1

   Мне приснился кошмар. Вот только никак не могу вспомнить, что там было. Что-то очень страшное. Очень. Я посмотрел на часы - половина восьмого. Пора вставать и собираться в институт. Сегодня с утра оркестр. Я потянулся, встал и начал одеваться. Надо успеть позавтракать. Никогда не любил есть с утра. Ну почему я должен есть, когда не хочу, и голодать, когда хочу? Потому что бедный студент не может позволить себе шикарный обед в институтской столовой за полтинник. С этой мыслью я приступил к трапезе.
   Когда я ездил на этом троллейбусе в школу, он, помниться, никогда не опаздывал. А теперь, когда до электрички остаётся пятнадцать минут, у него, разумеется, слетела штанга, или произошло что-нибудь столь же приятное. Ну, вот и он. Я лезу в переднюю дверь, приподнимая над головой кофр и сажусь на переднее сиденье, справа от водителя. Привычка. Со второго класса.
   Никогда не любил Комсомольскую площадь. Уж слишком много на ней народа в любое время суток. Они везде - толкутся в переходах, прут к вокзалам и от них, лавинами появляются из метро, и строем шагают по перронам. Впрочем, я делаю то же самое. Ага! Вот и мой поезд, а так же куча однокурсничков, направляющихся к четвёртому вагону. Ну, уж нет, туда я сегодня не пойду. Лучше уж прогуляюсь по перрону.
   В вагоне тепло. Я засовываю свой кофр под сиденье, как Чарли Паркер. Только он всё время его там забывал, и ему дарили новые инструменты. А мне никто ничего не подарит, поэтому я свой "Амати" нигде и никогда не забываю. Иногда мне кажется, что это он меня за собой везде таскает. Двери закрылись, и поезд тронулся. У меня есть двадцать пять минут чистого времени. Выхожу в тамбур, и закуриваю свою первую сегодня сигарету. "Лигейрос" без фильтра. Кайф! Теперь самое время порассуждать и подумать.
   Сначала я попробовал вспомнить ночной кошмар, но, кроме неприятного осадка в душе эта попытка ни к чему не привела. Ну и, разумеется, этот самый осадок потащил за собой цепь неприятных воспоминаний о вчерашнем вечере.
   Ольшвенцем давно рассуждал о необходимости засветиться на ТВ. И вот, свершилось! Он договорился с неким кооперативным кафе о работе. Мы должны были играть два отделения по тридцать пять минут, за что нас кормили и давали лаве. А вчера туда должна была прибыть бригада телевизионщиков из "Вздоха". Собственно, Серёжа завербовал наш пёстрый коллектив для этого кабака в расчете именно на такой случай. Случай случился. Вся команда приехала раньше обычного. Разыгрались, отстроили аппарат, и пошли курить. А я, как круглый идиот, закрыл мундштук саксофона колпачком, всё проверил (не дай бог облажаемся!) и положил инструмент на колонку. А местные ребята как раз гоняли на ней какой-то музон. С аккуратностью полного кретина, я проверил, не свалится ли моя дудка со своего ложа, и вышел в зал, посмотреть, как она выглядит. На пустой сцене она смотрелась потрясающе. Ну, всё в полном порядке. Можно курить. И ушёл.
   Через пятнадцать минут приехали телевизионщики. Серёга пошёл договариваться с ними, чтобы они могли писать звук не с микрофона, а с нашего пульта. Ну, пульт это громко сказано. Четыре ползунка и четыре канала. Восемь разъёмов. Впрочем, и музыкой назвать нашу лабуду тоже, м-да… Одно название программы чего стоит - "Пора восторженного сакса"! Только что не "Встревоженного секса"!
