясавшись верёвкой, девушка оттолкнулась от скалы, и стала раскачиваться, как маятник. Раскачивание это не было равномерным - сверху верёвка тёрлась о край обрыва, и каждый взмах "маятника" сопровождался сильными рывками. Ева знала, что каждый из таких рывков может оказаться последним, но, не обращая на них внимания, она продолжала выискивать на тёмной скале ещё более тёмный провал пещеры. Ансельмо давно уже что-то кричал наверху, и, даже собирался зачем-то спуститься, но и на это девушка тоже не обращала внимания.
    Вход в пещеру оказался обыкновенной расщелиной, и Еве сразу удалось зацепиться рукой за большой выступ. Просунув ноги внутрь, она крикнула наверх, что нашла пещеру, и тут же забыла о совсем обезумевшем от горя Ансельмо. Лезть ногами вперёд было очень неудобно, тем более, что первые несколько метров, расщелина была очень узкая. Через несколько минут Ева почувствовала под ногами циновки, и стала медленно подниматься. Так и не достав головой до потолка, она достала из мешка каменную голову и стеариновую свечу. Прочитав три раза заклинание, говорившее местным духам о том, что теперь у пещеры новый хозяин, девушка зажгла свечу и огляделась. Чего здесь только не было! Вряд ли какой-нибудь музей мира мог похвастаться столь обширной коллекцией произведений искусства из камня. А совсем в глубине пещеры виднелось несколько скелетов. Новая хозяйка старалась больше не смотреть в ту сторону. Не то, чтобы она боялась, просто слишком много смерти окружало её в последнее время. Рассматривая фигурки, Ева совсем потеряла счёт времени. Безусловно, все они были настоящие, а некоторым, наверное уже минуло тысячу лет, такими древними они казались. И такими прекрасными!
    Опомнившись, девушка попросила прощения у духов пещеры, и взяла четыре фигурки - прекрасного кита, страшную, непонятно откуда и куда растущую голову с двумя лицами, изумительно точную копию бальсового плота, и, фигурку человека, сидящего на огромной черепахе. Теперь, на всякий случай ей надо было взять только одну вещь - деревянную табличку с письменами. Говорят, она стоит миллион долларов. Если не удастся заложить или продать каменные фигурки, то, в самом крайнем случае, можно будет заложить, только заложить ронго-ронго. Надо было выбираться наверх. Ева аккуратно сложила фигурки в мешок, обмотав каждую из них тряпкой и потушила свечу. Теперь, она ползла по расселине головой вперёд, толкая перед собой тяжёлый мешок. Выбравшись на самый край расщелины, девушка привязала мешок к верёвке, и крикнула Ансельмо.
    Через полчаса, неся на спине тяжеленный мешок и поддерживая усталую до полусмерти девушку, юноша спускался вниз, к деревне.

    Маленькая рыбацкая лодка, рассчитанная на трёх человек, раскачивалась на небольшой волне так, что Ева и думать не хотела о сильном ветре или волнении. Впервые в жизни она вышла в море одна. Даже Мария не смогла отговорить девушку от этого опасного предприятия. Она уже всё решила, и не видела иного выхода, кроме как взять старую отцовскую лодку, сеть, и выйти в океан. За месяц можно добыть достаточное количество акульего плавника, чтобы хватило на билет до континента. Или, хотя бы, до ближайшего большого острова. Но, акулы должны быть небольшими, иначе девушка ни за что не сумеет справиться со своей задачей. Впрочем, это будет волновать её только завтра, сегодня нужно поставить сеть. Ева взялась за вёсла, и принялась грести от берега. За дорогу обратно девушка не волновалось - течение обязательно прибьёт лодку обратно к берегу.
    Видимо, прошедшее время правильнее измерять не часами и минутами, а количеством событий. Всего три недели назад, Ева была обычной островитянкой, с обычными для островитян проблемами. За все прожитые девушкой шестнадцать лет жизни, произошло не так уж много событий. Она была совсем маленькой, когда налетел ураган, унёсший жизнь её матери. Больше ничего драматического не происходило, да и не предвиделось. Отец давно болел, и, к его неизбежной смерти Ева была почти готова. Но вот, три недели назад погиб брат, и с этого момента в жизни девушки произошло больше событий, чем за предыдущие шестнадцать лет. Неудача с кораблём, смерть отца, посещение тайной пещеры…
    После возвращения из своего беспримерного похода, девушка целый день просидела дома в размышлениях. Кому на острове можно предложить каменные фигурки? Только не жителям деревни. Во-первых, у них нет денег. Во-вторых, суеверный страх перед злыми духами, несмотря на сто лет христианства, всё ещё очень силён. Можно подождать корабль. Но, нет никакой уверенности в том, что её согласятся доставить на континент за подобную плату. Вряд ли кто-нибудь из команды сможет по достоинству оценить художественную и историческую ценность этих скульптур. Кажется, все старания напрасны. И это было бы так, не поселись недавно на острове странный белый человек. Вокруг него ходило множество легенд, но две вещи не подлежали сомнению - этот человек скрывается, и у него много денег. Он привёз с собой целую команду никогда не улыбающихся людей, поселился в глубине острова в древней каменной крепости. Раз в неделю в деревню приходят его люди с оружием - их никогда не бывает меньше трёх - и покупают большое количество еды, платя за неё американскими долларами. Может быть, этот человек и преступник, но он сможет оценить фигурки из пещеры, и, возможно, купит одну из них. Ева решилась.
    На следующий день, надев своё единственное приличное платье, она взяла фигурку, изображавшую человека на черепахе, завернула её в мешковину, и направилась вглубь острова. Она была уверена, что охранники пропустят её к своему хозяину. Единственное, что беспокоило девушку, это сколько денег нужно просить за черепаху. Если попросить слишком много, можно не получить ничего, если слишком мало, то когда вновь понадобятся деньги, она ничего не сможет продать дороже. Ева решила сначала показать черепаху, а затем, судя по реакции человека, просить одну или две тысячи долларов. План казался ей вполне разумным.
    В сторону крепости вела старинная дорога, окружённая диким лесом. Заблудиться было невозможно, и Ева смотрела по сторонам, ведь жители деревни не часто ходят сюда. Её восхищали огромные лесные деревья, сливавшиеся в громаду леса. Только здесь, в центральной части острова можно было увидеть такие величественные деревья, скрывавшие от глаз любопытных множество тайн. Как отличался этот лес, от пальм, росших на побережье и в других частях острова, насколько мощнее и грандиознее выглядели эти деревья, столь любимых Евой ветряков. Девушка невольно задерживала шаг, чувствуя свою ничтожность и незаметность среди этого буйства зелени. И, как не спешила, не могла не залюбоваться переплетениями лиан и необыкновенными цветами. Но вот, впереди показалось возвышение, и девушка уже различала, разрушающиеся от ветра ступени, ведущие наверх, к крепости. Идти оставалось совсем немного, как вдруг, прямо из ясного неба, обрушилась странная, совершенно прямая молния. Она ударила прямо в то место, где должна быть крепость. Девушка споткнулась и упала. Через несколько минут, мимо неё пробежал никогда не улыбающийся человек. На этот раз он был без оружия. Ева поднялась, и пошла дальше. Но, уже через сотню метров, она поняла, что продать фигурку черепахи ей не удастся. Некому продавать. На месте, где ещё несколько минут назад стояла крепость, теперь зияла огромная чёрная воронка. А рядом с воронкой, как куклы в детской, валялись никогда не улыбающиеся люди. Все они были мертвы. Картина была настолько нереальной, что Ева не помня себя, ещё крепче схватила фигурку и побежала назад, в деревню. Там, в доме у Ласаруса, она и услышала короткое радиосообщение:
    "… был уничтожен крупнейший террорист Клаус Вайнхард вместе со всеми своими телохранителями. Он скрывался от германского правосудия на одном из полинезийских островов. Выстрел был произведён с одного из спутников Всемирного Центра Управления Стратегическими Системами Вооружений по просьбе немецкой полиции. Отклонение лазерного луча составило шестьдесят девять сантиметров от цели. Никто из жителей острова не пострадал. Острову не нанесён ни экономический, ни экологический ущерб".
    Ева, как зомби, вышла из дома Ласаруса, и, не обращая внимания ни на Ансельмо, ни на Марию, пошла к океану. В голове осталась лишь звенящая пустота.
    Если кто-нибудь спросил бы девушку, что она хочет увидеть на берегу, да и вообще, что она делает, вряд ли она смогла бы ответить на этот вопрос. И только одна мысль пробивалась сквозь обломки рухнувших надежд: кто-то спас её. Пройди она на сто шагов дальше, и… Но если этот кто-то или что-то и спасло её, тогда он должен предложить ей нечто конструктивное. И поэтому, ведомая непонятным инстинктом, Ева шла к океану. Опомнилась она только тогда, когда тёплая и солёная вода дошла до пояса. Теперь, остановленный на время маховик сознания, вновь стал раскручиваться, и прежняя решимость возвращалась к девушке. Постояв в воде какое-то время, она огляделась. Не имеет смысла торчать посреди лагуны, чтобы вся деревня пялилась на тебя. Но не больше смысла и в возвращении домой. Но почему, почему она пошла именно к океану? Ответ на этот вопрос не приходил.
    Ева развернулась, и медленно ступая пошла к берегу. Может, ответ всё-таки не в океане, а на берегу? Выйдя из воды, девушка пошла по пляжу, ища глазами подсказку. Пальмы? Деревья? Нет, не то. Постепенно, размышляя всё более и более логично, она стала вспоминать события предыдущих дней. Что, что самое главное, и самое первое, из того, что нужно сделать? Выбраться с острова, который за несколько дней перестал быть для неё родиной и превратился в мышеловку. Что делать на континенте понятно, там есть выбор, и у неё есть деньги. Или хотя бы то, что можно превратить в деньги. Но какой шаг, самый первый шаг должен быть сделан здесь? Лодка. Правильно. На ней нельзя добраться до континента, или, хотя бы до ближайшего островка. Но на ней можно наловить достаточное количество акул, заработав тем самым на билет.
    Ева уже не брела по пляжу, а мысли не путались и не рвались, как несколько минут назад. Теперь всё было предельно ясно и понятно. Не надо даже искать лодку. У отца была прекрасная лодка. Можно договориться с Марией, чтобы она обрабатывала акулий плавник. Теперь остаётся только проверить лодку, и, если надо - починить. Опять придется просить о помощи Ансельмо, но тут уж ничего не поделаешь. Заметив, что солнце уже село, девушка пошла к дому Ласаруса, ничуть не сомневаясь в успехе…

    …Теперь наступала самая сложная и ответственная процедура - постановка сетей. На эту тему она неоднократно разговаривала со всеми рыбаками, жившими в деревне. Промысел умирал, поэтому конкурентов у Евы не было. Но, никто из мужчин не верил в успех, и, бесплатно предлагали помочь, хотя бы в самом начале. Однако, девушка отказывалась от всех предложений. Сеть нужно было выгружать аккуратно, чтобы буйки оказались сверху, а якоря - снизу. Это только сказать просто. Груз вниз, поплавок вверх. На деле всё оказалось куда как труднее. Уже через двадцать минут такой работы, у Евы начала болеть спина, заныла шея, а рук она просто не чувствовала. Что же будет, когда всё это хозяйство нужно будет вытаскивать обратно! Да, если повезёт, ещё и с довольно хищными рыбами. Ну, с акулами, ей конечно не впервой общаться, но, тем не менее…
    Вдруг, с морем стали происходить странные, совсем непривычные перемены. Ветер, который дует всегда в одном направлении, вдруг утих, а волны наоборот, становились всё больше и больше. Поначалу, Ева не обращала внимания на такие мелочи, но когда волна перекатила через лодку, едва не перевернув её, пришлось подумать о мерах безопасности. Оставшуюся сеть - за борт, так будет хоть какой-то улов, иначе, может статься, что и вытаскивать будет некому. Теперь - за вёсла. Однако, у стихии были другие соображения на предмет утлой лодчонки и её капитана. Новая волна перехлестнула через борт, и девушке показалось, что вода стала горячей. В ужасе обернувшись, она уже не видела ничего, кроме разбушевавшегося океана. Ни неба, ни острова. Больше не было ничего. И вдруг налетел ветер. Он тоже был горячим. В школе говорили, что такие ветры бывают в пустынях. Ева изо всех сил схватилась за борта лодки и вжалась в дно. И, в один миг всё переменилось. День, яркий тропический день померк, а на западе взошло новое солнце. Оно обожгло спину, но новая волна, гораздо выше и быстрее всех предыдущих, подхватила лодку, и на своём гребне понесла в безбрежные просторы океана, прямо в пасть расколовшемуся небу. Ева потеряла сознание.

    РАЗГОВОРЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
    Наша база на Луне была полна комфортом. Иного, к сожалению, ожидать и не приходилось, раз в нашей группе были такие люди как Пойнт и Матуна. Но именно сейчас, я не был против этого. Как раз наоборот. Для первого серьёзного разговора Матуна должен быть расслаблен. Но, не настолько, чтобы пропустить что-нибудь важное. А нужно это для того, чтобы наш светило сел в лужу. Нет, нет, не совсем туда плюхнулся, а только почувствовал нечто мокрое, выбивающее привычную, хорошо утрамбованную почву из-под ног. И выбивающее не так, чтобы грохнуться, а потом считать переломы, а легонько, чуть-чуть. Дальше, если умело вести его к своим выводам, он сам сойдёт с привычной почвы банальных убеждений. Но всё это надо делать очень, очень осторожно и тактично. В такой ситуации нельзя допустить никаких насмешек или подтруниваний со стороны группы. В идеале, никто кроме нас не должен ничего видеть и слышать, но, это, конечно же, невозможно. Вак всё поймёт сразу. А Пойнт, хоть и балбес напополам с суперменом, тоже отнюдь не слепой. Итак, пора было начинать. Действие первое.
    Как я и предполагал, Матуна сидел на камне, ничуть не скрываясь в тени. Зрелище, надо сказать, потрясающее. Сидит себе человек на камне. В тени камня - минус двести, на камне - плюс двести. И солнце. Лупит, жарит, палит. А он сидит, и не морщится. Подойдя ближе, я, надо признаться, удивился. Оказывается, светоч мысли находился вне атмосферного оазиса. Он даже не протянул туда видимость атмосферы, а с бешеной силой расходовал свою нервную энергию. Это был жест. Конечно, эту энергию он восстановит за несколько минут. Но то, что Матуна встречал меня так, говорило только об одном: он открыт, он готов к моему разговору. Я вышел из оазиса, захватив с собой атмосферный шлейф, и произнёс:
     - Впечатляет. И давно ты так сидишь?
     - Да нет. Перенимаю твой опыт размышления на месте.
     - Так здесь не то место. На Земле есть пара мест, где этим можно заниматься с большим успехом и пользой.
     - Тогда поехали?
     - Нет. Сначала надо поговорить о некоей абстракции. И, кое-что я хочу показать тебе здесь.
    Матуна не возражал. Он почти никогда не возражает. Теперь, когда он открыт и готов, нужно предложить ему некую идею, а потом ошарашить некими фактами. К этому, к сожалению, он тоже, наверное, готов. Мы отправились вглубь оазиса, выбирая закрытое местечко. Собственно, выбирал он, мне было всё равно. Найдя, наконец, пещеру, Матуна объявил:
     - Будем говорить здесь.
     - Хорошо. Здесь так здесь.
    Некоторое время мы молча рассматривали друг друга, и я впервые заметил, что Матуна сильно сдал со времени нашей последней встречи. Не знаю почему, но мне стало жалко, и чтобы перебороть это чувство, я начал с небольшой бестактности:
     - Слушай, мы знаем друг друга слишком давно, и давай не будем вешать друг другу лапшу на уши. Зачем ты сюда прибыл?
    Матуна обхватил руками правое колено, и медленно опустился в кресло. Потом посмотрел в сторону.
     - Давай не будем.
    Он отпустил правое колено, почесал руку, и обнял левое. Всё это представлялось забавным. Наверное, вот так можно было закончить этот разговор, ни на чём. И ничего бы не произошло. Но и так ведь ничего не произойдёт. Скорее всего. Я уже было открыл рот, но Матуна продолжил:
     - Давай не будем, - повторил он, и продолжил: - Я прибыл к тебе. Именно за подобным разговором. И не думай пожалуйста, что кто-нибудь меня просил, это моя личная инициатива. И не думай пожалуйста, что мне так легко было на это решиться.
    Да, пожалуй, оторвать свой зад от Музея и нырнуть в реальную действительность, это, конечно, поступок. Ладно, поглядим как всё пойдёт дальше. Вот только почему он разозлился?
     - Насчёт твоей инициативы это и ежу понятно. Только вот чем вызвана эта инициатива? Почему именно я?
     - А ты кто такой? Моя инициатива… а чёрт с ней. В общем, некое сборище подобных мне, давно пришли к сходным с твоими, выводам. Только, в отличие от тебя, это сборище не кричит об этом на весь мир, а тихонько и аккуратно их проверяет.
    Я поднял вверх руки.
     - Не злись. Не на кого. Какие выводы, относительно детализации?
     - Нет, твои бредовые идеи здесь совершенно не причём. Ты пытаешься указать на то, что никто не занимается деталями. Но ты же прекрасно…
     - Да не теми деталями! Не может быть деталей и частностей в изучении глобальной политики, экономики, технологии… да что там! Вы знаете каждое слово, каждый жест любого местного гения или политика. Но это не те частности! Мы пренебрегаем самым главным. Мы знаем, что они делали, но даже не пытаемся узнать, что они при этом чувствовали! Мы завязли в изучении деяний сильных и власть имущих, а вот чувства лаборанта в заводском КБ к своей начальнице, нам не интересны. Да и что говорить, вот Пойнт, к примеру, знает все подробности жизни наших Адама и Евы, их родственников и не родственников… но что он знает об этих людях? Он правильно начнёт разговор, он подготовит их, планету, а через некоторое время мы снова вернёмся сюда, на пепелище. И Пойнт снова сделает всё тоже самое…
     - Лен, какая эта планета у тебя… по счёту?
     - Какая разница - я ещё не остыл - девятисотая, тысячная, или тебе нужно точное число?
     - Нет, ты меня не понял. Посев на Земле производил ты?
     - Да. И все люди, что погибли здесь, в какой-то мере, мои дети. Ты можешь представить себе десять миллиардов мёртвых детей? Своих детей?
    Порыв иссяк. Матуна чувствовал себя, наверное, ещё паршивей, чем я. Помолчав пару минут, я продолжил:
     - А ты слышал их музыку? А книги не читал? То-то. А всё туда же. Ладно, я не хотел тебя обидеть. Просто, ты никогда не сеял. Да и что за слово такое, сеять? - я включил музыку. Местную. Моцарта. - Миллиарды лет мы заселяем миллиарды планет такими же как и мы людьми, и называем это посевом. Потом, мы приходим снять урожай, но оказывается, что посевы наши сгорели. Или утонули. Или просто вымерли. И мы сеем вновь и вновь, а они всё гибнут и гибнут. Мы немножко изменяем исходные условия - чуть меньше агрессивности, чуть больше… А они убивают себя чуть раньше или чуть позже. В чём проблема? Может, плох исходный материал? Может, надо эту самую цивилизацию опекать постоянно?
    Матуна сидел и слушал. И меня, и музыку. В музыке он разбирался гораздо лучше меня, и мог воспринимать одновременно до десятка произведений разными слоями сознания. Но не любил. Решать какую-нибудь задачу можно и сотней слоёв, а вот музыку нужно слушать целиком. Здесь он гурман. И, по всему видно, Моцарта он оценил. Через несколько минут он открыл глаза, и ответил:
     - Ну, положим, не совсем такие. Мы задействуем под сознание весь мозг, а когда надо, то и всё тело, а они только два - пять процентов. Но, что я буду тебе об этом говорить. Ты знаешь это лучше меня. Я даже рискну предположить, что ты скажешь дальше. Нам пора бросить сеятельство, и строить свою цивилизацию. Но, ты сам знаешь, что это невозможно. Мы не порождаем преступников. Но и гениев тоже. Поэтому нам нужна…
    Тут я не выдержал, и хором с Матуной закончил:
     - …доказавшая свою жизнеспособность цивилизация, в которую мы могли бы влиться. А как ты представляешь слияние миллиарда космических скитальцев, с жизнеспособной цивилизацией? Может, нам нужна любая цивилизация, и именно мы и сделаем её жизнеспособной?
     - Хорошо. Что ты можешь предложить на самом деле?
    Я задумался. Нельзя вот так, ошарашить и ждать результатов. Мне нужно, чтобы он проникся, хоть и с долей скептицизма, но проникся.
     - Тебе лично я предлагаю вот что: мою идею и, кое-что из личных воспоминаний. Последний отпуск. Чтобы не искать слишком долго, кое-что я выделил. Но, это всё равно месяц личного времени. Согласен?
    Матуна сидел, будто кол проглотил. Никак он не ожидал личных воспоминаний. Мало кто ими делится, на то они и личные. Но, ничего не поделаешь.
     - Согласен.
     - Тогда держи идею. Дефект не в наших посевах, а в нас. И, должны мы отправиться к началу времён, и выяснить кто мы такие. А вот и личные воспоминания.
    Он напрягся, как будто отталкивая от себя мои мысли, но было уже поздно. Теперь два года моих личных воспоминаний, чувств, любовных и прочих интриг с пометками автора прочно сидели в его мозгу. Первое действие завершено, но, без промедления нужно приступать ко второму, и тогда у Великого Мыслителя Матуны не останется пути к отступлению. Я взял бокал с молоком, и протянул его собеседнику. Пока он пил, я предложил прогуляться. С пользой для дела, впрочем. Сил, да и желания сопротивляться у моего старого Учителя, а теперь и ученика, не было, и мы переместились к кокону.