   Ольшевенцем вернулся, и, потирая руки, сообщил, что они отснимут три первых песни, так что, всё в полном ажуре, будем любоваться на себя в ящике в пятницу вечером. И вот, под восторженное чавканье зрителей, мы выходим на сцену. Берём инструменты. Камеры приветливо смотрят на нас, а мы на них. Серёга бодро отсчитывает - "Раз, два, три, четыре" - и из-за такта мы начинаем. Первая моя нота - фа диез. А у Мишки сразу ре мажор, его синтезатор и составляет всё наше гармоническое сопровождение. Так вот. От вибрации клапан фа диез у меня залип. И вместо унисона раздаётся потрясающей чистоты диссонанс, не услышать которого не может даже слепо-глухо-немой. Ольшвенцема так и перекосило. Но, ничего уже не поделаешь, у меня сольная партия, и вся она держится именно на многократном возвращении на этот чёртов фа диез, который сейчас никакой ни диез, а просто фа.
   Самое интересное, что я сразу всё понял. Инструмент лежал на вибрирующей колонке, а клапан был закрыт. Вот он и "залип". Но сейчас, во время игры, я ничего не могу сделать. Я ухожу на терцию вверх, но, от этого фа диеза никуда не спрячешься.
   Наконец-то Серёжка начал петь, а я судорожно отлепил, чёртов клапан, и к припеву заливаюсь соловьём, но, телевидение уже свернулось…
   Зашипели двери, электричка подошла к моей станции, и я вывалился на платформу. Ффу, такие истории вспоминать ещё страшнее, чем в них оказываться. На платформе ко мне присоединяется наш староста, и требует полтинник профсоюзного взноса. Я вяло отбиваюсь, он вяло требует, постепенно разговор переходит на музыкальную тему, ну и, слава богу. Где я ему наберу пятьдесят копеек на профсоюзный взнос в неизвестно какой профсоюз? Я понимаю, профсоюз у шахтёров или сталеваров. Они на свои полтинники каждый год в санатории ездят, им и с жильём помогают и с трудоустройством. А слышал ли кто-нибудь, чтобы музыканту помогли с трудоустройством или с квартирой, бог с ними, с санаториями.
   Так. Валерка идёт в главный корпус, а мне налево, в оркестровый. Я прошу его заскочить в комитет комсомола, чтобы назначили, наконец, собрание по поводу моего принятия в вышеуказанную организацию. Мне туда уже давно пора. Вон, Лошадь оттуда в армии выгнали, а он уже опять вступил. Видимо, есть что-то в этой ВЛКСМ.
   Так. А вот тут надо ступать как можно осторожнее. Здесь у нас большой и длинный каток, и прямо до нужного мне корпуса. Я тут уже изображал шикарный полёт подбитого врагами бомбардировщика с жертвами. Для сохранения равновесия я, разумеется, вскинул вверх кофр изо всех сил. Но, не смотря на все усилия, моё седалище резко опустилось вниз, а сундук с дудкой повалил двух девчонок с хорового отделения. Было дело.
   Меня догоняет педагог по дирижированию. Хороший мужик, только вот никак в толк взять не может, что этот предмет далёк от меня, как туманность Андромеды. Почему я не выбрал себе репертуар, почему до сих пор дирижирую только увертюру из "Кармен", ведь у меня постановка от рождения, и т.д., и т.п. Ведь хожу же я на аранжировку и инструментоведение. Вот, мол, тебе прекрасный репертуар - и "Аскольдова могила", и "Танец рыцарей", и… Я резко останавливаюсь, и говорю: - Хорошо, Лазарь Моисеевич. Я выбрал. Буду дирижировать "Реквием" Моцарта. Целиком. А не только "Ля Кремозо". Все пятьдесят две минуты. Он открыл рот, потом закрыл. Потом снова открыл. Я извинился, сославшись на оркестр, а он так и остался на морозе с открытым ртом.
   Когда я вошёл в четвёртый корпус, до оркестра оставалось ещё минут восемь. Сняв пуховик, я отправился в библиотеку. Там взял партитуру бессмертного творения венского повесы, а клавир, для аккомпаниаторши попросил доставить в кабинет Лазарю Моисеевичу. Теперь бегом на четвёртый этаж, а то Радобог из меня сделает посмешище на весь день.
   И всё-таки я опоздал. Тихонько извиняясь, я двинулся на место второго альта, но Семён Владимирович уже заметил свою любимую жертву:
    - Менделеев, выключите вы этот троллейбус (так он называл электроорган "Вермона", за схожий с ним тембр), а вы, Лёша, приговариваетесь сегодня…

2

   Вечный, противно моросящий дождик. Небо словно выкрашено неумелым художником во все оттенки серого. Вода затекает за шиворот, а между бронежилетом и рубашкой самое настоящее болото. Хороший день для прощаний и расставаний. Только, здесь последний месяц все дни такие.
    - Ну что, поедем домой, начальник? - кричит, завидев меня шофёр. Я согласно киваю. Домом он называет журналистский лагерь в местной гостинице. Я сажусь на переднее сиденье и ставлю камеру между ног. Сзади устраивается Кетрин. Машина разворачивается и выезжает на шоссе. Сегодня можно не боятся нападения с воздуха - облачность метров тридцать-сорок. Они такой погоды не любят.
   Странный я всё-таки человек. Просидел в этой грязи месяц, насмотрелся и наснимал кучу всяких ужасов, а уезжать не хочу. Видимо, природная лень моя привыкает к любым обстоятельствам, а, привыкнув к ним, считает их наилучшими. Не надо шевелиться, делай всё как всегда и спи хоть на ветке. Но ветка должна быть привычной. Но, раз высокое начальство посчитало, что отправить журналиста из района боевых действий на Дальний Восток быстрее и разумнее, чем просто посадить его коллегу в Москве в самолёт, и через двенадцать часов получить от него репортаж, то и быть посему. Тем более что те места я люблю и знаю.
   Как обычно, Кетрин достала из сумки невероятное количество шоколада, и принялась меня им пичкать. Она знает, что наш водитель - Тигран не переносит сладкого. Зато есть я, чья природная лень никогда не позволяет слишком долго протестовать. Так у нас здесь повелось, она таскает шоколад, а я - воду. Но если шоколад она заставляет есть, то воду у меня приходится выпрашивать. Поэтому она считает меня невежливым. Пусть считает. Между прочим, это очень хорошая тема для дорожных разговоров. Самая лучшая и безобидная в Агентстве. А многие, вообще, принимают эти разговоры за семейные разборки.
   Впереди нас что-то горит, но сквозь пелену дождя невозможно разобрать, что же именно это такое. С безапелляционной уверенностью я заявляю, что это "шестёрка" с беженцами. Кетрин ехидно интересуется, почему именно "шестёрка". А я, уже совсем менторским тоном объясняю, что потому что из вертолёта по ней стрельнули из двух "НуРов" (Примечание. НуР - неуправляемая ракета). Подъезжаем совсем близко. Я включаю камеру. Да, это действительно была "шестёрка". Во всяком случае, так утверждают многочисленные свидетели. И в ней действительно ехали беженцы. И, что самое интересное, вертолёт произвёл залп одним бортом. А там именно два "НуРа". Снимаю догорающий остов разваленной напополам машины и то, что было недавно людьми. Кетрин опрашивает свидетелей и мысленно потирает руки - одна поездка - три репортажа, а я вспоминаю старинную футбольную поговорку - два удара восемь дырок. Я её прекрасно понимаю - денег нам больше не заплатят, а вот наш рейтинг в Агентстве станет совсем уж недостижимым. Меня эти детские игры в то, кто соберёт больше очков, не интересуют с пятилетнего возраста.