    Удивительное, и потрясающе красивое зрелище, восход солнца на Луне. Он длится многие часы, а за появлением солнечной короны можно наблюдать без всяких атмосферных помех. Это - как будто конец невероятно длинного затмения. В начале появляются самые большие и мощные протуберанцы, которые кажутся с такого расстояния совсем крошечными. Потом, часа через два, становится виден сам диск, вернее, его маленький кусочек. Он похож на необыкновенную чашу с раскалённым мёдом, и первые лучи его отбрасывают невероятно длинные тени от огромных скал, гор, цирков и маленьких камней. И тени эти уменьшаются столь медленно, что можно посетить друзей в соседней галактике, посмотреть на взрыв сверхновой, вернуться - и увидеть, что абсолютно чёрные языки, тянущиеся за горами, скалами и камнями, уменьшились всего на ладонь. А тьма, по контрасту со светом, совершенно непроницаема, как будто и не тьма вовсе, а провалы в неизвестные миры. И только когда Солнце будет в зените, исчезнут эти абсолютно чёрные ледники мрака, и останется он только небольшими лужицами в самых недоступных местах. Но случится это только через неделю. А теперь мы имели счастье наблюдать только совсем крохотные протуберанцы.
    Может быть, такое строгое и мрачное зрелище, ассоциируется у большинства людей с отсутствием жизни, или даже смертью. Вполне возможно. Но для меня смерть, как и жизнь, возможны только на планетах с атмосферой, и сталкиваюсь я чаще со смертью. И именно поэтому, подобный восход для меня - это отсутствие горя, печали и насилия. Однако, мой спутник не разделял подобных взглядов:
     - Вот только давай не будем любоваться красотами природы. Только что ты огорошил меня своей… мгм… смелой идеей и осчастливил парой лет личных воспоминаний, так что…
    Он так и не закончил период. Нет, никто не прерывал его, просто в этот момент появилось само светило. Точнее, его край. Матуна обессилено опустился на камень, и с открытым ртом стал наблюдать за восходом. Я вновь начал транслировать Моцарта, не желая прерывать блаженство мудреца. Вскоре и ему, и мне придётся пережить многое, так что, пусть сам решит, когда можно оторваться от созерцания. Хотя, конечно, вряд ли он позволяет себе только любоваться увиденным. Почти наверняка какая-то часть мозга обдумывает услышанное, да и ещё просматривает отмеченные личные воспоминания.
    Реквием Моцарта, наиболее подходящее к зрелищу музыкальное сопровождение, длился пятьдесят четыре минуты. После этого, Матуна не шевелился ещё пару минут, потом, по-птичьи встрепенулся:
     - Да, здорово. Ты прав. Иногда надо давать мыслям бродить где хочется им, а не нам. И никакого параллельного мышления. Но, надо полагать, ты привёл меня сюда не только для любования ландшафтами?
     - Конечно. Если бы мы подождали ещё пару суток, то звезда высветила бы и его, однако, время не ждёт, и посему мы не станем дожидаться медлительного светила, и обойдёмся своими скромными силами.
    Я театральным жестом взмахнул рукой, и участок неба позади нас зажёгся ровным голубым светом атмосферной рефракции. Мы, как будто перенеслись на Землю. Но это был не просто кусок неба. Посереди атмосферного фрагмента находился замерший в полёте боевой самолёт с задранным кверху хищным носом. Из сопла вырывалась струя окаменевшего пламени, а из кабины катапультировался пилот. Такая вот застывшая картина. Но это было ещё не всё - если внимательно присмотреться, то можно было заметить кусок непонятного и неуместного в любой атмосфере странного облака, находившегося прямо по ходу движения самолёта. Картина была настолько фантастична и нереальна, что прежде чем начать возмущаться, Матуна совершенно по-мальчишески хлопнул себя по ногам, и с придыханием произнёс:
     - Вот это да!!!
    Именно на такую реакцию, а так же на отрицание очевидного, но совершенно невероятного, невозможного факта - в самолёте не один, а два пилота, и была рассчитана эта демонстрация. Было тут кое-что ещё, но об этом должен был спросить сам Матуна. Иначе, я лишу его возможности самому дойти до очень и очень важной вещи. Но, как и предполагалось, могучий разум нашего светоча отринул очевидное, и прицепился ко мне:
     - Лен, я как и говорил, совершенно не собираюсь вмешиваться в твою работу. Но, не обратить внимание на то, что ты выдернул из потока событий этот…мгм… летательный аппарат, и закапсулировал его в локальном останове времени, я не могу. Зачем?
    Ну всё. Попался. Проглотил и червяка, и крючок, и леску, и половину рыбака. Теперь важно не сделать его посмешищем. Пусть побарахтается, побрыкается. Потом сам дойдёт. Я же дошёл!
     - А мы его не капсулировали. Так и нашли. Представляешь, картина: спалённая планета, ураганы, штормы, землетрясения… А над ней висит вот такая вот скульптурная композиция. Я сам два часа по потолку бегал, когда увидел.
    Брови у Матуны прочно заняли почётное место на лбу. Теперь он уже готов был ничему не удивляться.
     - Так кто же его тогда… так?!
     - Сам. Теперь понимаешь мою реакцию на твоё появление? Но, что ни делается, всё к лучшему. Я хочу, чтобы с пилотом, хотя бы первый разговор провёл ты. Но я хотел бы при этом присутствовать. Кстати, ты нашёл для себя земное, русское имя?
     - Да погоди ты со своим именем! Что-то здесь не так. Не складывается.
    Да, всё-таки он мощный мужик. Почувствовать подвох, при полном отсутствии объективной информации! Насколько я понимаю, размышлял он примерно таким образом: Выжил. Хорошо. Катапультировался вовремя. Замечательно! Сам закапсулировался. Потрясающе! Но зачем его сюда притащили? Оставили бы висеть на месте до времени. Не складывается.
     - Зачем ты это сюда-то притащил? Для вящего эффекта? Не верю.
     - А ты посмотри вокруг. Прямо под композицией, назовём её "Тёмное прошлое Земли изрыгает из себя своё светлое будущее", чуть правее. На поверхности. Если не видишь, можем подойти поближе. Тут всего пара километров.
     - Какой-то маленький, серебристый жучок? Ага, приблизил. Теперь вижу. Технология сходна… давай подойдём.
    Матуна двинул вперёд, исключающей всякое неповиновение походкой. Его не интересовала местная сила тяжести, насколько мне известно, он всегда и везде создавал для себя одинаковое поле тяготения. А я поскакал за ним длинными и медленными лунными прыжками. Какой интерес бывать на разных мирах, и чувствовать везде одно и то же? Наверное, именно поэтому, одно из моих прозвищ - Комфортзасунь. Тем не менее, продвигались мы с одной скоростью, только я имел возможность наблюдать пейзаж с разной высоты. Потом я немного поотстал - меня вызвал Пойнт с какой-то чепухой, я отправил ему необходимый массив информации с тремя восклицательными знаками на конце. В общем, это даже и к лучшему. Когда я прибыл на место, Матуна уже держал в руках бронзовую табличку и внимательно её изучал. Потом обратился ко мне:
     - Это не по-русски. И не по-полинезийски. На английском языке тут сказано… впрочем, ты знаешь, что тут сказано... Так вот почему здесь!..
    Здесь впервые люди Земли высадились на другое небесное тело. Маленький жучок посадочной ступени, следы больших рифлёных подошв на пыли, и красно-синий полосатый флаг, смешно застывший в безвоздушном пространстве. Матуна уже положил табличку на место, и с невероятным интересом рассматривал посадочную ступень, приговаривая:
     - Так вот значит как… ну, понятно… энергетики не хватает… дышали, небось, чистым кислородом при низком давлении… а садились на таком гробу, что… да… Смелые ребята! Чертовски смелые. Лен, а спускались сюда по одному, да, а один сидел на орбитальном корабле? Как они не свихнулись…
     - Нет. Садились по двое.
    Уже привыкшие к постоянному удивлению, брови мгновенно заняли своё лобное место. Но теперь им помогал и широко открывшийся рот. Великий Мыслитель был сражён насмерть. А я уже поставил на посадочную ступень лунный корабль "Игл" со спущенной лесенкой и открытым люком. Но Матуна не полез внутрь, только заглянул, и тут же опустился в кресло. Я убрал корабль, но он даже не заметил происшедшего, только смотрел куда-то вдаль.
    Иногда, очень редко, мы встречали космические корабли погибших планет с живым экипажем. Они очень тяжело встречали печальные известия с родины, но, оправившись от удара, становились прекрасными членами нашего общества. Очень сильные и умные люди. Гораздо сильнее меня, например. Не мышцами, духом сильнее. Но это были гораздо более продвинутые технологически цивилизации. Каким-то старческим голосом, Матуна вдруг произнёс:
     - Они хотели сильнее, чем могли. Очень, очень сильнее. Теперь я тебя понимаю… - Он помолчал несколько минут, потом продолжил: - А как их звали?
     - Это уже детали. Тебе не интересно.
     - Я не спрашиваю, детали это или не детали, и ты не знаешь, интересно мне это или нет! Как их звали, ты знаешь?
     - Нейл, Нейл Армстронг, Эдвин Олдрин и Коллинз. Это тот, что оставался на орбите.
    Матуна на мгновенье задумался, теперь уже я не понимал куда он клонит, а потом констатировал:
     - Жаль, что имена не русские. А они что, не летали?
    Значит, он настолько проникся, что подбирает себе имя из местных героев! Ничего себе! Конечно, никакие они не местные герои. Или герой, или нет. А место здесь совершенно не причём. А ещё говорят об отсутствии сентиментальности у великих мыслителей!
     - Летали, ещё как летали! Они, собственно, первыми полетели. Бери себе имя-отчество Юрий Алексеевич. Он был самым первым. Юрий Алексеевич Гагарин.
     - Вот и я буду Юрием Алексеевичем. Между прочим, а как насчёт полинезийских имён?
    Матуна просто не знал заведённой процедуры. Или забыл. За ненадобностью.
     - Ты такое имя себе взял, которое наверняка знают и в Полинезии. Только без Алексеевича. Просто Юрий.
     - А ты себе имя выбрал?
     - Моё настоящее вполне созвучно с русскими. Лен и Лен. Можно Лёша, можно Лёва или Лёня. А сокращённо - Лен.
    Новоиспечённый Юрий Алексеевич коротко кивнул, потянулся, прогоняя сентиментальную одурь, и сказал:
     - Всё, пойдём забирать твоего пилота. Примерную канву беседы номер один я помню, нужно только позаботиться о привычной для него обстановке. Создать, как ты любишь говорить, комфортные условия.
    Мы вновь стояли у самолёта, и Матуна примеривался, как бы половчее извлечь "клиента" из кокона, но я отстранил его рукой, и "вынул" пилота из неудобного положения. Матуна не обиделся. Он прекрасно понимал, что практики у меня значительно больше, да и вообще. Не царское это дело. Но выбор делал он сам. И то, что он не обратил внимания на пилота в кабине, его собственный, самоличный ляп. Теперь можно было двигать в наш оазис, и создавать там самые что ни на есть комфортные условия для нашего пилота. Но в последний момент, светоч дёрнул меня за руку:
     - А самолёт?..
     - Он тебе мешает? Пусть себе висит. Пусть радует мой взор. Я его с собой заберу. На память. А на место ката…
     - Я имею ввиду другое: почему он не свалился?
    Вот тут я впервые сыграл грубо: я соврал. Конечно, если бы Матуна сам вынул пилота, а железяка с куском атомного взрыва осталась висеть, он бы сразу понял, что к чему. Либо, значит, я его обманул, и сам вытянул всё это из потока событий, либо, значит, всю эту ерунду держит некто другой. Поскольку на столь наглый обман, как манипулирование потоком событий, я ни в жизни не пойду, то значит, остаётся только второй вариант. И сообразил бы он мгновенно. Поэтому я почти соврал:
     - Я же сказал: с собой возьму. Пусть взор радует!!!
    Сказано это было так раздражённо, что Юрий Алексеевич махнул рукой и исчез. Надо полагать, пить молоко в оазисе. Ну что ж, последуем за ним.