   Вот мы и дома. Томпсон интересуется, поеду ли я в телецентр. Отвечаю: нет, не поеду. Мне предстоит трёхсоткилометровое ночное путешествие до аэропорта, посему, я манкирую своими обязанностями, и ложусь спать. Хотя бы на пару часов. Кетрин принимает точку зрения Томпсона, и начинает давить на честолюбие. Я достаю кассету из камеры, и с видом профессора из Гарварда начинаю объяснять, каким концом её вставлять в магнитофон, почему именно этим концом, а не другим, какую кнопку нужно нажимать для перемотки, а какую для воспроизведения. Всё я прекрасно понимаю: магнитофоны здесь на ладан дышат, были прецеденты, а я, вроде как, заставлял их работать. Но никуда я не поеду, я гордо пойду спать.
   Кто-то тихонько звал меня по имени. А я тонул в жутком кошмаре. Кто-то гладил меня по руке. Кошмар становился всё ужасней. Кто-то взял меня за плечо, и я рывком поднялся на кровати. Точнее, я попытался подняться, но на мне был перепутанный спальный мешок и я свалился с раскладушки.
    - Кетрин, дорогая, когда будете в следующий раз будить нашу светлость, делайте это активнее, иначе, одним прекрасным утром я так и застряну между сном и реальностью. - Эту фразу я произносил каждое утро.
   Сегодня это было в тридцать первый раз. Но Кетрин считает, что будить человека перед поездкой на войну нужно вежливо и деликатно. Не знаю, может это действительно так.
    - Куда сегодня?.. И тут я вспомнил, что уезжаю. Что предстоит мне проехать триста километров и пятьдесят всевозможных постов. И всё ночью. А потом четыре с половиной тысячи километров до Красноярска, и ещё столько же до Южно-Сахалинска. А там… Я мысленно застонал. Итак, в путь.
   Тигран уже открыл багажник, но я только махнул рукой. Вещей - маленький рюкзачок да чемоданчик с сатфоном (Примечание: сатфон - спутниковый телефон). Всё это прекрасно разместится на заднем сиденье.
   Появляются Томпсон и Кетрин. Следует трогательная сцена прощания, с объятиями, поцелуями и рукопожатиями. Я плюхаюсь на переднее сиденье и объявляю:
    - Занимайте места, согласно купленным билетам.
    - Что-что?
    - Да нет, это я так. Дорога длинная.
    - Это уж точно. Ты, наверное, уже на Сахалине будешь, пока я буду назад ехать.
    - Так полетим со мной!
    - Ты всё шутишь! Я, вот удивляюсь, как ты не свихнулся ещё на этой работе.
   Тигран зажёг фары, и мы поехали. Через двадцать километров первый пост. А дальше ещё и ещё, так что, особенно не расслабишься. Но и за рулём не заснёшь.
    - А с чего ты взял, что я не свихнулся? Да и не только я. У нас, наверное, только Томпсон нормальный. Это вторая его поездка.
    - Да по вам как-то этого не скажешь, всегда весёлые, даже когда злые.
    - А ты обращал когда-нибудь внимание на наши с Кетрин разговоры?
    - Ну, обычные семейные разборки…
    - Мы не женаты и не любовники. Мы так защищаемся. Она шоколадом, я - ленью. Если на всё смотреть серьёзно…
   Тут нас первый раз останавливают. Машина съезжает на обочину, подходит солдат. Я открываю окно, а он уже машет рукой, мол, проезжайте. Узнал. Мы здесь часто бываем. Ну что ж, едем дальше. Стало совсем темно. Свет фар выхватывает куски дороги без разметки, камни и кусты на обочине. Когда проезжаешь через сёла, то видишь на обочинах трёхлитровые банки с ценниками. Это местные жители продают левый бензин.
   Новый пост. Бетонные блоки, проехать которые можно только на самой малой скорости. Мы тормозим. Странно, но нас никто не останавливает. Тигран описывает сложную восьмёрку, а потом резко жмёт на тормоз. Прямо перед машиной лежит мёртвый солдат. А на обочине стоит подбитый БТР. Я открываю дверь и выползаю из машины. Иду посмотреть, что же там случилось. Так. Несколько трупов. Совсем свежих. Надо посмотреть, может, кто выжил в бэтэре.