    ДИМА
    Очнулся Дима в больничной палате. Опять, подумал он. Связался я с этим Квеньцинским, опять на этой грёбаной спарке. А как там Адам?! Володарский поднялся на кровати, сел. Тревожные колокольчики вовсю звенели в голове. Что-то там произошло… чёрт… не помню… а, был дикий, непонятный рост скорости и высоты, какие-то Адамовы предчувствия, потом он мне что-то крикнул, и я… и я… и я выстрелился. А он остался. Но почему я здесь?
    Дима пошевелил руками, ногами, вроде, всё цело. Если всё цело, то что я здесь делаю? И почему я не помню ничего, после катапультирования? Адам приказал прыгать, я прыгнул… взрыв пиропатрона помню, как фонарь отлетел - помню, удар воздуха… и какое-то странное небо - не синее, а грязно-багровое и очень знакомое облако… где же я его видел… чёрт, много раз видел… и… и всё. Больше ничего не помню. Ни спуска на "тряпках", ни приземления… боже, где я?!
    Он осмотрелся, но не обнаружил ничего подозрительного. Цепкий глаз пилота видел только совершенно обычный медицинский бокс. Лампа, тумбочка, вторая кровать, казённого цвета стены, побелка на потолке, захватанная ручка на двери, телевизор. Ничего особенного. Ничего подозрительного. Тогда Дима стал осматривать бельё и пижаму. Не слишком новое, в меру застиранное бельё. А вот и штамп. Точно! Штамп центрального госпиталя округа, здесь же он лежал и полтора года назад.
    Хорошо, подумал он, тогда посмотрим телевизор. И только он потянулся к пульту дистанционного управления, как дверь открылась, и в палату вошли двое мужчин в белых халатах. Первый был значительно старше и Димы, и второго вошедшего. Среднего роста, с прекрасными волосами и высоким лбом. И очень, очень хорошей, доброй и всё понимающей улыбкой. Только что-то с ним было не так. Дима сначала это почувствовал, а потом увидел. Глаза. Не бывает у нормальных людей таких глаз. Можно подумать, что этот человек всё видел и всё знает. Что он присутствовал при сотворении мира. А второй был совсем обычный. И глаза у него были самые обычные. И руки он держал так, как их обычно держат хирурги. А на шее у него болтался самый обычный стетоскоп. Почему-то увидев его, Дима сразу успокоился. Все его странные подозрения исчезли, и он, поздоровавшись, стал ждать.
    Первый, (видимо, заведующий отделением) наконец заговорил:
     - Здравствуйте. Меня зовут Юрий Алексеевич.
     - Как Гагарина! - не удержался Дима, и улыбнулся.
     - Что? А, да, как Гагарина. А коллегу моего зовите просто Лен. Как вы себя чувствуете?
     - Нормально. Как обычно…
    Доктора переглянулись, и Диме показалось, что Юрий Алексеевич ищет поддержки у этого Лена. Доктор, приятным, немного почему-то печальным голосом, продолжил:
     - У меня для вас плохие новости. Нет, это не касается лично вас, хотя…
    Тут он надолго замолчал, наклонил голову, посмотрел на тумбочку, но никак не мог продолжить. Дима решил ему помочь, хотя сердце дало сбой, и в груди защемило от предчувствия большой беды:
     - Я не смогу больше летать… или… с Адамом что-то… случилось?
    Первые слова дались ему легко, но когда он заговорил про Адама, голос сорвался на какой-то полустон-полукрик-полушёпот. Юрий Алексеевич поднял голову и посмотрел на Диму так, будто впервые его увидел:
     - Так вы разве не Адам? Кто же вы?
    Дима был в шоке. При нём был медальон, водительские права и ещё куча всяких документов. Да и в госпитале его хорошо знали.
     - Я Дмитрий Володарский, пилот первого класса, майор ВВС, инструктор. А Адам Квеньцинский, пилот первого класса, майор ВВС находился в первом кресле самолёта. Как вы могли перепутать? Он жив?!
    Юрий Алексеевич посмотрел на Лена, и странным голосом произнёс загадочную фразу:
     - Простите пожалуйста, и, пожалуйста не переживайте. Мы с коллегой должны кое-что обсудить, это не займёт много времени. Извините.
    Он быстро поднялся и направился к двери. Второй доктор немедленно последовал за ним, и уже закрывая дверь, крикнул удивительно бесцветным голосом:
     - Да жив он, жив и здоров. Не переживай, Володарский!
    Дима ошалело смотрел на дверь. В голове у него всё перепуталось, ведь по личному времени, с момента взлёта прошло только сорок минут! Вдруг, он услышал шорох. Обернувшись, Володарский увидел котёнка. Размышляя, взять ли его на руки, или оставить там, где есть, он пропустил момент, когда дверь открылась вновь, и в палату вернулись Юрий Алексеевич и Лен. Теперь в глазах у Юрия Алексеевича уже не было странного выражения всезнания и всепонимания, а было просто сочувствие. Лен же просто широко улыбался.

    Вылетев, словно ураган, из комнаты, Матуна схватил меня за руку и собрался что-то сказать, но я опередил обиженного мыслителя. Ведь кроме нас, здесь находился ещё и Вак, пребывавший в приятном состоянии полудрёмы. Разумеется, любое приятное состояние, а тем более полудрёма, мгновенно исчезли с нашим появлением. Я мгновенно передал мысль-приказ-просьбу, - Вали на Солнце. Найди чем там заняться. Извини, - и Вак, коротко кивнув, исчез. Не медля ни секунды, окружив себя и Матуну временным коконом, я замедлил почти до остановки локальное время, и с облегчением плюхнулся на диван. Получать втык. Юрий Алексеевич, совсем как волк, щёлкнул зубами, и повалился в кресло, откуда шипя, как самая ядовитая змея, осведомился:
     - Ну и что всё это значит? Хватит строить из себя оскорблённую невинность! - он всё больше и больше злился, и надо было дать ему эту злость выплеснуть. - Я требую весь массив информации по этой планете!!! Немедленно!!! Хватит строить из меня дурака! Хватит!!!
    Для наружного наблюдателя не пройдёт и десяти секунд, а мы уже закончим какой угодно долгий разговор. Посему, я не нервничал и не переживал. Нужно, чтобы весь заряд праведного гнева разрядился, и тогда можно будет спокойно продолжить разговор. А теперь стоит немножко подзадорить старика:
     - Массив, со временем, ты, конечно, получишь. Если он ещё будет тебе нужен.
    Он вскочил. Такой наглости он никак не ожидал. Матуна, наверное, сам не знал, чего он добивается.
     - Всё!!! Довольно! Я отбываю отсюда немедленно. Мне не нужны никакие массивы, объяснения, извинения!..
    Пора. Главное, в таком деле, не перегнуть палку. А-то ведь и в самом деле отбудет!
     - Сядь, пожалуйста, и успокойся. Выслушай меня. Да сядь ты, наконец!
    Матуна, тяжело дыша и бешено вращая глазами, послушался приказа и снова плюхнулся в кресло. Достал из кармана платок и принялся утирать пот со лба. (Ни платки, ни брюки, нам, собственно, не нужны. Но некоторые люди демонстрируют подобным образом свои эмоции. Например, раздражение.)
     - Ты можешь предположить, что у меня были причины, весьма и весьма веские, чтобы так поступить?
    Я замолчал. Мне нужен был ответ, как подтверждение его участия в разговоре. Посему, говорил я медленно и размеренно.
     - Я твоих резонов не знаю. Ну, допустим.
    Он ещё пыхтел и злился, но, во всяком случае готов был меня выслушать.
     - Тогда, выслушай меня, и попытайся если и не принять всё сказанное мной, но, хотя бы понять. Хорошо?
     - Хорошо. Попробую, - тяжело вздохнул Матуна.
     - Во-первых, не обижайся, на этот небольшой спектакль. И, если уж кто и выглядит в нём дураком, так это я.
     - Как это ты? Я расхаживаю здесь с умным видом, и постоянно попадаю во всякие идиотские истории, за которыми, между прочим, наблюдают твои ребята. Я становлюсь посмешищем, которому можно ничего не говорить, отказывать в получении информации, да и вообще…
     - Вак мой друг. Он никому ничего не скажет, хотя бы потому, что сам ничего не понял. Он знает не многим больше тебя. А насчёт того, кто как выглядит… К одному, недавно вышедшему из отпуска орлу, приезжает Учитель. Сам. По собственной инициативе. Он помогает этому орлу, никуда без спросу не лезет, орёл с ним общается, спрашивает совета, помощи, а потом бьёт доброго Учителя фактами, которых Учитель и знать не мог, пинает Учителя умозаключениями, построенными на неизвестных Учителю постулатах, и при этом смеётся. Так кто выглядит дураком, орёл или Учитель?
    Матуна чешет переносицу, Матуна улыбается:
     - Да, видимо, так оно и есть на самом деле. Давай свои резоны.
     - Там, в самолёте, сидит второй пилот, которого и зовут Адам. Далее. Этот самый Адам и свернул время и пространство в кокон, и, между прочим, удерживает всё это дело до сих пор.
     - Ну, это мне теперь и без тебя понятно. Только вот как он это сделал?
    - Скажи, сколько клеток мозга нужно задействовать для подобной операции? Примерно, хотя бы порядок.
    Матуна встал и широко раскрыл глаза. Потом, он начал глотать воздух, как рыба. Так и не успокоившись, он уже в третий раз за несколько минут, рухнул в кресло.
     - Ты… то есть… ты хочешь сказать… этого не может быть…
     - Самолёт ты видел. Можем пойти, и посмотреть снова. И, между прочим, сам сможешь пощупать его мозг. Это никакая не мистификация! Он - такой же как мы! И мозг у него задействован на сто процентов. Конечно, он не знает, как это делается, и, вероятно, может откалывать подобные трюки только в состоянии страшного напряжения и стресса, но, тем не менее он это может.
    Матуна раздавлен. Матуна сражён.
     - Но, тогда получается, что мы столкнулись с единственным в своём роде феноменом! Ничего подобного раньше не происходило!
     - Ошибаешься. Подобные вещи происходят довольно часто. Только мы их не замечаем. Сколько раз мы находили не только Адама и Еву, но и целые колонии людей, так или иначе выживших? А сколько раз мы находили космические корабли с экипажами? Вот смотри: типичный случай, гибнет планета - ядерная война по полной программе, на ней спасаются двое. Планета сожжена от полюса до полюса, никакая стерилизация ей не нужна, а эти двое каким-то образом выживают. Прибываем мы, находим спасшихся, не задаваясь вопросом, как именно они уцелели? А наверняка, они задействовали при спасении весь свой мозг, а когда приезжаем мы, они уже снова обычные люди. И, между прочим, в этом самолёте должен был лететь один человек.
    Я замолчал. Надо предоставить возможность учёному обдумать сказанное. Пусть попьёт молока. Чтобы мозги не дымились. Я-то размышлял над этим пару лет, а на Юрия Алексеевича Матуну всё это свалилось буквально за пару часов.
     - Слушай, я не хочу сказать, что ты всё это подстроил, но… Почему-то кажется мне, что ты всё это рассчитал ещё два года назад. Перед уходом в отпуск.
    От такого предложения я просто расхохотался. Нет, ну всё нужно всунуть в какие-нибудь рамки. Не подстроил, так рассчитал.
     - Нет, тогда были только смутные догадки. И когда вернулся, тоже, в общем… а вот когда самолёт здесь увидел, сразу прозрел.
     - Ну, не знаю. И что теперь? Какие ты выводы сделал?
    Такого человека, как Матуна, редко интересуют чужие выводы. А теперь он их требует! Событие, надо сказать историческое.
     - Тебе очень не понравится то, что я сейчас скажу.
     - Как-нибудь переживу.
     - Хорошо. Нам надо заканчивать с этим "севом" цивилизаций, и заняться собой. Во что мы превратились? В старьёвщиков, в грабителей чужих могил! Миллиард человек не создало за миллиард лет собственной цивилизации! Сколько людей занимается севом? От силы миллион. Все остальные потребляют культурные и научные достижения иных цивилизаций. Как же тут создашь свою, когда нужно поглотить столько чужой интересной информации! И эта сказочка о жизнеспособной цивилизации! Да невозможна такая! Вот почему выживаем мы? Да потому, что постоянно питаемся чужой культурой, чужой наукой… Откуда мы пришли? Почему мы до сих пор не отправились к самому началу, и не посмотрели, откуда мы? Да потому, что наверняка происходим из какой-нибудь занюханой колонии невероятно мощной, но всё равно нежизнеспособной цивилизации. И со страхом чураемся всего своего. Даже планеты своей иметь не хотим! Боимся! Генетический страх. При всей нашей свободе, при всех наших достижениях.
    Я думаю, что создать устойчивую цивилизацию можно только зная свои истоки, и… Адам, или Ева, кто-то один, должен быть из нас. Но для начала, надо съездить к пращурам. Вот так-то.
    Матуна сидел в задумчивости минут двадцать, не меньше. Потом, переменив позу, сказал:
     - Ну, не всё так просто… А факты? Слушай, - он оживился - слушай, я не знаю всей цепи твоих размышлений, и… в общем, давай я буду думать за тобой?
    Это был ожидаемый вопрос. Если бы всё решалось так просто…
     - Не получится. Кроме размышлений, там полно всяких ощущений, личных воспоминаний, ассоциаций, которые тебе ни о чём не скажут, и будешь ты периодически ощущать неприятные логические скачки. И потом, ты думаешь значительно быстрее меня. И, не получая вовремя мои выводы, ты будешь делать свои… не получится. Когда ты сюда прибыл, я первым делом подумал именно об этом.
     - Что ты предлагаешь?
    Он уже относился к моим идеям совершенно серьёзно. Не было никакого, обычного для любого учёного скептицизма. Был интерес, который я должен удовлетворить. И была озабоченность.
     - Знаешь, сидя в Музее, или вообще, живя в нашем обществе, этого не поймёшь. - Матуна хотел что-то возразить, но я предостерегающе поднял руку. - Но и прыгая с пепелища на пепелище - тоже. Можно приблизится к пониманию, пожив внутри цивилизации. Любой. Только не нашей. Но этого тоже мало. Нужно и то, и другое, и третье. Тогда будут и факты, будет и логика.
     - Знаешь, я вряд ли смогу пожить в цивилизации… мой личный возраст…
    Я усмехнулся:
     - Но мы же практически бессмертны!
     - Мы всё "практически", тут ты прав. Мы практически бессмертны, но умираем, мы практически всесильны…
     - Тогда воспользуйся моими воспоминаниями. Прокрути их сразу слоях в десяти, а на выделенные места смотри целиком. Это не займёт много времени.
    Матуна тяжело вздохнул, откинулся на спинку кресла и отхлебнул молока.
     - Да, видимо, это единственный выход. Посижу в коконе месяц, потом приму решение об экспедиции…
     - И о посевах…
     - Всё может быть. Но сейчас мы займёмся твоим Володарским, и твоим же Адамом. Последний вопрос: а ты на самом деле хотел забрать этот самолёт?
    Теперь глубоко вздохнул я:
     - А какая разница? На самом деле, нет.

    Юрий Алексеевич печально улыбнулся, и, как бы собираясь с силами, заговорил:
     - Извините, Дмитрий. У нас тут произошла небольшая путаница, но, сейчас всё выяснилось. Понимаете, я даже не знаю, как и сказать вам… Лен, может быть вы скажите, всё-таки у вас значительно больше опыта…
    Он обернулся к коллеге, а Дима растерянно смотрел то на Юрия Алексеевича, то на этого странного Лена. Лен кивнул и подошёл ближе.
     - Вы хорошо помните свой последний полёт?
    Дима ждал этого вопроса, и не задумываясь ответил:
     - Так точно. Всё, до момента катапультирования, и немного после.
     - Вы помните, самолёт потащило вверх, он набирал скорость, потом Квеньцинский приказал вам покинуть машину, вы катапультировались и увидели небо. Что вы увидели?
    Внезапно, Володарский побледнел, и открыл рот, жадно хватая воздух. Перед глазами поплыли круги, но напрягшись, он удержался в сознании. Проглотив комок, осипшим голосом Дима прошептал:
     - Так вот что это было… и… сколько… погибло?
    Он не мог поверить, но почему-то верил, он хотел потерять сознание, но не мог, он хотел умереть, но не умер. Он не хотел слышать ответа, но услышал.
     - Все. Поверьте, мне не легко об этом говорить. Мне не легче чем вам. Выжили только вы, Адам, и ещё одна девушка из Полинезии.
     - А как же Центр… ведь война невозможна… была ещё космическая станция, международная… ещё Шаттл летал… не может быть… как же люди…
    Юрий Алексеевич беспомощно посмотрел на Лена, который, казалось, никак не собирается помочь этому человеку.
     - По Центру и по космонавтам лупили в первую очередь. Космонавтов сбили, а Центр… в общем, он тоже погиб.
    Дима вскинул голову, и на его сером, с какими-то пятнами лице, появилось подозрение:
     - Если все погибли, то кто вы такие? - помолчав, ещё с большим удивлением он обратился к Юрию Алексеевичу:
     - Вы Бог?
    Лен не выдержал и расхохотался во всю глотку, а Юрий Алексеевич повернулся к нему, и очень строго попытался оборвать этот смех. Но, находясь в смятении от последнего вопроса, это получилось неубедительно:
     - Лен, что такого смешного вы находите во вполне естественном вопросе этого молодого человека, переживающего сейчас тяжелейшие минуты в жизни? Прекратите сейчас же!
    Лен, давясь от смеха, не замедлил с пояснениями:
     - Я всё ждал, задаст он этот вопрос тебе или нет. Меня уже около тысячи раз объявляли богом, вот я и подумал, что пришла твоя очередь. Поверь, со стороны это выглядит очень, очень смешно. Дима, не обижайтесь. Мы не боги, но весьма близки к этому. Во всяком случае, со стороны это именно так и выглядит. Нет, мы люди, такие же люди, как ты или Адам. А на то, что произошло с твоей планетой, ты можешь посмотреть когда угодно.
    Дима поднялся с постели, сжал кулаки, и из последних сил произнёс:
     - Если можно, то я хотел бы увидеть всё сейчас.
    Юрий Алексеевич помялся, потом, не смотря на поднятую руку Лена, сказал:
     - Видите ли, там сейчас воссоздан другой мир, да и вы должны прийти в себя…
    Лен, обращаясь к обоим, заметил:
     - Оставлять его в неведении ещё хуже, а потом, я не везде восстановил природу. Но, сначала тебе лучше прогуляться по оазису, осмотреться… Вскоре, тебе придётся жить в совершенно другом мире.
     - Что, прямо в больничной пижаме?
     - А чем плохо? Впрочем… - Лен сделал неуловимый жест рукой, а Юрий Алексеевич буркнул "клоун", и на Диме оказалась парадная форма майора ВВС России - так тебе больше нравится?
    Дима хлопнулся на диван, и перекрестился. Тогда Лен взял его за руку и повёл к двери. Володарский не сопротивлялся. Сил на сопротивление уже не осталось. Он слабо представлял, что ждёт его за дверью палаты, но был уверен, что ничего подобного никогда не видел. Там, за дверью его ждал абсолютно новый мир, и, зажмурив глаза, он сделал шаг вперёд.
    Мир встретил Володарского бешеной игрой тени и света. Всё, что было видно за пределами оазиса, представляло собой или совершенно чёрную, абсолютно непроглядную черноту, или пир всех оттенков серого, освещённого до рези в глазах. Самого оазиса он не видел, у него не было стен или потолка, только трава под ногами, и деревья сзади, казавшиеся совершенно неуместными среди этого светового кошмара. Солнца видно не было, но длинные непрозрачные тени уверенно говорили, что оно должно вот-вот появиться. Тогда Дима задрал голову вверх и обомлел - посреди удивительно ярких и немерцающих звёзд он увидел голубой шарик Земли. Точно такой же, как на фотографиях американских астронавтов, привезённых с Луны. И тут же, с горькой иронией, подумал: американцы высаживались сюда по двое, на малюсеньких аппаратах, а они с Квеньцинским, прилетели сюда на обыкновенном самолёте. Первые русские на Луне. И, последние. Странно, но сила тяжести здесь была совершенно такая же, как и на Земле. Хотя, конечно, ничего странного. Если эти ребята могут удерживать здесь воздух без стен, куполов и прочих сооружений, то что им стоит создать любые другие условия. Первый шок уже прошёл, но при малейшем воспоминании о Земле, сердце отдавало глухой и ноющей болью. Но теперь, Дима хотя бы мог соображать, и думать не только о себе:
     - Скажите, Лен, а можно мне повидаться с Адамом?
     - Несколько позже. Пока что только ты находишься… в сознании, так что ли? Но можно посмотреть на то место, где пан Квеньцинский находится.
     - Хорошо. А как туда…
    Не успел он спросить, как пейзаж мгновенно изменился, и не было уже под ногами никакой травы, а валялись только камни, сплошь покрытые лунной пылью, тени удлинились, а на месте Земли появился странный объект - кусок земного неба, багровая туча, и спарка посередине. Спарка висела над поверхностью Луны ничем не удерживаемая, хотя из сопла рвалось форсажное пламя. Дима заметил, что огонь тоже не движется, как на фотографии и обомлел.
     - Я назвал всю эту скульптурную композицию "Тёмное прошлое Земли изрыгает из себя своё светлое будущее", но, тебя пришлось оттуда извлечь, и теперь оно изрыгает только пустое катапультное кресло. Кстати, ты не против, если после, я заберу эту аллегорическую группу, и поставлю дома, на книжную полку?
    Диму больно кольнуло то, что дома у него стояли самолётики именно на книжной полке.
     - Да ничего, берите, конечно.
     - Вот там, в первом пилотском кресле и сидит Квеньцинский. Он остановил время вокруг самолёта, и, таким образом вы и уцелели. Ну, конечно, не совсем остановил. Замедлил. В несколько миллиардов раз. Хочешь на него посмотреть?
    Самым удивительным для Володарского было не сообщение о гибели цивилизации, и не встреча с представителями другой, по его мнению, расы, а именно это сообщение. Его друг и однокашник Адам Квеньцинский остановил время. Дима растерялся настолько, что Лен поспешил продолжить свои объяснения:
     - Понимаешь, мы, такие же люди, как и вы. Только мы используем свой мозг и тело на сто процентов, а вы - на два, максимум, на пять. Вы просто забыли как это делается. В начале каждой цивилизации стоят люди с полностью задействованными возможностями. И ты это сможешь. Это очень просто. А вот Адам смог без всяких подсказок. И, между прочим, может до сих пор - самолёт то не падает! Ладно, пойдём, я покажу тебе пару забавных вещей…