    - Тигран, иди сюда. Здесь никого нет.
   Он послушно вылезает из машины и идёт к броневику. Хороший шофёр, смелый, и главное, полностью верит в моё чутьё. Сказал, никого нет, значит, нет. Я залезаю на бэтэр и открываю люк, а он протягивает мне фонарик. Внутренности БТРа напоминали сгоревшую бойню. Придерживая желудок языком, я спрыгнул на землю. Никому мы здесь уже не поможем. Сначала нападавшие спалили бронетранспортёр, а потом перебили немногочисленный пост. Оружие забрали только у тех, кто был на улице. В машину не полезли.
    - Тигран, давай отъедем назад метров на двести, а оттуда я позвоню военным.
   Он неодобрительно шевелит могучим носом, но соглашается. Я настраиваю сатфон и набираю номер. Представляюсь. Сообщаю что и где. Меня просят остаться на месте. Я говорю про самолёт. Они обещают помочь. Через полчаса, за которые мы с Тиграном молча сидели в машине, прилетело сразу три вертушки. Один, Ми24, "Крокодил" по нашей терминологии, остался висеть в воздухе, прикрывая тылы, а два Ми восьмых опустились на землю. Из одного посыпались солдаты, из другого - высокое начальство…
    - И вы точно никого не видели?
    - Точно, Иван Григорьевич. И боюсь, что теперь опоздаю на самолёт.
   Беседа с генералом и фискалами продолжается уже полтора часа. Меня, по большей части, мучил генерал, Тиграна - "бурильщики". И всё это мне уже порядком надоело. Но, ничего не поделаешь. Видимо, я действительно опоздаю на этот рейс, и придётся лететь через Москву.
    - Алексей, обратился ко мне генерал, мы задержим для вас рейс, не переживайте.
    - Иван Григорьевич, у меня в Красноярске пересадка, и если вы задержите самолёт здесь, то всё равно, сахалинский борт уйдёт без меня.
    - Хорошо. Вас устроит мой вертолёт?
    - Вполне.
    - Тогда переносите вещи, я отвезу вас прямо на лётное поле. И… спасибо.
   Через пятнадцать минут мы были уже в воздухе. Я нагнулся к командиру корабля и…

3

    - И всё-таки, акустика здесь, как в бочке.
    - Да, весь музон надо будет писать исходя из этого.
    - И моно. А я там такие панорамы сделал…
    - Перебьёшься. Что есть, то есть. Самый известный театр в стране дал тебе…
    - Да мне, в общем, по барабану. Это у тебя будут проблемы.
    - Какие?
    - Ну, во первых…
   И я стал перечислять его проблемы. И чем дальше я распространялся, тем больше он съёживался.
    - Ладно, чего там… Давай включим твою кассету и послушаем.
    - А ты что, не слышал, как здесь Деф Леппард звучит?
    - А вот чтоб звучало, это уже твои проблемы. - Он повернул голову, и крикнул - Давай!
   Бес меня попутал связываться с этим театром. Но надо же хоть что-то делать! Если в стране бардак, то это ещё не значит, что я должен в нём участвовать. И, можно надеяться, что после премьеры нам что-нибудь да заплатят. Я огляделся. Длинный и узкий зал. Высоченный потолок. И всё вдохновляюще чёрного цвета. Ни одной тряпки. Занавеса нет. Сцены нет. Стулья жёсткие, звук не поглощают.
   "Здесь играл и пел Высоцкий! Здесь поставлены лучшие спектакли! Люди ночами стояли за билетами!.." Высоцкому акустика без надобности. И той самой очереди. А у нас - один актёр, текст, и куча разной музыки. Одна должна стелиться по полу, другая - обволакивать, третья… ну и так далее. И как всё это прикажите делать?