    Я стоял, и смотрел. Такая девушка - одна на миллион. Может быть, когда она придёт в сознание, словами, или движениями будет разрушен этот сказочный, волшебный ореол. Но сейчас передо мной полулежало абсолютное совершенство. Да, с такой принцессой можно прожить всю жизнь. Да что прожить, можно и отдать! Всё-таки, потрясающая сила - женская красота. Нет, не буду я с ней общаться, иначе, появиться ещё и личный интерес в осуществлении моего замысла. Конечно, остаться на планете на всю жизнь с какой-нибудь коровой неприятно, но, это дела не меняет. Решение может быть только одно, сколько бы шуму оно не наделало, а шума будет много, в этом можно не сомневаться. Но решение есть, и я от него не отступлюсь. Скоро вернётся Матуна, а пока можно сделать ещё несколько дел. И я позвал Пойнта. В конце концов, работа с людьми, это по его части.

    Бродить в лесу оазиса вовсе не входило в мои планы, однако, кое-что заставило их переменить. А точнее - необычное для оазисного леса явление. Наполовину он был укрыт временным коконом. Подойдя ближе, я получил послание от Матуны: Через сутки дам ответ. Удачи, Лен! Вот так-то. Великий Мыслитель решил не откладывать дело в долгий ящик. И, уж конечно, ответ он даст скорее не мне, а себе. Я его и так знаю. Но кое-что другое привлекло моё внимание. Конечно, в полностью открытом обществе, невозможно сохранить тайну надолго, но столь быстрой реакции я не ожидал. Рядом с коконом Матуны сидел Кив - такой же как и я сеятель.
     - Здравствуй Лен. Как дела?
     - Привет. Что-то ты рано прибыл. Аль что не так?
    Мой собеседник поднял брови. Ясно, он ожидал другого приёма, но, к сожалению, у меня уже не хватало сил на вежливость. Придётся ему потерпеть.
     - Ты звал меня. А ещё, у меня есть для тебя новости.
     - Извини. Я не ждал тебя так скоро.
    Кив развёл руками, глубоко вздохнул, и взял из воздуха стакан молока. Он понимал меня. Может быть, понимал даже лучше, чем я сам. Потом спросил:
     - А Матуну ты пригласил?
     - Нет. Но, каким-то образом наш старый Учитель прознал обо всём. Мне кажется, что он прибыл подстраховать меня.
    Кив скептически посмотрел в сторону кокона, хлебнул молока, и продолжил:
     - А почему он так спокойно отреагировал на Диму, а когда ты показал Адама, то его чуть Кондратий не хватил? Интересно, почему Дима может держать самолёт не вызывая удивления, а Адам - нет?
     - Сам не знаю. Вот тут Матуна и меня удивил. Допустить такой ляп!
     - То-то он сидит в коконе и гоняет твои воспоминания.
    Я тоже посмотрел на оазис. В самом деле, а почему? Какой-то логический провал. Вот Учитель заходит в палату к Диме, спокойно с ним разговаривает. А вот Учитель бегает по потолку, узнав, в общем-то, малозначительную подробность. Самолёт держит не один человек, а другой. Из той же эпохи, того же времени… Дыра. Логическая дыра. Остаётся только маловероятный шанс на то, что в первом случае он не обратил внимание на… да нет. Не может этого быть. Хорошо. Это мы выясним. Теперь Кив.
     - А что там происходит на полях посевов?
     - Это потом. Главное, что делает Матуна. Давай обменяемся массивами.
     - Зачем? Из твоей информации я вряд ли сделаю правильные выводы, бо нахожусь в цейтноте, гони сразу выводы.
     - Хорошо.
    Он сделал ещё глоток, потом достал из своей невообразимой рубахи яблоко, и принялся с хрустом его поглощать.
     - Моя команда, а с ней и ещё пара сотен групп, прекратили сев. Совсем. Выживших ассимилировали. Ещё около тысячи команд законсервировали свои планеты. В общем, работают только группы в прошлом. Все ждут твоих решений.
    Именно в этот момент я осознал грандиозность заваренной мною каши. Именно каши. Нет ни планов, ни даже намёков на решения, а основная, самая активная часть общества уже прекратила работы, проводившиеся на протяжении миллионов лет. И все ждут. И ждут именно меня. Между тем, Кив продолжал:
     - Всё, в общем, произошло довольно спонтанно. Наша команда готовилась только к консервации, и, к возможному походу в далёкое прошлое. А за последние два дня, нашему примеру последовали практически все группы. В общем, Лен, я и не предполагал, что всё так повернётся. Да и ты, наверное, тоже. Мы сейчас в острейшем кризисе. И теперь, в твоей власти разрешить его.
    Я почесал переносицу. Я взял стакан топлёного молока. Я откусил огурец. Исключительно механические действия. Они необходимы при выходе из умственного ступора. Конечно, наша светлость предполагала, что её действия будут иметь некий общественный резонанс. Может, даже будет дискуссия, затянувшаяся лет на двести, с мягкими, постепенными переменами. И обязательно будет экспедиция. Во главе с Матуной и Кивом. Или Кивом и Матуной. Не суть. Но чтобы вот так…
     - Лен, все ждут твоих решений, напомнил Кив.
     - Послушай… Какие могут быть решения? История только что началась, и теперь уже со мной, или без меня, перемены всё равно произойдут. Знаешь… Вот что: отправляйся к своим и успокой всё и всех. А завтра, к утру возвращайся. Матуна выйдет из кокона, и ты с ним отправишься в экспедицию.
     - А ты? Между прочим, не советую жрать огурцы с молоком…
     - Без сопливых… А у меня есть дела здесь. Поверь, не менее важные.
    Кив скривился, видя как я запиваю молоком огурчик, но от сентенций по этому поводу удержался, а я сделал зверское лицо. Помогло. Теперь я весь сосредоточился на Адаме. И вдруг, получил сообщение от исчезнувшего уже Кива: На Адама не надейся. И, сам займись Евой. Пойнту она не по зубам. Будь!
    Я так и сел.
    Самолёт висел там, где я его и оставил. В общем, к разговору с Адамом я был готов. Мне есть что сказать. Однако, способен ли он это воспринять? Был только один способ это выяснить.

    АДАМ
    Сидеть было очень неудобно. После катапультирования, никакого кресла здесь, разумеется, не было. А вот остановленный во времени взрыв пиропатрона наличествовал. Да ещё как! Мгновенно соорудив себе некоторое подобие табуретки, я тут же упёрся в ручку управления. Стараясь не слишком возиться - это может испортить первое впечатление - я произнёс:
    - Здравствуй, Адам.
    Он не ответил. Вернее, ответил не сразу. А я не мог его подталкивать. Да и посмотреть на него не было никакой возможности. Я и так слишком часто вмешивался в эту "скульптурную композицию", и, боюсь, очередных перемен она уже не выдержит. Так что, моему взору открывался только бронезаголовок и макушка шлема.
     - Здравствуйте.
    Его голос звучал печально. Я открыл, было рот, но Адам продолжил:
     - Стало быть, Земля погибла. - он не говорил, а констатировал. - И вы перетащили нас на Луну. Что теперь?
    Такого оборота я никак не ожидал. Всё, о чём я должен был ему поведать, он выдал сам, да и ещё задаёт вопрос, ответа на который у меня нет. Но не могу же я бросить всё это на произвол судьбы!
     - Давай, для начала, познакомимся. Меня зовут Лен. И это именно я перетащил твою спарку на Луну.
     - Ну, в таком случае, думаю, что в представлении я не нуждаюсь. Тем не менее… меня зовут Адам. Но вы не ответили на мой вопрос.
    Да-а, такого за медный грош не купишь. Погибла родная планета, он на её спутнике, непонятно кто с ним разговаривает, но на вопросы, будьте любезны, отвечайте. Хорошо. Поиграем немножко. А потом можно и отвечать.
     - Между прочим, как ты себя чувствуешь, после столь, э-ээ, неординарных усилий? И как тебе, э-ээ, всё это удалось?
    Нет, положительно с такими личностями, как Адам, подобные игры не проходят. Не станет он играть в игры, правила которых неизвестны. Не будет он отвечать на вопросы, информационная нагрузка которых равна нулю.
     - Нормально. Так, что всё-таки дальше?
    Ладно. Пойдём на прямую. Но с поворотами. Совсем прямо, он то, может, и выдержит, а насчёт того, выдержу ли я, имеются весьма серьёзные сомнения.
     - Адам, давай прогуляемся, поговорим. Здесь это, как-то неудобно.
     - А что, и богам попу печёт?
    Для моих истрёпанных нервов это был уже перебор. Мало того, что всё идёт наперекосяк, сикось-накось, так и разтак… так надо мной ещё и издеваются!
     - Всё! - рявкнул я, теряя последние остатки самообладания и пребольно стукаюсь о какую-то дурацкую шишку головой. - Мне надоело сидеть на взрыве, пусть и замороженном, мне надоело крючиться и корячиться в этом техногенном ископаемом, вперёд, майор Квеньцинский, это приказ, будешь вторым землянином, прогулявшимся по Луне без скафандра!!!

    Мы стоим рядом с рухнувшей скульптурной композицией "Тёмное прошлое Земли изрыгает из себя своё светлое будущее". Всё-таки мне удалось повергнуть Адама в шок. Нет, не восстанавливающейся на наших глазах спаркой, и, увы, не своей внешностью. Мысль о разгерметизации, а тем более о глубоком вакууме навсегда связана в его мозгу с мыслью о мгновенной смерти. И, тем не менее, он стоит и смотрит на долгий лунный восход, отбросив ненужный больше шлем, и чувствует себя прекрасно. Ну, хотя бы в биологическом смысле этого слова.
    Теперь я немного успокоился. И готов продолжать этот бестолковый первый разговор. Только теперь, как мне кажется, к этому не готов Адам. Ничего, он не я, выдержит. И тут, тёплой змейкой-искусительницей, заползла мне в голову эта соблазнительная мысль - отправить Адама погулять с другом детства, а самому последовать совету Кива, и заняться этой полинезийкой. Тем более, что…
     - Лен, я, конечно, не специалист, но, по-моему, Земля не выглядит мёртвой. Я видел снимки из космоса, и…
     - Так и есть. По просьбам некоторых моих… сотрудников, я восстановил там флору и фауну конца девятнадцатого века, по вашему летоисчислению. Но, конечно, некоторые места остались нетронутыми. Оставил их для себя. Если хочешь - можем махнуть туда и посмотреть. Но… это успеется. Ещё насмотришься.
    Я замолчал. В ожидании реакции. Но реакции не последовало. Он всё так же смотрел на свою планету. Ну что тут скажешь, что придумаешь? Какие слова могут помочь человеку потерявшему не друга-близкого-ребёнка, даже не страну. Весь свой мир. Свою цивилизацию. И, в том числе, всех своих близких. А ведь не прав Кив! Эта девчонка ничего в жизни не видела, а то что видела, ей не очень-то и нравилось. А близких своих она потеряла ещё там. И, в сущности, какая ей разница, в какой мир приплыла она на своей лодочке - в большой ли мир той цивилизации, или в мир цивилизации моей. И, раскрыв свои прекрасные глаза, ахнет она пару раз, да и пойдёт пользоваться вновь открытыми перспективами направо, и, стало быть, налево. Конечно, в моей пьесе ей отведена одна из первых ролей, но… ничего. На первых порах хватит с неё и Пойнта.
    Другое дело Адам. Сильная личность. Много чего видел и любил. И всё, что любил, осталось там.
     - Адам, пойдём гулять?
     - А… что… гулять? Пойдёмте. Только вот куда?
     - Ты ведь был лётчиком, пытался попасть в отряд космонавтов. Неужели тебе не хочется глянуть на красоты галактики?
     - А можно туда…
    Опять он смотрит на Землю. И на меня. Просящими глазами. Если так пойдёт и дальше, то я и не знаю…
     - Можно. Пошли.

     - Здесь.
    Он не нуждался в ответе. Непостижимым, непонятным чутьём, Адам нашёл то место, где раньше жил. То место, где стоял его дом. В лесу, без всяких ориентиров, на полную катушку используя свои вновь обретенные возможности. Наверное, я вёл себя не слишком тактично, следуя рядом. Но я боялся, боялся неизвестно чего. Наверное, мне надо было оставить его одного здесь. Ведь "здесь" - это только кусок тайги, и решительно ничего не могло напоминать о прошлой жизни, о любви, надеждах, переживаниях. "Здесь" был безопасен, как новорождённый таракан.
    Адам смотрел на лес, на небо. Потом присел на корточки, сорвал травинку, сунул в рот и спросил:
     - Можно сделать так, как было до твоего… озеленения?
     - Да. Только… ненужно. Я оставил несколько мест нетронутыми. Лучше уж на них посмотреть.
    Молчит. Думает. Сомневается. Никогда не видел, чтобы от сомнений так скрипели и дымились мозги. Пора перехватывать инициативу:
     - Давай устроим экскурсию в "Центр". Это поучительно.
    Ежу понятно, никакой "Центр" его не интересует, и интересовать не может. Но и тому же млекопитающему ясно, что верни я на место руины его дома, будет совсем плохо. Посему, этого не будет. Тут меня позвал Пойнт:
     - Лен, тут приятель твой заходил, и намекнул, что девушкой будешь заниматься ты сам. Так мне её будить или ждать тебя? Должен заметить, что…
    В этот момент, перекрывая Пойнтову чепуху, отозвался Адам:
     - Слушай, я понимаю, вы ребята… плечистые, но, не могли бы вы вернуть наш… мой мир за мгновение до начала войны? Ведь это ошибка. Никто не собирался воевать. Мы очень неплохо жили в мире. Разве…
    И тут вновь влез этот Пойнт:
     - Между прочим, этот намёк был очень непрозрачным. С личной просьбой постоянно тебя теребить. Так как?
    Ну что тут поделаешь? Оба ждут ответа, и, стало быть, оба его получают. Не спорю, это были не самые лучшие и продуманные ответы в моей жизни, но они нужны здесь и сейчас и там и сейчас. И, откуда-то издалека, слал мне тревожное сообщение Вак. Впрочем, не настолько тревожное, насколько ожидаемое.
     - Скоро буду. Вместе с Адамом.
     - Пойдём, первый человек, последний человек. Нас ждут великие дела. Мне нужна твоя помощь. Или, хотя бы присутствие.
     - Сначала ответь.
     - Всё по порядку. Не всё сразу. По дороге расскажу.
    Он только хмыкнул. Какая дорога при мгновенном перемещении, какой рассказ, вместо конкретного ответа? Но в этот момент я подхватил майора, и рванул на базу. Он ещё не знал, что такое мгновенный обмен массивами информации. Ничего, сейчас узнает.
    Ничего, разумеется, с ней не случилось. Как она лежала, так и лежит. Точнее, висит. Моя спящая принцесса. Моя красавица…
    Адам Квеньцинский удивлённо хлопает глазами. Он медленно приходит в себя, пока проявляется плёночка моего незамысловатого рассказа. Он уже всё знает. Теперь он это переваривает. А во взгляде его читается заламывание рук, бессильный вой-стон-крик. Боюсь, больше никогда не станет настаивать на немедленных ответах господин Квеньцинский.
    …Конечно, это возможно. Да и проделывалось это не раз. И, тем не менее, цивилизация убивала себя вновь. Через день. Через месяц. Через год. Иногда, через столетие. Но - всегда. Некий Матуна потратил столетие личного времени, на опровержение этого тезиса. Он возвращал жизнь четырём погибшим планетам и внимательно следил за ними. После очередного самоубийства, Матуна сосредоточил все свои силы на одной планете. Восемьсот раз он оживлял её, и за шестьсот лет, она убила себя восемьсот раз. После этого вышеупомянутый учёный удалился от практической деятельности. Он не хотел даже преподавать.
    И, что самое страшное, после каждого оживления, планета рождала всё меньше и меньше культуры, всё больше деградировала, оставляя после своей кончины абсолютно истощённый мир. Более того, после экспериментов вышеупомянутого учёного, некем было заселить эти миры. Никого и ничего после их гибели не оставалось. Узнав об этом, Матуна ушёл от нас на миллион лет. Недавно, тысячу лет назад, он вернулся в свой Музей…
     - Постойте, Адам. Не уходите. Помогите мне. Сейчас обо всём узнает ещё один ваш соотечественник… соотечественница. Вы нам нужны.
     - Да… конечно. Простите. Но… вы говорили, что здесь ещё и Дима… можно мне увидеться с ним?.. конечно, после… мгм…
    Ничему я уже не удивлялся. Просто смотрел то на Адама, то на принцессу. Только вот, не говорил я про Диму. Ни слова. И никто не говорил. Ни с кем, кроме меня Квеньцинский тут не общался. Единственное, что было сказано, так это "…будешь вторым землянином, прогулявшимся по Луне без скафандра…" Вот он и решил. И ведь правильно решил!
    Да ладно! Дался мне этот Адам! Ничего с ним не случиться, а с девушкой я и сам справлюсь. Вот только дам этому орлу сопровождение. Негласное, но близкое. - Пойнт!
     - Иди, Квеньцинский, общайся.
     - Спасибо… а куда идти?
     - Прямо, налево, потом направо, там спросишь. Иди!!!

    ЕВА
    На этот раз у меня не было компании. Придётся говорить с глазу на глаз. Забавно звучит эта фраза. Вот "с коня на коня" - значит, быстро куда-то перемещаться, меняя при этом ездовых животных. "С самолёта на самолёт" - меняя аппарат передвижения. А с "глазу на глаз" - деваться некуда. Не слукавишь, пилюлю не подсластишь. И можешь обмануть только одного человека, и то, если удастся. Интересные у них тут языки. Впрочем, это тревожный симптом - тянуть время, думая о странностях языка.
    Она полулежала в метре от земли, и была неописуемо прекрасна. Постараюсь запомнить её такой на всю жизнь. Мало ли что… Я не стал создавать для неё никаких комфортных условий - ни моря, ни хижины, ни, даже комнаты или палаты, как для Володарского. Пусть примет новый мир без обезболивающего. Принцесса. Королева.
    Моргнув, она медленно раскрыла свои прекрасные глаза, взглянула на меня, и что-то пропела хрустальным голосом. Это было так неожиданно-ожидаемо, что я не понял ни слова. Сразу увидев это, она медленно повторила:
     - Где я? На большом корабле?
     - А ты ничего не помнишь?
    Задавая этот вопрос, я ничего особенного в виду не имел. Просто, как в любом обществе принято говорить о погоде, когда надо что-то сказать, а сказать-то нечего. Но сказать всё равно надо. Её глаза расширились, она осмотрелась, и зашептала молитву. Потом, вновь посмотрела на меня:
     - Я умерла, а вы - апостол Пётр.
    Нет, она не спрашивала, а утверждала. Теперь очередь была за мной. Но какова принцесса! У неё нет сомнений в собственной праведности, и, разумеется, попасть она может только в рай!
     - Нет, я не Пётр, и не апостол. А здесь - не райские врата. Да и кто тебе сказал, что в раю темно?
     - А звёзды… а свет оттуда… - она показала в сторону восходящего солнца.
     - Отблеск геены огненной.
    Теперь глаза её занимали чуть не половину лица. Она и верила и не верила. Такое не может случиться. Нет, только не с ней. Сейчас заплачет.
     - Извини, я пошутил. Тебе нравится здесь?
     - Что всё-таки произошло? Где я? А моя лодка?
     - Каждому вопросу своё время. И, это невежливо отвечать вопросом на вопрос. Так нравится тебе здесь?
     - Да… Нет… Не знаю.
    Какая-то часть меня искренне забавлялась, но, если так пойдёт и дальше, то разговор будет очень долгим.
     - Хороший ответ. Главное - честный.
    Я смотрел на девушку и думал обо всём на свете. Мысли носились и путались, рождались и умирали, и не было этому конца и края. Напряжение, сковывавшее меня с момента посещения Центра, уступило место какой-то расслабленности и апатии. Стало хорошо. Как будто не надо ничего делать, никуда идти, ни о чём думать. Так хорошо было только в бытность мою шутом…
     - Я… я сказала тебе… Извини…
     - Не извиняйся, произнёс я деревянным голосом, с усилием выходя из ступора. Это я должен извиняться. Конечно, нужно было всё сразу тебе рассказать, но…
     - Я плыла на лодке, и… и вдруг появилась огромная волна, а океан стал горячим и… и… и волна как бы замерла, и… и… и я увидела тебя, это странное небо, и вместо Луны…
    Глаза её, итак занимавшие пол-лица, расширились ещё больше. Конечно, мне только казалось, будто они вылезают из орбит, но впечатление было именно такое. Я проследил за взглядом и увидел висящую над нами Землю. Огромный океан, называемый аборигенами Тихим, занимал почти весь диск. А взгляд девочки всё больше фокусировался на небольшой группе островов. Насколько я понял, она неосознанно применила свои новые возможности и высматривала там свой остров. Первый раз в жизни я побоялся лезть в чужие мысли. Показалось, что сделай я это, и между нами вырастет стена… Конечно, редко когда возникает необходимость лезть к кому-нибудь в мозг без приглашения, а во всевозможных играх это и вовсе неинтересно. Но испугался я впервые.
     - Не смотри туда. Ты не увидишь там ничего знакомого. Вернее, всё будет…
     - Мы на Луне? А это Земля. Я видела её такой на фотографиях. А это…
     - Не смотри туда. Говорю тебе, не смотри.
    Она послушно обернулась, и стала смотреть на меня.
     - Я хочу туда…
     - Зачем?
     - Там… там мой дом, лодка…
     - Секретные статуэтки и Ансельмо.
    Девушка покраснела, потом удивившись, спросила:
     - Откуда ты…
    Она ничего не поняла. Она увидела знакомую гору, знакомый лес, знакомый океан… Чёртов Пойнт со своим комфортом! Конечно, она подумала, что ни лодок, ни домов с такого расстояния не разглядишь. Она уже умеет этим пользоваться, но не понимает элементарных вещей.
    Как раз в момент моих напряжённых размышлений во всех направлениях, меня настойчиво позвал Пойнт. Да, он забавен и полезен, глядишь за его действиями, и отдыхаешь, от души расслабляясь, наблюдая борьбу супермена со своими достижениями. Но в этот раз он меня совсем задёргал. И, главное, не вовремя. Ответ мой не заставил себя ждать, и состоял из двух слов и тонны образов - РАЗБИРАЙСЯ САМ!!! Однако, совершенно неожиданно он повторил просьбу, и пробубнил что-то там о необычайной важности.
     - Ева, прости. Мне срочно нужно исчезнуть. Но, через десять минут я вернусь. Даже раньше. Если тебе что-то нужно, или просто скучно, иди вон туда - я показал в сторону Оазиса. Там есть всё. А если нет - только подумай об этом, и оно будет. Я сейчас.
    За время объяснений, Пойнт вызвал меня ещё четырнадцать раз. Это за сорок-то секунд! Полный энергии и бодрости, я отправился вправлять мозги приятелю.
    Пойнт стоял на "поверхности" солнца и пялился на протуберанец. Зрелище, достойное кисти любого великого художника.
     - Что, замёрз? Только не требуй от меня создания комфортных условий поверх термоядерной реакции.
     - Прекрати. Надоело. Я такой же супермен, какой ты клоун…
     - Короче. Меня ждут.
     - Извини. Я тут вместе с этой звёздочкой подумал, и вот что: один из наших подопечных гарантированно погибнет при любом раскладе. Ещё до начала миссии. И, скорее всего, это будет Ева. Практически наверняка она.
     - Это точно?
     - Да. Не веришь - подключайся и проверяй.
     - Верю. И что ты предлагаешь?
    Исторический момент. Нет, я никогда не перепроверял Пойнта. Зачем? Если он сказал, то так оно и есть. Но мне впервые пришлось испросить его совета.
     - "Подцепись" к её тревожному центру. Страхуй.
     - Не могу. Давай так: ты "прицепишься", не касаясь сферы сознания, а в случае тревоги посылай мне привет. Нет. Лучше, просто цепляй меня к ней в случае опасности.
     - Я тебя понимаю, этика там, и всё подобное. Но моё подключение даёт меньшую…
     - А ты посчитал, что будет после начала миссии? Как я смогу…
     - Я не просчитываю вариант с тобой. Он посмотрел мне в глаза, и продолжил: И не собираюсь. Это твоё дело. Ты мой друг.
     - Лопух ты. Она сейчас одна на Луне! Я в отчаянии хлопнул себя по ляжкам. А мы тут треплемся! Надо было тебе туда направляться…
     - Не переживай. Я "подцепился", как только ты расшаркался. Сейчас она пьёт козье молоко и общается с Володарским. Володарский уже сделал всю твою работу, успел за пару минут пламенно выболтать всё, что сам знает.
    Ну, куда не глянь, везде всё без меня. Чёрт, ну и дурак же Пойнт! А я - так просто… ещё хуже. Что он там ей наболтал? И, интересно, на каком языке?
     - Володарский уходит, так что…
     - Я там. Всё время с ней. Может и ты?
     - У меня программа…
     - Плюнь. Особая ситуация…
     - А где ты будешь брать прогнозы…
     - Всё, пошёл я. Если чего - ты уж сам ко мне.
    Произнося последние слова, я был уже на Луне. Пойнт подвесил мне "хвостик" непрерывного контакта, что было неприятно, но вселяло некоторую уверенность. Создавалась иллюзия "контроля над ситуацией". Хотя, какой там контроль…
    Ева сидела на огромном камне, свесив ноги и держала в руках стакан с молоком. Пустыми глазами она смотрела на восход. Рядом стоял Дима, и болтал на одном из полинезийских диалектов. Он прощался. Я подошёл к камню, сел, и обнял девушку за плечи. Она сказала:
     - Ты вернулся.
    Было очень приятно, что меня ждут. То есть, меня, конечно, всегда ждут. Ждёт Пойнт, ждёт Кив, ждёт Матуна, но это совсем другое.
     - Да. Я всегда выполняю то, что обещал.
     - Это хорошо.
    Она отвернулась, и стала смотреть на восход, который никак не мог пройти свою начальную фазу. Наверное, для жительницы Земли, никогда не покидавшей родную планету это выглядело дико.
     - Я хотела попросить тебя…
    Она вновь посмотрела на меня, и я решил помочь:
     - Так что?
     - Дима мне рассказал… что произошло. Она вздохнула. - Можно полететь на мой остров? Ненадолго. Только глянем - и обратно.
     - Ты… ладно, поехали.
    Девушка инстинктивно вцепилась в моё мужественное плечо, готовясь, видимо, к опасному и тяжёлому перелёту. Можно, конечно, изобразить полный трудностей и терний перелёт, но зачем? Пейзаж вокруг нас мгновенно изменился, Ева тихонько охнула. Мы сидели на травке, а далеко внизу плескался океан. Она вцепилась в плечо ещё крепче, а потом сказала:
     - Если вы не апостол Пётр, тогда - Христос!
    Если бы не выражение её лица, то я непременно рассмеялся бы. До того это всё было нелепо и забавно. А так, я не позволил себе даже улыбки.
     - Нет, Ева, я не Христос, и ни какой другой бог из ваших религий. Я такой же человек, как ты или Дима. Так же, как и мои друзья. С ними ты познакомишься позже.
     - А как же тогда…
     - Не знаю. И никто не знает. К каждому народу приходит мессия, и мы не знаем, кто он. К нам никто не приходил.
    Она уже не слушала. Сидела и смотрела на склон горы. На валуны, и траву, в которой они лежали. Потом стала смотреть на небо, на океан…
     - Совсем недавно здесь была тропинка…
    Она поднялась, и, чуть покачиваясь, начала спускаться вниз. Потом остановилась, и сказала:
     - Здесь мы шли с Марией, и она всё время просила идти помедленнее… А корабль уходил в море…
    Я молчал. Просто смотрел на неё и молчал.
     - Скажи, а как тебя зовут? Дима сказал, да я позабыла. А ты не представился…
     - Лен. Меня зовут Лен.
     - Красивое имя. Ну что ж, Лен, пойдём в деревню.
    Я хотел было сказать, что нет там никакой деревни, и вообще ничего там нет, кроме травы да деревьев. Ну, ещё птички там всякие. Бедная девочка! В этот момент я поскользнулся, и размахивая руками ринулся вниз, по склону. Первой, и, собственно последней жертвой моего падения оказалась Ева. Нет, она не покатилась по склону, а как птица, грациозно изогнувшись, полетела вниз, навстречу острым скалам и камням. Навстречу океану. В этот момент, а может чуть раньше, Пойнт переключил всё её сознание на меня. Это было самым худшим, из всего произошедшего. Барахтаясь во вспышках чужих эмоций чувств и воспоминаний, я терял драгоценные мгновения. Потом, посылая проклятия в сторону светила, я взмыл в воздух, и камнем рухнул вниз, относя растерявшуюся девушку в сторону океана. Она не успела даже испугаться, только в самые последние мгновения немного затормозила своё падение. Новыми способностями она пользовалась пока только инстинктивно, и не всегда лучшим образом.
    Мы плескались в тёплом океане, ходили по воде, боролись с волнами, таскали за хвосты акул, смеялись… Потом мы сидели на каменистом побережье, я обнимал её за талию, а она смеялась, и просила, чтобы я "сотворил" для неё расчёску… Поцелуй не кончался, и она прижалась ко мне всем телом, а я боялся, что всё это кончится. Кто-то звал меня, но я не мог ответить. Вдруг Ева отстранилась от меня, и заплакала. Я всё ещё чувствовал этот поцелуй, я ощущал вкус её губ, но, как неожиданно это всё началось, так и закончилось. И, ещё мне было стыдно перед Адамом. Тогда я встал, обошёл девушку, и положил руки на её плечи. Она вздрагивала, а я бормотал что-то успокаивающее. Потом она взяла меня за руку и сказала, будто ничего не произошло:
     - Пойдём в деревню.
    Я только кивнул, и мы пошли по каменистому пляжу.
    Скоро, совсем скоро сядет солнце. Оно уже почти касается океана, оставляя на нём яркие блики, а мы всё идём.
     - Может, переместимся?
     - Нет. Пожалуйста, не надо.
    Это всё, что она произнесла за последние двадцать минут. Тогда я стал опрашивать систему. Ничего экстраординарного нигде не произошло. У Вака, как всегда, всё было в полном порядке. Матуна сидел в коконе. Пойнт возился со своей системой, и, поинтересовался, как сработала его сигнализация, и я ему это живописал. Разговор с ним напомнил о пребывании в моём мозгу куска воспоминаний Евы, и я незамедлительно его удалил. Исключительно из этических соображений.
    Мы обошли скалу кругом, и, поднявшись по крутому склону, оказались в лесу. Интересно, почему мы сразу не пошли в деревню, а ходим кругами?
     - Лен, а сохранились тайные пещеры и статуэтки?
    Я не знал. Даже никогда об этом не думал, и, собрался уж было поинтересоваться, когда Ева вдруг вновь прервала мои размышления:
     - А впрочем, зачем они мне теперь?
     - Я думал, что ты захочешь взять что-нибудь на память.
    Теперь я знал, что нет, не сохранились. Вернее, я их не восстанавливал.
     - Нет у меня никаких воспоминаний, связанных с ними.
     - А как же Ансельмо, и дорога с острова? И вообще, интересно было бы слазить в такую пещеру. Если ты не против.
     - Ансельмо… Девушка снова заплакала. Я снова обнял её.
    Солнце опустилось уже до половины, а через пять минут оно и вовсе скроется за горизонтом. Нет, так не интересно. Его поглотит океан, а утром, оно мокрое и горячее от борьбы вырвется из водяного плена и сиганёт на небо. Неужели она и правда любила этого мальчишку? Нет, не похоже. Она любит не Ансельмо, а память о нём. Память о своём привычном, может и не любимом, но родном мире. И, словно отвечая на мои мысли, девушка сказала:
     - Нет, я его не любила. Я любила отца, брата. Но они погибли ещё до катастрофы. Ещё я любила Марию. Но это другая любовь. Может, и Ансельмо я любила такой любовью.
    Мы брели среди деревьев, безнадёжно удаляясь от деревни. Я догадывался, куда мы идём. Только вот Ева не знала, что никаких развалин там нет. Их не стало ещё до катастрофы. Может, восстановить их? Но тут Ева остановилась, и, не глядя на меня, произнесла:
     - Ты первый мужчина, которого я захотела поцеловать…
    Повернулась, и пошла дальше. Вот так. И никак иначе. А ведь у них тут с этим очень строго. Истинные католики. Бедный Адам! Но… может оно и к лучшему? Посмотрим.
    Внезапно в лесу стало совсем темно. Будто выключили свет. А мы всё шли и шли. Вдруг Ева остановилась и взяла меня за руку.
     - Здесь. Я была здесь, когда молния попала в замок.
     - И?
     - Испугалась очень. Развернулась, и пошла в деревню. А теперь хочу посмотреть…
     - Замок?
    Она удивлённо посмотрела на меня. Потом сказала:
     - А разве замок ещё цел? Я думала…
     - А откуда ты знаешь, что там ничего нет?
    Она промолчала. Обиделась. Развернулась, и пошла обратно. Но руку мою не отпустила. Несмотря на новую силу, девушка, видимо, не вполне ей доверяла. А может, ей нравилось держать меня за руку?
     - Боишься? - спросил я.
     - Немножко. Ты любишь смотреть на звёзды?
    Меня позвал Вак, и вместо ответа, я на мгновенье замер. Вак никогда не будет попусту тревожить людей.
     - Лен, у нас летит программа. Совсем. Тебе нужно заняться…
     - Да. Я знаю. Бросай свои дела, и отправляйся в Оазис. Займись там Адамом. Организуй экскурсию.
     - А система?
     - Подождёт. А я буду здесь, с Евой. Может, скоро вернёмся. Не знаю.
     - Ладно.
    Вак отключился, и меня кольнуло тревожное предчувствие, но оно было настолько неопределённым, что растаяло почти сразу. Осталась только какая-то заноза. Чувство вины. Ева глядела на меня, и ничего не понимала. Потом отпустила руку, и спросила:
     - Нам надо возвращаться?
     - Как хочешь. Можем вернуться. Можем остаться, можем отправиться ещё куда-нибудь.
     - Я тебя боюсь. И…
    Она не договорила. Просто вновь взяла за руку, и мы пошли к деревне. Лес кончился совершенно неожиданно, и мы оказались на побережье. Чёрный ночной океан остался справа, а впереди показались одинокие пальмы. Дул свежий ветер, было очень хорошо. Внезапно, она сжала мою руку сильнее, и мы остановились.
     - Здесь был мой дом.
     - Я знаю.
    Она стояла и смотрела в никуда. Она не плакала. Кажется, только сейчас она осознала, что мир действительно погиб. Совсем. Навсегда. Пустое место на маленьком островке в огромном океане убедило её гораздо сильнее, чем всё остальное.
     - Ничего… ничего… шептал я, обняв её за плечи. Тогда она обернулась и поцеловала меня. Отстранилась, и тихо сказала:
     - Всё. Больше у меня никого нет. Только ты.
    А я стоял дурак дураком, не зная, что теперь делать. Такого, насколько я помню, ещё никогда не бывало. А она смотрела мне в глаза, и я чувствовал её дыхание. Она ждала ответа. Чувство долга. Проклятое профессиональное чувство долга. Я же знаю, что всё будет не так! Но… для неё уже есть Адам. Но это ещё не всё!
     - Пойдём к океану.
    Она не ответила, только повернулась и пошла к пляжу, а я поплёлся следом. Девушка вошла в воду, а я стоял и ждал. Она ждёт меня, а я стою, и никак не могу сделать последний шаг. Ведь всё уже продумано, давно решено. И никакой Адам здесь ни при чём.
     - Хочешь, я покажу тебе свою пещеру? - безнадёжно говорит она, а я всё стою.
     - Ева, давай не будем так спешить. Пожалуйста.
    Не в том дело, что говорит или чувствует она. Я люблю её много дольше, чем она меня. Я давно решил, что произойдёт здесь. Но всё равно, пытаюсь до последнего оставить себе даже не дорогу, а тропинку для отступления, которое невозможно. Может быть потому, что я вижу перед собой потерявшего свой мир человека. И впервые я осознал: я тоже могу потерять свой мир - как его ни называй: цивилизация, общество - он мой!
    Нет, ничего из того, что нужно сказать, что так и рвётся наружу, я сказать не могу. Тогда она выходит из воды, и спасает меня:
     - Я вижу океан. Я вижу деревья. Я вижу траву. Как же погиб мир? Он что, весь такой?
     - Нет. Я восстановил природу по… по просьбам коллег почти везде. Но есть места, оставленные в первозданном, так сказать, виде. Хочешь посмотреть?
    Она глубоко вздохнула, и прошептала:
     - Да.