   Иво смотрел на меня, стараясь понять, о чём я сейчас думаю, какие светлые идеи рождаются в моей большой голове.
    - Да нет, Ив, тут всё и так ясно. Никакого ревера, сухой тихий звук, там, где нужно стерео - вон два тридцативаттника стоят. Для радио - звук прямо с контрольного динамика "Таскама". (Примечание: Здесь - Таскам - студийный катушечный магнитофон). Динамику наращивать за счёт моно системы. А у тебя будет радиомикрофон. Вот и все гениальные идеи.
    - А твоя музыка?
    - Какую скажешь, такую и напишу. В свете вышеизложенного. Ты лучше о заимствованном музоне беспокойся. Ему, знаешь, ревер за здорово живешь, не откусишь.
    - Хорошо. Давай попробуем. Я буду на сцене, а ты включай всякие куски.
    - А кто всё это слушать и смотреть будет?
    - Точно.
    - Пойду расставлю всё по порядку, а Митя включит.
   Поднимаюсь в радиорубку. Там, как положено, уже квасят. Меня хватают за руки, предлагая присоединиться. Совсем недавно я узнал, почему меня здесь так уважают. Оказывается, им больше моей музыки нравиться то, что я всегда курю красный Данхилл. Всегда. Чтобы не случилось. Есть у меня деньги или нет. Невзирая на голодающую страну и дырявые джинсы.
   Митя сидел в закутке с окном на сцену. Разговор наш он слышал. Поэтому всё готово, и по команде он запускает кассету. Отлично. По дороге назад меня снова хватают, и огорошивают потрясающей новостью: наше несчастное государство изъявило согласие по поводу присоединения к имперской лиге некоего воюющего со всем миром государства. Со всеми вытекающими. С горя я поддался, и хлопнул рюмку. Наверное, хлопнул бы и ещё, если бы не Иво.
   Итак, он на сцене, я в зале. Отключение от внешнего мира. Всё, что есть, живёт только здесь.
    - Сейчас, сейчас я начну. Сейчас…
   Пошла музыка. Волшебная сила искусства! Акустика - дрянь, Иво ещё не весь текст знает, музыка - это вообще наброски. И, тем не менее, погружает. Я смотрю на сцену, слушаю акустику, а погружение уже произошло. Правда, не совсем туда, куда ожидалось. Перед глазами возник этот дикий и странный случай.
   Я шёл по Покровке, от "Новороссийска" к центру. Смотрел по сторонам, будто я живу не в двух шагах от сюда, а в Солнцево. Уже то, что в середине рабочего дня на улице не было шумящей и чадящей пробки, было странно. Обычно, машины стоят здесь плотно прижавшись друг к другу от Лялина переулка до Садового кольца. Стоят уже лет пять. Как только разрешили поворот направо, так и стоят. И будут стоять во веке веков. Аминь.
   А сегодня - парочка на светофоре у кольца, и всё. Я остановился напротив книжного магазина в размышлении, как вдруг, моё внимание привлёк летящий где-то под девяносто, жигулёнок. Я пошёл вперёд, позабыв про книги, увидев в этой машине какое-то несообразие. Что-то было не так. Если увидеть человека, обыкновенного человека, но с тщательно уложенными волосами толщиной с леску, то ощущение будет сходным. Что-то не так, но что именно - сразу не разберёшь. Вот и здесь была такая же мелочь. И тут я понял. В этой машине не было водителя, но был пассажир на переднем сиденье. Причём, пассажир склонился над рулевым управлением, и явно собирался что-то предпринять. Почему он не перелез в кресло водителя - непонятно. Почему он просто не нажал на тормоз, или не воспользовался ручником - то же непонятно. За те мгновения, что машина приближалась ко мне, я рассмотрел, что пассажир пристёгнут, а на лице нет и признаков страха или хотя бы озабоченности. Он крепко держал руль. И вдруг, он резко свернул в мою сторону. Я остановился, и показал, что пропускаю его. Машина с грохотом ударилась в угол дома, в метре от меня. Постучав пальцем по голове, я обошёл искореженные "Жигули", и отправился домой. А за моей спиной совершенно обыденно хлопнула дверца…
   …Фея не стала говорить о том, как они прекрасно играют, не велела загадывать желаний, она просто сказала: "Ты, поющий о беге серебристого ручья, будешь гениальным флейтистом. А ты, поющий о танцах эльфов в лунном свете, не будешь..." Флейтисты поразились, спросили: "Как, отчего?" А фея рассмеялась, представьте себе этот смех в тихую, летнюю английскую ночь, и говорит "Ни отчего. Просто я так решила..." Где музыка? (Примечание. В тексте использован фрагмент пьесы А. Вишневского "Шаровая молния")
    - Ив, дальше пока нет. То есть есть, но тебе она не покатила.