    Отвесные солнечные лучи резко контрастировали с прохладной ночью острова. Я подал девушке тёмные очки, и она огляделась. Назвать пустыней это место можно было весьма условно. От пустыни здесь было, разве что, полное отсутствие жизни. Да и в пустынях жизнь есть. Но там песок, а здесь… Вокруг простирались странные развалы битого камня, оплавленного стекла и жуткого вида и размера конструкции, достигающие потрясающих размеров. Материал, из которого они сделаны, решительно не напоминал ничего, виденное Евой на острове или по телевидению. Чудовищные проплешины, чёрные и зеркальные, были разбросаны в полном беспорядке. Всего-то их - три или четыре, но, казалось, что их много, много больше. И никакого движения, ни ветерка, ни облачка… Ева сняла очки, и стала смотреть просто так. Губы её мгновенно пересохли, а на глазах появились слёзы.
     - Что это…
     - Это город. Был город.
    Дыхание девушки стало прерывистым, и я уж было испугался, что угроблю её здесь радиацией и жарой. Но, словно прочитав мои мысли, она тихо сказала:
     - Мне как-то жжётся…
     - Ничего страшного. Просто подумай, чтобы это прошло.
    Она удивлённо посмотрела на меня, и стало ясно, что всё получилось. Потом дрожащим голосом, она произнесла:
     - А… а это был большой город?
     - Да. А ещё он был очень красивый. Это Милан.
     - Люди… что, они все…
    С непривычки, подобное зрелище сильно действует. Я не стал отвечать на её вопрос. Тогда она зажмурилась, и прижалась ко мне. Тело её дрожало, и я понял, что на сегодня ужасов достаточно. Немножко погуляем, и будем входить в курс дел.
    Когда Ева открыла глаза, мы снова стояли под яркими звёздами её родного островка. Она отстранилась, и села на песок. Потом произнесла:
     - Значит… это всё не по-настоящему. И остров, и море, и деревья… Значит, и здесь было так. Боже… - Она заплакала. Четвёртый или пятый раз за несколько часов. Я обнял её и поцеловал. Она не ответила. Тогда я прижал Еву к себе и поцеловал снова. Теперь, она обнимала меня, гладила, и плакала. По-детски, взахлёб, и губы наши иногда разъединялись. Я отстранился, держа её за кончики пальцев, и мы полетели. Ветер размазывал слёзы по прекрасному лицу, но рыдания постепенно прекратились. Девушка успокаивалась, только всё сильнее и сильнее сжимала мою руку.
    Я держал курс на запад, и через несколько минут, мы догнали закат. Ева совсем успокоилась, и теперь она восторженно смотрела это кино наоборот. Вдалеке, у самого горизонта, появилось маленькое облачко. Там, где поднималось солнце, нас ждал маленький островок. Ева увидела его, и посмотрела на меня. Я показал вниз. Под нами расстилался океан, из которого то и дело выскакивали летучие рыбы, и, пролетая метров по сто, ныряли обратно. Это было настолько красиво, что я даже замедлил скорость. Налюбовавшись рыбами, мы понеслись к острову.
    Остров был совсем маленький и очень живописный. В лучах заходящего солнца казалось, будто он игрушечный. Ева совсем успокоилась, и грустно спросила:
     - Здесь тоже люди жили?
     - Нет. Это специальный остров.
     - Почему специальный?
     - Он ни у кого не вызывает никаких воспоминаний.
    Девушка опустилась на пляж, и пошла вдоль линии прибоя. А я, как привязной аэростат, поплыл вслед за ней. Она то и дело оборачивалась, а я делал вид, что греюсь в лучах заходящего солнца. Потом я не выдержал:
     - Хочешь посмотреть на водопад? Ты ведь никогда не видела настоящего водопада.
     - Хочу!
    Никакого водопада на этом клочке земли, конечно же, не было, но что нам стоит дом построить?!
     - Если хочешь посмотреть на него при свете, лети за мной!
     - Как лети?
     - Как я. Просто подумай, что летишь, и всё.
    Она неуверенно поднялась с пляжа, потом перевернулась на спину, потом ещё раз, и я впервые услышал её смех. Чистый, настоящий детский смех.
     - Показывай свой водопад!
    Мы стояли на вершине скалы, а рядом с нами ежесекундно пролетали тысячи тонн воды, раскрашенные заходящим солнцем в самые разные цвета. Ева уже несколько раз облетела это чудо с разных сторон и видела три радуги. Такой красивой и большой игрушки у неё никогда не было. Но вот солнце зашло, и на небе появились звёзды. Она стоит рядом и говорит:
     - Давай немножко погуляем.
     - Только обещай мне, что не будешь больше плакать.
     - Попробую.
    Спуск с горы прошёл плавно - мы просто спланировали на пляж, она взяла меня под руку, и вдруг стала рассказывать о своей жизни на острове. Ева не вспоминала грустные истории, только смешные и забавные. А я, перебивая, и даже подпрыгивая, в лицах и красках описывал мою жизнь в роли шута. Потом мы пели полинезийские песни, потом европейские…
    И вдруг всё кончилось. Я понял это на мгновение раньше. Всё. Прогулки и отдых закончены, наступает время объяснений, расставлений точек над разными буквами. Ева остановилась, и спросила:
     - Что это?
     - Не знаю. Видимо, пришло время. Поехали на Луну.

    И снова постамент "Тёмное прошлое Земли изрыгает из себя своё светлое будущее". Снова бесконечный восход. Здесь ничего не изменилось, разве только следов прибавилось. Популярный, однако, памятник! Ева в кислородном облачке с интересом и тревогой рассматривает самолёт и кусок странного неба. Я спросил:
     - Слушай, рассказ будет, видимо, длинным. Так что ты располагайся поудобней. Вот… вот тебе кресло, может, хочешь чего-нибудь попить? Или поесть?
     - Хочу кокосового молока. И кока-колу.
    Рядом с креслом появился столик, заставленный всякими банками и бутылками. Подумав пару секунд, я добавил к нему большую корзину с фруктами. Подумав ещё немного, я взял себе красную баночку с газировкой, и спросил:
     - Теперь хорошо?
     - Да.
     - Тогда слушай. Да, вот ещё что: не пугайся ничего из моего рассказа.
     - То есть?
     - Ну… ладно. Слушай. Конечно, кое-что тебе уже рассказал Дима Володарский, но он знает очень немного. Поэтому, расскажу всё с самого начала. - Я не стал прибегать к прямому мысленному обмену, а рассказывал всё словами, долго и по порядку. Про Адама я не сказал. Успею.
    Ева слушала спокойно, не принимая всё это близко к сердцу. Когда я закончил основную часть, она грустно сказала:
     - Так значит ты очень старый…
     - Нет. Просто мы живём по-другому. Между прочим, ты теперь живёшь так же. А если брать, гм, биологический износ, то я всего на восемь ваших лет старше тебя.
     - Я не чувствую в себе каких-то перемен.
     - Ты сегодня летала.
     - Но рядом был ты…
     - Хорошо. Меня не было, когда ты остановила время. Иначе, ты не смогла бы спастись.
    Девушка задумалась. Потом произнесла:
     - Ну, может быть. Но это, наверное, случайность. Или, вообще всё было не так.
    Я отхлебнул газировки и перевёл дыхание. Да, некоторое преимущество, которое даёт воздух - можно перевести дыхание. Пора переходить к главному:
     - Вот смотри: что ты видишь? - я показал на самолёт.
     - Самолёт. Только странный какой-то.
     - Точно. Это - самый странный самолёт за всю историю планеты. И пилотировал его очень необычный пилот. Он тоже считал себя совершенно обыкновенным человеком. Однако… Когда мы прибыли на Землю, она вся была такой, как Милан. Ничего и никого. Но в одном месте, в небе, висел вот этот самолёт. Я перебросил его сюда точно в таком виде, в каком мы его нашли. Из него ещё катапультировался второй пилот. Вон там - я показал рукой на вторую пилотскую кабину с отстреленным фонарём, дико висящем в воздухе. - Там ещё след от подрыва пиропатрона. А до нашего прибытия этот самолёт "держал" первый пилот. Второго ты видела. Того, что катапультировался. Он тоже не подозревал о каких либо выдающихся способностях. Тем не менее…
     - Хорошо. А где тогда моя лодка? И волна?
     - Ты знаешь, мне больше понравилась эта скульптурная композиция. А ты хороша и без лодки.
    Девушка задумалась, а я сделал ещё один глоток. Она поверила. Совсем.
     - Помнишь вашу историю про Адама и Еву?
     - Конечно. Её все знают… знали.
     - Так вот: первого пилота зовут Адам.