    - А, точно. И оставь, пожалуйста, свой лабухский жаргон.
    - Есть. Оставляю. Больше не лажанусь и не киксану.
    - Да ну тебя… что скажешь?
    - Как и предполагалось. Ты не везде стыкуешься с музыкой. И не только в частотном диапазоне, но и в ритме. Вот смотри: там где…
   Вечером мы идём гулять. Мне ещё надо было купить хлеба, но он кончился ещё днём. Странно, как быстро мы привыкли к изобилию и как резко реагируем на перебои с чем-либо. Иво купил пива, и мы устроились на скамеечке в сквере.
    - Ну, и что ты обо всём этом думаешь?
    - Исключительно согласуясь с вышеизложенным. Мне всё понятно. Я дописываю музыку, с Митькой монтируем её с твоей лабудой, прогоняем пару раз, а дальше - договаривайся с осветителями.
    - Я не об этом.
    - Больше нас ничего не должно интересовать. Я своё отвоевал.
    - И не тянет?
    - Могу процитировать почитаемых мною Стругацких…
    - Не надо. Ты столько войн видел, и можешь сам сделать…
    - Знаешь, когда я сидел на Кавказе, то имел очень ограниченную информацию. В основном, ту, что сам добыл или притащили коллеги. И знаешь, приезжая в Москву, я сразу начинал понимать, что и как. А вот там…
    - Ну, это локальные конфликты, и тем более, ты сейчас не на Кавказе, а в Москве.
    - Знаешь, там тоже локальный конфликт. Давай лучше поговорим о другом.
    - И всё-таки… а, ладно.
   Мы молча хлебаем пиво и рассматриваем прохожих. Девять вечера, а светло, как днём. Жизнь на ближайшее время, представляется мне простой и безоблачной. Сиди и пиши музыку. Жена принесла мне несколько заказов с телевидения. Там оценили. Раз в неделю что-нибудь, да подкидывают. Спектакль. Саундтрек к спектаклю. Да ещё в таком театре. Да и не только саундтрек. Это серьёзно.
    - О чём задумался, о светлом будущем?
    - А ты откуда знаешь?
    - Знаю.
    - Ну, раз ты всё знаешь, объясни, растолкуй мой сегодняшний страшный сон.
    - Рассказывай.
    - Значит так…

4

   Милая моя… Любимый мой… Солнце моё… Я… не могу… без тебя… Не плачь, а то я… Не надо… Может я останусь?.. Милая моя, Любовь моя… Нет, не надо… Я тебя люблю… Я не смогу без тебя… Это не на долго… Всё, всё… Нет… Любовь моя, ненаглядная моя…
   Уже объявили посадку, а мы всё стоим и не можем отпустить друг друга. И нет никого, кроме меня и жены. Всё здание аэропорта пусто. Кто-то ходит, толкается, вооружённая охрана оттаскивает кого-то от очередей, лупит по головам… Но это всё не люди. Это призраки, приведения. Есть только я и она. Адам и Ева. Любимая моя… Милый мой…
   Пока мы ехали в аэропорт, она не верила, что сможет улететь. Закроют границы. Не будет топлива. Мобилизуют все самолёты в армию. Поэтому она и ехала. А я всё разливался соловьём, что через пару недель продам квартиру и прилечу, приплыву, приползу к ней на эти острова другого полушария. Всё потихоньку успокоится. И уж точно, не будет никакой войны. Или её не будет до моего отъезда, а там уже всё равно. Я же не дурак. И вот мы приехали в порт.