    Зальчик был небольшим, как раз таким, как нужно. Ничего лишнего. Кресла-шезлонги, полупрозрачный потолок, и все всех видят. В общем, Вак сделал всё как нужно. Ни больше, ни меньше. И, как ни странно, все были в сборе. Разумеется, Матуна ещё не вышел из кокона, но его и не ждали. Володарский прогуливался вместе с Адамом вдоль пальм, предусмотрительно созданных именно для прогулок, Вак общался с Пойнтом, покинувшем ради такого случая свою звезду. Мы пришли последними. Отдохнувшая и выспавшаяся Ева была само совершенство, а я был как я. После нашего разговора она попросила дать ей отдохнуть. Я сделал временной кокон, и за две секунды внешнего времени она получила десять часов. Памятуя о прогнозе Пойнта, я остался с девушкой. Вернее, не с ней, а рядом, в том же коконе. Сказал ей, что нужно подумать, но, включив сторожевую систему самым бессовестным образом, проспал все десять часов. Ещё одна привычка, приобретённая за время отпуска. Конечно, можно спать, или не спать. Это всё равно. Но, как и все вредные привычки, она чрезвычайно приятна. А Ева, тем временем приняла ванну, послушала музыку и примерно с час любовалась мною спящим. Обо всём этом мне доложила сторожевая программа по пробуждении. Спала девушка всего часов пять.
    Итак, все в сборе. Адам подхватил Диму, и они сели в шезлонги, предварительно сдвинув их как можно ближе. Интересно было наблюдать за ними. Володарский, как военный до мозга кости, сидел как на разборе полётов, прямо и непринужденно. Он уже раздобыл где-то парадную форму. Форма сверкала пуговицами и всякими прочими железными деталями как рождественская ёлка. Он был весь внимание, и по приказу готов отправиться бомбить Пирл Харбор или Токио. А Квеньцинский был в лётном комбинезоне, потёртом и старом. Правда, противоперегрузочный костюм он уже снял, и являл собой зрелище весьма странное. И косточка у него была не солдатская. Видимо, отсутствие строевой подготовки в сельскохозяйственной авиации сыграло положительную роль в его манерах. Рядом с проглотившим лом Димой он смотрелся бы даже импозантно, если бы не этот странный наряд. Показав Еве на кресла, я подошёл к Адаму:
     - Слушай, - шепнул я ему - Давай поменяем твой фрак на что-нибудь менее официальное. Или, хотя бы отрежем провода и шланги, которыми ты всё время тыкаешь в Володарского.
     - Это обязательно?
    Он сказал это так просительно, что мне стало стыдно. Захотелось даже притащить катапультное кресло из самолёта. Какая разница, что на нём надето? Это последняя ниточка, память… Опять я дурак развесистый.
     - Извини. Я это… от неожиданности.
    Он вздохнул, и ободряюще похлопал меня по плечу. Это надо же! Он меня ещё и ободряет! Силён мужик.
    Ева поправила накидку, посмотрела в нашу сторону и улыбнулась. Вак запустил тихую музыку, а Пойнт заговорил:
     - Добрый день. Мы уже все знакомы, вот разве что… но это потом. Мы собрались здесь, чтобы совместно обсудить план дальнейших действий, вернее, даже не действий, а их начала…
    Он говорил одновременно на двух языках, и пел так сладко, что меня снова потянуло в сон. Не знаю как для других, но для меня Пойнт олицетворяет некую невыносимую, непреодолимую и непредсказуемую силу. И откуда в нашем благополучном обществе берутся такие орлы! Всё, чтобы бы он ни делал, вызывает у меня или смех, или сон. Я даже ни разу на него по-настоящему не разозлился. Это просто невозможно. Хотя, например, Кив считает его отличным парнем. Всё, сейчас засну.
     - … и, конечно же, вы все знаете руководителя нашей миссии, Лена. Пожалуйста, Лен.
    Я поднялся, и усилием воли превратил зевок в улыбку. Вак культурно заржал в кулак, а Пойнт разозлился. Пришлось послать ему быстрое извинение.
     - Привет. В общем, я предлагаю размяться. Мы отправимся на Землю. Потом вернёмся, и обсудим ситуацию. Пусть каждый из землян подумает, куда бы он хотел… стоп. Отставить. Представляю, куда бы вы захотели попасть. Поэтому, для первого раза подойдёт и моё решение.
    Все зашевелились. Я не Пойнт, и подобные оговорки допускаю только намеренно. Для разогрева. Они, кроме Евы, ещё не почувствовали до конца своё новое положение. Пусть начинают чувствовать его здесь. Чем раньше, тем лучше.
     - Лен, а можно мне переодеться?
     - Ни в коем случае. Хотя… можешь нацепить шлем. Шучу. Конечно. И, кстати, Дима, тебе я тоже советую надеть что-нибудь полегче. Хватит получаса на сборы?
    Ева поднялась, а за ней и все остальные. Она подошла ко мне и спросила:
     - Что надеть?
     - Какой-нибудь спортивный костюм.
     - А где его взять?
     - А как ты летала?
    Девушка подняла брови, потом кивнула, и вышла из зала. Ко мне подошёл Адам:
     - Кто это?
     - Нравится?
    Я почувствовал укол ревности. И, между прочим, весьма болезненный.
     - Красивая девочка. На мою дочку похожа. Только постарше. Ире моей одиннадцать… было.
    Он отвернулся, и, ссутулившись, пошёл к Володарскому. Вот так история! Кто же мог знать, что Ева напомнит ему дочь! И вовсе они не похожи. Абсолютно. Я бросился вдогонку. Будем играть честно. Совсем.
     - Адам! Постой. Дима, извини, но нам нужно поговорить.
     - Да, конечно… Володарский бодрым шагом направился к выходу, а я, подхватив Квеньцинского под руку, пошёл к пальмам, организуя там небольшой столик и стены.
     - Слушай, он всегда такой?.. - спросил я, показывая в сторону Димы.
     - Нет. Но… он так долго играл в солдатики, что это его лучшая защитная реакция. Вас это удивляет?
     - Говори мне "ты", иначе мне кажется, что где-то рядом Матуна… эээ, Юрий Алексеевич.
     - Хорошо. Ты хотел мне что-то сказать?
     - Да. Эта девочка… девушка, её зовут Ева. Ты должен помнить эту историю.
     - Да. Стало быть, Адам и Ева. - Он вздохнул. - Круто.
    Ещё больше сутулясь, он направился к выходу из зала. Чёрт возьми! Я видел разные реакции на подобные новости, и эта не была уникальной. Но что-то тревожное, необычное всё-таки происходило. Может быть, не стоило так форсировать события, подождать недельку-другую. Пусть присмотрятся, подружатся. Или не недельку-другую, а пару планет?
    И вообще: зачем это всё нужно? Может быть, стоит тщательно подготовить экспедицию и посмотреть что к чему. Наверняка, там можно найти нечто такое, что сдвинет наше застоявшееся общество без подобных психологических изысков и героических экспериментов. Однако, что сделано, то свято. А если там, давно и далеко, действительно нежизнеспособная цивилизация, породившая живое, но неподвижное, как монумент, общество? Да и не в этом дело. Ну, вернёмся мы оттуда. Привезём гору сенсационных открытий и, что дальше? Матуна и иже с ним засядут за эту гору, и будут думать тысячу лет. Матуна к концу срока или умрёт, или потеряет всякую способность к действию. Потом общество будет ещё тысячу лет обсуждать, что же делать с этой информацией, потом примутся за выводы Матуны и иже с ним. И ни конца этому не видно, ни края. А сеятели уже готовы. Сейчас. И если ничего не произойдёт, они тяжело вздохнут, и опять всё пойдёт по кругу. Конечно, многие уйдут. Кив уйдёт. Монс уйдёт. Но ничего это не изменит. На смену им придёт Пойнт. Нет, скорее всего он тоже уйдёт. Займётся астроинженерией. Это как раз для супермена. Всё одно, придут другие. А если с экспедицией ничего не получится… Да и что об этом думать! Пустое это всё. Раз начал, нужно продолжать. Тем более, чувствую я, не получится ничего здесь, не работает тут классическая технология сева. И Пойнт подтверждает это своими расчетами. Но играть надо честно. И с Адамом, и с Евой. Иначе совсем плохо будет. Бедный я несчастный! Пожалел бы кто меня…
    Когда я начал себя жалеть, вернулись Адам с Володарским. Оделись они в спортивные костюмы самой необычной расцветки. Вернее, это Дима оделся как попугай, а Квеньцинский выглядел вполне пристойно. Они направились к пальмам, и, удивлённый как ребёнок Адам срывал с одного дерева бананы, киви, виноград. Он даже перестал сутулиться. А Володарский пил что-то тёмное и пузырящееся из большой кружки. Напиток пах хлебом и дрожжами. Это называется квас, вспомнил я. Надо попробовать. Появилась Ева. Она улыбалась, смущённо поглядывая себе на ноги. Видимо, она никогда не носила спортивный костюм.
    Подойдя к Пойнту и Ваку, я сказал:
     - Ребята, у нас сегодня первый выход в свет. Так что, все программы, системы, и прочее нужно приостановить. Вы нужны мне на Земле. Все. - Я передохнул, и обратился ко всем собравшимся:
     - Друзья! Сегодня наш первый выход на Землю. Исходя из некоторых соображений, я сам выбрал место для нашего путешествия. Все готовы?
    Осмотрел зал. Все смотрели на меня. Володарский, освоившийся лучше остальных, внимательно слушал и кивал головой, Квеньцинский был несколько рассеян, а Ева смотрела на меня с некоторым вызовом. Впрочем, последнее могло мне и просто показаться. Вздохнув, я переместил всех присутствующих на остров, где до войны располагался Центр.

    СНОВА АДАМ
    Наша группа стояла на высоком утёсе, практически не пострадавшем от бомбардировок. И вообще, Центр был разрушен значительно меньше, чем этого можно было бы ожидать. Тем не менее, разрушения производили сильное впечатление, особенно, если знаешь, насколько хорошо был защищён остров. Картина, открывавшаяся с утёса была безрадостной. Под почти отвесными лучами солнца, раскинулась совершенно безжизненная земля. Местами зияли странные проплешины, а бетонные плиты обоих аэродромов создали причудливые архитектурные ансамбли. Уж и не знаю, чем по ним тут лупили, но впечатление было такое, будто и не бомбы здесь взрывались вовсе, а произошла некая магическая битва.
    Ощущение смерти было настолько сильным, что даже Пойнт с Ваком старались держаться поближе друг к другу. Что же касается землян, то они и вовсе сбились в кучу. Только я стоял отдельно. Откашлявшись, я начал:
     - Наверное, вы догадались, где мы находимся. Это Центр, и выглядит он так, как и сразу после катастрофы. Я не намерен читать вам никаких лекций. Захотите что-нибудь узнать - спрашивайте. А лучше всего - идите и посмотрите. Погуляйте.
    Никто не шевельнулся. Видимо, моя тщательная речь не произвела должного впечатления. Ничего. Пройдёт первый шок, появится и любопытство.
    Пойнт расправил руки, и, увлекая за собой Володарского, полетел к одному из входов в подземелье. Володарский не сопротивлялся. Тем временем, я начал спускаться вниз. Адам пошёл за мной, а Ева поднялась в воздух, и полетела к середине острова. Меня вновь кольнуло нехорошее предчувствие. Разумеется, как и любого другого человека, всякого рода предчувствия посещают меня довольно часто. И далеко не всегда они приятны. Но слишком уж активно преследуют они меня на этой планете. Запросил Пойнта, на предмет контроля, он ответил, что всё в порядке. Ну и хорошо. Ну и прекрасно. Будем спускаться дальше.
    Квеньцинский неловко, взмахивая руками и сшибая ногами кучки камней, следовал за мной. Стараясь не смотреть на него, я делал вид, будто выбираю дорогу. Впечатление было такое, что он хочет мне что-то сказать, да никак не может решиться. Пусть его. Будем спускаться медленно и осторожно, а потом войдём в пещеру. Уж там-то ему будет не до вопросов.
    Несмотря на все старания, удержаться ему так и не удалось, и, в последний раз взмахнув руками, он поднялся в воздух. Я фыркнул, и не удержался:
     - Что, так и тянет в небо?
     - А? Что?
     - Лётчик до конца, говорю.
     - Да нет, просто не удержался. А куда мы идём?
     - Увидишь.
    Я огляделся. Все, разумеется, кроме меня, уже давно летели. Только я шёл по грешной земле. Ну и ладно. Не хотят они ходить, пусть летают. А мы вот так, по старинке.
    Спускался я медленно, не прибегая ко всяким чудесам. Это очень приятно, когда земля под ногами, и надо по ней идти. Конечно, можно и лететь. Но ходить пешком - это же такое удовольствие! Тем более что мысли можно направить вслед за ногами, а не наоборот. И тогда открываются забытые и архаичные вещи, далеко не всегда бесполезные, и почти всегда очень приятные.
    Так вот мы и шли - я ногами, а рядом плывёт Адам. Ветерок, который я иногда создавал, относил его в сторону, но он тут же возвращался на изначальный курс. Склон становился всё более и более пологим, и теперь я уже не шёл, осторожно ступая, а бежал вниз. Это - тоже удовольствие. Когда бежишь по склону, всегда кажется, будто летишь. Но, как ни странно, от полёта получаешь гораздо меньшее удовольствие, чем от такого вот спуска. Всё, пришли. Я остановился, а Квеньцинский, по инерции, пролетел ещё метров десять. Он опустился на землю, и поднялся ко мне.
     - Смотри, Адам.
    Я показал рукой, куда надо смотреть. Там был тёмный провал, до половины заваленный камнями. Видимо, камни эти были порождением взрыва. Природе не под силу создать такое безобразие. А вот провал, напротив, казался исключительно природным образованием.
     - Ничего не вижу.
     - Напрягись. Теперь ты можешь видеть и в темноте.
    Зрачки бывшего лётчика расширились, и он вновь повернулся к провалу.
     - Да. Теперь вижу. Нам туда?
    Я кивнул, и мы пошли вперёд. Провал был одним из входов в Центр. Это было самое первое место, которое я посетил на этой планете. Теперь сюда пришли и её бывшие обитатели. Адам остановился. Я спиной чувствовал, как он напряжён. Повернувшись, я взял его за руку, и повёл в вычислительный центр. Да, ему, наверное, тяжелее всех. Он потерял всё, что любил. И, в отличие от Евы, прекрасно понимал, что здесь к чему, как это работает, и, наверное, как это всё убило Землю. Конечно, Володарский тоже лётчик, тоже военный. Но у него нет таких способностей, как у Адама. Лет через двадцать он их разовьёт, но сегодня он вряд ли видит много больше, чем видел простой служащий Центра.
    Чем ближе мы подходили к месту, тем сильнее росло внутреннее сопротивление Квеньцинского. Каждый шаг давался ему всё трудней и трудней. С этим ничего нельзя поделать. Он должен пережить это сам. И увести его отсюда нельзя. Иначе останется у него на всю жизнь этот комплекс, не комплекс даже, а невроз. Страх перед мёртвым львом.
    Огромный зал с непропорционально низким потолком возник совершенно неожиданно. Адам остановился. Вот чего он боялся! Он и не знал, что Центр до сих пор жив. Не осталось ни строителей, ни сотрудников, ни военных, а эта гигантская машина до сих пор жива. Конечно, теперь она не может уничтожить планету или сбить спутник, тем более что всё это она уже проделала. Но компьютеры работают, реактор, погребённый под землёй, даёт электричество, экраны светятся, отражая нынешнее геополитическое состояние планеты.
     - Идём Адам. Не бойся.
     - А это обязательно?
    Я задумался. Это очень нужно. Но как ему это объяснить? Не буду же я рассказывать про невроз?
     - Садись за пульт.
     - Зачем?
     - Увидишь.
    Неуверенно, спотыкаясь на каждом шагу, он подошёл к ближайшему компьютеру, и, совершенно обессиленный рухнул на стул. Положив руки на клавиатуру, он посмотрел, как просыпается экран, и повернулся ко мне:
     - Что теперь?
     - Добей его.
    Он уставился на меня. Удивлению не было предела. Добить… Что добить? Или кого?
     - Не бойся.
     - Зачем?
    Он не понимает. Ничего, главное, чтобы он это сделал. Понимание придёт потом. Может быть.
     - Я не знаю, как это работает. Здесь всё непонятно. И операционной системы я такой никогда не видел.
     - Выведи левое окно… вот так… теперь, пароль. Правильно.
    Он сам вычислил пароль. Молодец! Теперь на экране появилось новое диалоговое окно. Там не было никаких наворотов. Только командная строка. Руки Адама пробежали по клавишам, и машина запросила уровень доступа. Адам ввёл. Я волновался так, что подошёл к соседнему компьютеру и вошёл в систему. Это совершенно не нужно, всей этой кучей болтов можно управлять и непосредственно через мозг. Но нужно было чем-то занять руки. На экране появилась картинка с полной схемой Центра. Больше половины "веток" были чёрными. Это означало, что Центр повреждён наполовину, однако, принимая во внимание его многократную защиту, это ничего не значило. Адам отдал очередную команду, и машина принялась его пытать: кто он такой, пароль, что он делает, два пароля, чей приказ исполняет… Квеньцинский вспотел. Я тоже. Внезапно он остановился. Осталось сделать всего шесть шагов, но Адам внезапно отнял руки от клавиатуры. Тогда я закричал во всех мыслимых диапазонах - от звукового до радио:
     - Майор Квеньцинский! Выполнять!!!
    Адам медленно потянулся к клавиатуре, и набрал очередной пароль. На экране вновь появилась командная строка, но под ней были ещё и цифры. Стоит теперь дотронуться до любой из клавиш, как сработает таймер, и начнётся обратный отсчёт. Если не успеть ввести все команды за девяносто секунд, то система вернётся в режим ожидания. Конечно, можно провести все операции заново, только вряд ли у Адама хватит на это сил. Я напрягся, а Адам стал вводить параметры отключения и набивать предпоследнюю команду. Но пальцы его двигались так медленно, что стало ясно: он не успеет. Новое окно. Осталось нажать пять клавиш. Времени - десять секунд. Уже четыре клавиши. Три. Две. Полторы секунды. Квеньцинский опускает руки, а я давлю на "ВВОД".
    Гаснут экраны, медленно останавливаются диски и вентиляторы. Становится темно. Я включаю свет во всех помещениях уже от собственных источников питания. Машина мертва. Всё. Реактор превратился в монолит, а компьютеры теперь пригодны только в качестве музейных экспонатов. Адам сидит, тяжело дыша, лицо у него серое с зелёными пятнами. Он что-то бормочет. Я прислушиваюсь. Это молитва. Пусть помолится. Только, зря я ему помог. Последнюю кнопку должен был нажать он сам. Меня зовёт Вак, интересуется, что там у нас случилось. Я рассказываю. Он сочувственно вздыхает. Я говорю, что встретимся в зале с субмариной. Он отключается. Адам поднимает лицо, и каким-то очень старым голосом говорит:
     - Я знаю, чего ты хотел. Но… не поможет мне это.
    Я молчу. Потом спрашиваю, не смотря в его сторону:
     - Пойдём. Нас ждут.
    Он тяжело поднимается, и, с видимым облегчением выходит из зала. Я следую за ним. Дорогу он знает. Мы шли длинными и мрачными коридорами, больше похожими на пещеры, чем на внутренности суперсовременной крепости. Не знаю, может быть, они и выглядели нормально, но мне они казались совершенно беспросветными и жуткими. А Адам шёл по ним, как ни в чём не бывало. Только сутулился. Иногда казалось, будто он боится задеть головой потолок, хотя до него было больше метра.
     - Ты не хочешь переместиться, а то тут мрачновато…
     - Ты же сам сказал - гуляйте, смотрите.
    Не люблю, когда меня цитируют. Тем более точно. Ну, ничего не поделаешь, пешком так пешком. Однако, надо бы разговорить нашего первенца.
     - Адам, чем ты занимался на Луне, пока меня не было?
     - Тебе передать массив?
    Ну что ты будешь делать! Он быстро учится, слишком быстро. Впрочем, сам виноват. Не надо было начинать.
     - Зачем ты так?
     - Извини. Я не хотел тебя обидеть. Просто…
    Он замолчал и остановился. Несколько секунд я ждал продолжения, но, не услышав ничего, кроме сдавленного дыхания, начал говорить сам:
     - Поговори со мной. Я знаю, что тебе тяжелее всех. Но ближе меня, никого у тебя здесь пока нет. Даже Дима…
     - Даже Дима… - словно эхо повторил он. - Даже Дима не понимает ничего. - Он снова замолчал на несколько секунд, потом вскинул голову, расправил плечи и посмотрел мне прямо в глаза - А ты понимаешь?
    Взяв под руку, я повёл Адама к ближайшему кабинету. Открыв дверь, я втолкнул его, а сам плюхнулся в кресло. Осмотревшись, он осторожно присел на краешек другого кресла, и, не отрывая взгляда, принялся шарить по карманам. Конечно, никаких сигарет там не было, да и не курил Квеньцинский уже лет десять, но это было лучшее из всего, что я мог для него сделать. Я протянул пачку Данхилла и зажигалку, он вытащил сигарету, и никак не мог её прикурить. Пришлось помочь. Он затянулся, и, пуская дым как испорченный паровоз, произнёс, немного успокаиваясь:
     - Что ты можешь понимать, смешное ты существо. Ведь тебя даже человеком, в нашем понимании, назвать нельзя.
     - Это ещё почему? - я пытался спровоцировать его на разговор. Пусть разрядится на мне. А когда мы выйдем из подземелья, он увидит деревья, травку, и никаких радиоактивных проплешин. Прилетят птицы…
     - Может, ты и человек, тогда…
     - Мы с тобой один и тот же биологический вид!
     - Ты не понимаешь. Я прожил тридцать пять лет, это половина из того срока, который отпущен нам. А ты, ты прожил в несколько тысяч раз больше, и до сих пор считаешься молодым. Твой жизненный опыт настолько больше моего, что… я даже и не знаю. И после этого, ты говоришь, что понимаешь меня!
    Он резко поднялся, и нырнул в тоннель. Разумеется, я последовал за ним. Теперь Адам двигался уверенно, выпятив грудь, совершая длинные прыжки по пять метров. Интересно было бы обратить его внимание на этот небезынтересный факт. К какому биологическому виду он отнёс бы себя сейчас?
    После очередного поворота стали слышны голоса Володарского и Вака. Интересно, где Ева? Нет, не буду я никого ни о чём запрашивать. Через минуту будем на месте. Вдруг в пещере раздался заливистый женский смех. Но это не был смех Евы. Так могла смеяться только…
     - Лен, милый, дорогой, любимый!
     - Кора… - прошипел я, выбираясь из неожиданных объятий. Все мои коллеги, а вместе с ними и земляне с интересом наблюдали за нами. Краем глаза я заметил Еву. Она стояла на рубке подводной лодки, и смотрела на меня холодными и злыми глазами. Конечно, вряд ли Пойнт или Володарский могли заметить это, но, чёрт, если она ревнует, то может наделать много глупостей.
     - Ты не рад мне? - Кора улыбнулась своей "улыбкой номер восемь", как называл это я. Да и не я один. Эту классификацию разработал Кив, когда мы проходили практику будущих лидеров групп в Музее. Расшифровывалась эта улыбка примерно так: посмотри, какая я красивая, и ты мне, возможно, нравишься. Впрочем, может это и не была именно "улыбка номер восемь". Может, "улыбка номер одиннадцать" или "пять". Самое интересное, что знающий нас с пелёнок Вак был абсолютно убеждён, что у нас есть "некие отношения". Наверное, со стороны это выглядело именно так. Обычно это меня забавляло, но сегодня был очень необычный день, и если что-нибудь и не вписывалось в мои планы, так это именно "улыбка номер восемь".
     - Рад, конечно. Располагайся. Знакомься.
     - Уже. Я не знаю только вот этого прекрасного юношу с печальным ликом, - она посмотрела в сторону Адама.
     - Это Адам Квеньцинский, пилот истребителя, человек номер один. Если посетишь Луну, то обязательно погляди на его самолёт. Адам, это Кора, моя соученица… одноклассница. Короче, мы вместе учились.
    Изящно поклонившись, Адам пошёл к субмарине, и мы остались вдвоём.
     - Что привело тебя в наш мальчишник?
     - Кив. Меня прислал Кив. Он постеснялся прибыть сам, вот и…
    "Улыбка номер восемь" сменилась озабоченным, очень человеческим выражением. Судя по всему, мои многочисленные друзья решили заботиться о моей скромной персоне всё свободное время. Я как раз собрался невежливо попрощаться с гостьей, как в зале почти одновременно появились Матуна и Кив. А предоставленные сами себе земляне разбрелись кто куда. Еву сопровождал Пойнт, а Диму - Вак. Адам был где-то неподалёку. В общем, всё под контролем.
    Я быстро соорудил некое подобие "комфорта", и наша четвёрка, рассевшись по креслам, принялась рассматривать друг друга. Все ждали, когда заговорит Матуна. Но он молчал. Тогда начал говорить Кив:
     - Я не знаю всех тонкостей происходящего на Земле, однако, мне ясно, что сев прекращён. И прекращён надолго. Все ждут.
    Матуна хитро улыбнулся, и обманчиво-вкрадчивым голосом произнёс:
     - Значит, наш мальчик своего добился. Не проводя никаких тонких расчетов, не используя в полной мере корректных аналогий, он сделал поразительные и далеко идущие выводы.
    Он отпил глоток газировки из появившегося в руке стакана, и вдруг, неожиданно для всех, кроме меня взревел. Но, даже предполагая его реакцию, я с трудом успел поставить акустическую защиту.
     - Ты должен был прийти ко мне, а не поступать как маленький шкодник! Ты не должен действовать исподтишка, как кот рядом с аквариумом! Лен! Ты гораздо проницательнее всех наших философов, твой "отдых" в качестве шута только подтверждает это. Но ты не самый умный и терпеливый! Ладно, я ещё поговорю с тобой, нам есть что обсудить.
     - О чём вы, собственно, говорите? - пробурчала ничего не понимающая Кора, а Кив демонстративно обратился ко мне, игнорируя гневные рулады Учителя:
     - Ничего не понял, но это не важно. Что нам теперь делать?
    Я демонстративно хранил молчание, предоставляя возможность высказаться старшему. Но, похоже, он не нуждался ни в чьей поддержке:
     - А ничего. Не делайте то, чего не делали до сих пор. - Он вновь отхлебнул из стакана, и собирался сказать ещё что-то, но я перебил его:
     - Возьмите у Учителя Матуны массив, даже не массив, а выводы. Закройтесь в коконах и подумайте. Теперь так: Кив, ты отвечаешь за экспедицию, при его - я ткнул пальцем в стакан Матуны пальцем - общем научном руководстве, а Кора пусть займётся координацией групп сева. Да, Кив, поговори с Пойнтом, пусть организует наблюдение за этой планетой. Но это - если у меня ничего не получится. Есть возражения?
    Возражений не поступило, и гости благополучно отбыли. Теперь Матуна должен провести воспитательную работу. Это ничего. Пусть проводит. Нужно прощать людям маленькие слабости. Главное, не заснуть.
     - Ну что, Лен, поговорим спокойно?
    И в этот момент пришёл сигнал от Пойнта. Его прогнозы сбываются всегда.

    Он лежал в соседнем зале, раскинув руки, на голове его был дурацкий шлем, а в груди дыра. Адам переоделся. Теперь на нём был не тренировочный, а противоперегрузочный костюм. Тот самый. В правой руке он сжимал пистолет. Конечно, это было табельное оружие, которое мало кто берёт с собой в тренировочные полёты. А вот он взял. Рядом лежал сложенный вдвое листок бумаги. Я нагнулся, и взял его. Это было письмо мне.
    В зал ворвался Пойнт. Подбежав к телу, он прижался ухом к простреленной груди, хотя и без этого было ясно, что Квеньцинский мёртв. Лицо Пойнта перекосилось, губы уехали куда-то вбок, и он неумело заплакал. Такого Пойнта я ещё никогда не видел. Оглядевшись, я заметил, что вся компания уже в сборе. Плевать. Я обнял Пойнта за плечи, а он только бормотал что-то бессвязное, тогда я тряхнул его. Он обернулся, и потерял сознание. Оттащив его в сторону, я почувствовал, что кто-то вцепился в мою руку. Это была Ева. Она не плакала. Только смотрела на тело пустыми глазами.
     - Вак, отправь, пожалуйста, Пойнта в Оазис. Пусть придёт в себя. Нужно… нет, это я сам.
    Вак кивнул, и исчез. Через пару мгновений он вернулся. Ева прошептала:
     - Вы можете его оживить?
    Я не ответил, а Матуна стоял в уголке, весь ссутулившийся и постаревший. Конечно, ему было что сказать, но это предназначено только для моих ушей. Да и то, вряд ли мы когда-нибудь об этом заговорим. Развернув листок, я стал медленно читать вслух:
     - Простите меня. Я знаю, какие надежды возлагали на меня, и сколько трудов, наверное, на меня потрачено. Но я не могу. Я не смогу жить в новом мире. Слишком многое осталось там. Лен считал, что понимает меня. Это не так, хотя он и пытался что-то сделать. Не гибель моей цивилизации заставили меня… Просто те, кого я любил, погибли вместе с ней. И даже не так. Мои любимые были обычными людьми. А мне предлагается стать совсем другим, я уже чувствую, что изменяюсь. Всеми силами я не хочу этого. Ещё раз простите. Прощайте.
    Я остановился. Вак смотрел в потолок, мысли его были далеки. Ева тихо плакала у меня на плече. Вся холодность и отчуждённость была забыта. А Дима сидел на полу, держа руку мёртвого Адама. Шлем валялся рядом, и мне очень хотелось двинуть по нему ногой изо всех сил. Не так представлял я себе судьбу Адама. Он решил всё за нас. Скотина! Хотя, я ведь тоже решил всё за тебя. Прости.
     - Дима, тут ещё постскриптум, но он только для тебя. - Я протянул руку с бумажкой, но Володарский мотнул головой, и деревянным голосом приказал:
     - Читай.
     - Хорошо. "Димка! Ты меня поймёшь. Ты всегда меня понимал, поймёшь и теперь. Ты знаешь, что я не могу поступить иначе. Умереть сейчас - это предать всего лишь каких-то чужаков. Остаться с ними - значит предать Катю и Иру. И себя. Димка! Не давай им оживить меня. Прощай".
    Развернувшись, я вышел из зала, уводя с собой Еву. Она всхлипывала. Тогда я спросил:
     - Тебе его жалко?
     - А тебе?
    Я отвернулся. В самом деле, на дурацкий вопрос всегда получаешь дурацкий ответ. Вслед за нами вышел Матуна. Он говорил в мысленном диапазоне на защищённой частоте:
     - Ну и что ты будешь теперь делать?
     - Ничего. Ничего не изменилось.
    Появился Володарский, и грустным голосом сказал:
     - Надо его похоронить…
     - Да. Конечно. Где?
     - Там, где был его… наш дом. Я покажу.
     - Хорошо.

     - Похоронили?
     - Да. Он будет единственным погребённым на этой земле.
    Мы стоим недалеко от Оазиса, а Солнце поднялось над горизонтом всего на десять градусов. Пойнт, растерявший все свои суперменские замашки, стоит рядом и смотрит на Землю. Удивительно, я и не представлял себе, что может его так изменить. Пожалуй, он пережил эту трагедию ещё сильнее, чем Дима. Думаю, что теперь они подружатся. Это хорошо.
    К нам подходит Матуна. Он тоже смотрит на восход, потом поворачивается, и спрашивает:
     - Будешь предлагать Володарскому занять место Адама?
     - Ты ведь знаешь, что это невозможно.
     - Знаю.
    Все молча смотрят на восход. Тихо. Это так прекрасно, когда тихо!
     - Так что, сворачиваем операцию?
    Пойнт. Единственный из всех, кто ничего не понял. Он не понял даже, почему ошибся. Хотя, ошибся, конечно же, я. Ведь с самого начала было ясно, что Ева никогда не решится на такой поступок. И, если и есть среди них решительный и жёсткий человек, так это Адам. Такие не гнуться. Такие ломаются. И всегда с летальным исходом. Видимо, о слишком многих вещах думал я, не понимая, не принимая частности. Что ж, я тоже дитя своей цивилизации, сколько бы не думал о деталях и частностях. С молоком матери впитано "глобальное мышление". Или "узко специализированное". Но и просчитать я всего не мог. Второго такого случая могло и не представиться.
    Пойнт незаметно исчез, и мы остались наедине с Матуной.
     - Я отправлюсь в экспедицию. Всё, что ты мне дал, представляет весьма ценный материал для размышлений. И для проверки.
     - У тебя было время подумать. К каким выводам ты пришёл?
     - Говорить о выводах пока рано. Я думал только полгода. И, у тебя нет никаких доказательств. Ни в пользу существования процивилизации, ни в возможность создания жизнеспособной цивилизации.
     - Придётся тебе посмотреть всё на месте.
     - Жаль, что ты не придумал, как преодолеть временной барьер.
     - Пойнт это просчитал. На солнце. - Я посмотрел на восход, и добавил - Не на этом.
    Матуна уставился на меня, будто впервые увидел. Я поспешил успокоить Учителя:
     - Об этом он ещё сам не знает. Но при наших возможностях, проломить этот барьер очень просто. - И я показал ему, как. Впечатление было такое, будто старый мыслитель прошёл курс по вытаращиванию глаз, и получил диплом с отличием.
     - Но… позволь…
     - Когда он увидел мёртвого Адама, я залез к нему в ассоциативный центр, чтобы успокоить. А там оказалось вот это. Он бы сам никогда не догадался, что нашёл. Вот так. А уж как он это вычислил, - я пожал плечами, - никому не известно.
    Матуна молча смотрел на звёзды. Где-то там, далеко-далеко отсюда и в пространстве и во времени лежит ответ на главный, для нашего общества вопрос. И теперь у нас есть ключ от этой тайны. И он в надёжных руках. Тем не менее, я решил прервать приятное созерцание и вернуться к нашему поредевшему воинству.
    В Оазисе царило уныние. Не в меру разгулявшееся воображение уже рисовало пышные похороны моих блестящих замыслов. Со смертью Адама настроение нашей маленькой группы резко изменилось. Все сидели в ожидании скорейшего завершения провалившейся миссии. Володарский беседовал с потерявшим всякую форму Пойнтом, Ева снова холодно глядела на меня, видимо, считая смерть Адама моей ошибкой. Вак же пытался хоть как-то разрядить обстановку, показывая объёмные изображения экспонатов Музея и создавая индивидуальные акустические сферы. Я был ему благодарен, хотя его потуги что-то спасти, кому-то помочь, вызывали ощущение полной безнадёги. Он напоминал клоуна на похоронах. Я откашлялся (исключительно с целью привлечь внимание), и объявил:
     - Ребята! Ничего ещё не кончилось.
    Все с удивлением обернулись. Даже Пойнт стал смотреть на меня. Добившись таким образом полного внимания, я продолжил:
     - Ничего не меняется. Смерть Адама - большое горе, однако, не он был главной фигурой в нашей миссии. При лучшем развитии событий, он должен был лишь влиться в наше общество. То, что мы делаем здесь - отнюдь не обычный сев. Я уже всё решил, однако, без согласия ещё одного человека, ничего не получится. Тогда придётся либо оставить эту планету, либо поселить сюда ещё кого-нибудь.
    После столь пламенной речи от чинной печали ничего не осталось. Из дома, где только что произошло несчастье, Оазис превратился в растревоженный муравейник. Все стремились ко мне, а мне, наконец, было что сказать. Только для начала я должен был доделать одно дело.

    ИСХОД
    Рассвет наконец-то наступил. Только не на Луне. Солнце поднималось над океаном, и в этот тихий час было слышно каждое движение, каждый шорох. Солнце поднималось над новой Землёй, на которую ещё не ступила нога человека. Всё, что было до этого - принадлежало другому миру. А этому только предстояло явить новых героев и поэтов, певцов и учёных. Новый мир, новая жизнь.
    Пойнт сидел на камне у самой линии прибоя, и когда вода добиралась до его босых ног, улыбался. Рядом с ним, прямо на песке, лежал Дима. Теперь уже ни что не выдавало в нём бывшего военного. Он смотрел на восход печальными глазами. Дима прощался. С прошлым, с плохим и хорошим, с Адамом. Теперь, когда всё закончено и решено, можно предаваться воспоминаниям, не боясь, что они сожрут тебя. Его ждёт Вселенная.
    На поляне, метрах в пятидесяти от пляжа, в самых разнообразных позах сидели, лежали и просто висели в воздухе Сеятели и Мыслители. Они неспешно обменивались информацией, переходя иногда на звук. Разумеется, центром этой компании был Матуна. Только теперь обладателем "ключа" был не он один. Сегодня об открытии Пойнта знали все. Скоро, совсем скоро, первые разведчики отправятся за "барьер". А через несколько дней к ним присоединятся те, кто будет готовиться в лабораториях Музея, на звёздах и, бог его знает, где ещё. Они просчитают всю имеющуюся информацию, и прибудут в качестве арьергарда. А сейчас они договариваются, спорят, дремлют…
    Послышался голос Вака:
     - Друзья, к сожалению, нам пора.
    Сонная поляна пришла в движение, и, с таким удобством и комфортом расположившиеся там люди, стали исчезать в воздухе. И каждый прощался со мной. Последними Землю покинули Дима и Пойнт, обнявший меня, и, даже пустивший слезу. Да, сильно он изменился. Подошёл Вак:
     - Тебе не обязательно оставаться.
     - Знаю. Но это мой выбор.
     - Ты быстро состаришься.
     - Точно. Семьсот - восемьсот лет, и всё.
     - Я буду заходить.
     - Не будешь. После твоего отбытия, я объявляю карантин этой планете. На десять тысяч лет. После этого - пожалуйста.
     - Тогда ты приходи.
     - Нельзя.
    Я вздохнул, и подумал, что не поздно ещё передумать. Да и вряд ли когда-нибудь будет поздно.
     - Ну что, я пойду?
    Он спросил это так, будто собрался остаться здесь ещё на тысячу лет.
     - Иди. Прощай друг.
    Он вздохнул, и исчез. Я остался один. Обернувшись, я позвал:
     - Ева!
     - Они уже ушли? - долетел бестелесный голосок.
     - Да. Иди же скорей ко мне. Почему ты ушла?
    Девушка выбежала из леса и улыбнулась.
     - Я не должна была влиять на твоё решение.
     - Решение это наше. Общее. Теперь у нас всё общее.
     - Скажи, а будешь ли ты меня любить через пятьсот лет?
     - Не знаю, - вздохнул я. - Их ещё прожить надо.
     - Негодяй! Соблазнил невинную девушку, а теперь не знает! - Она засмеялась, и мы пошли к нашему новому дому. Я очень надеюсь, что новая, моя цивилизация будет жизнеспособной. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, ведь я никогда не верил в долгосрочные прогнозы и всякие хитрые расчеты. Не знаю, может быть её тоже ждёт печальный конец. Не знаю. Но начинается она с большой любви.