   Большинство рейсов отменено, но этот - никогда. Кому нужно отменять рейсы в тихую и далёкую банановую или кокосовую республику. Мы подошли к стойке, зарегистрировались и тут…
   Любимый мой… Милая моя…
   …Продолжается посадка на рейс номер…
   А мы всё не можем отпустить друг друга. Милая моя… Любимый мой…
   Когда объявили особое положение, все кто мог уехать, побежали. Но куда можно убежать, и на что? Какой смысл бежать в Европу или за океан, если там будет то же, что и здесь? Они надеялись, что всё окончится гражданской войной здесь. А я - нет. На кой чёрт копить такую гору атомных бомб, и не пользоваться ими? Нет, надо искать место потише и подальше. И я нашёл такое место. Острова в Тихом океане. У самой Антарктиды. Теперь нужны деньги.
   …Продолжается посадка на рейс номер…
   Иди. Иди. Я больше так не могу… Милая моя… Любимый мой…
   Деньги… Мы продали всё, что у нас было. Потом я продал чужие компьютеры. Она продала чужую квартиру. Денег хватило на килограмм золота, паспорта визы и билеты. Но… Один из них оказался недействительным.
   Я не сказал ей. Просто объяснил, что нужно продать нашу квартиру. Так будет надёжнее. И прилечу следующим рейсом. Через две недели. А если будет совсем плохо, то рвану через Украину. Мы спрятали золото в аккордеон, и договорились с таможней. Таможня даёт добро.
   …Заканчивается посадка на рейс номер…
   Всё пора. Силой отрываю её от себя и беру чемодан. Она берёт аккордеон. Мы подходим к таможне. Дальше мне хода нет. Всё. Иди, Любовь моя. Она не плачет. Она не может больше плакать. Движения её напоминают походку зомби из страшных сказок. Таможенник смотрит на неё, и отправляет по зелёному коридору, прямо к самолёту. Для него ясно, что человек в таком состоянии не может быть контрабандистом. Я смотрю на неё, и боюсь, что сейчас она развернётся, бросит всё, и побежит ко мне. Я боюсь и жду этого.
   Она улетит, и больше я её не увижу. Она прошла автоматическую дверь и остановилась. Обернулась. Ищет меня глазами. Я прячусь за стойку, но она уже нашла. И снова… Любимая моя… Милый мой…
   …Закончена посадка на рейс номер…
   Кто-то берёт её за руку, поднимает чемодан и ведёт к кишке, пристыкованной к самолёту. Я ещё вижу её. Она всё оглядывается, пытаясь поймать мой взгляд, но не может. А я всё ещё вижу… Милый мой… Любимая моя…

5

    - Молчун, иди к командиру.
    - Иду.
   Командир со своим штабом располагались на другом конце нашего лагеря, вставшего полукольцом в небольшой деревушке. Я поднялся, и, мимо костров, зашагал к командиру. Вся жизнь лагеря сосредоточилась вокруг костров. Кто-то спал, кто-то ел, где-то травили байки. Иногда забавно было послушать, что же говорят солдаты. Одни с трудом вспоминали предыдущую жизнь, но таких становилось всё меньше и меньше. Другие, как водится, загибали о своих мужских подвигах в "освобождённых" от зелёных лагерях. Всё это сдабривалось брутальным юмором и дружным хохотом. Однако, чем дальше мы продвигались, тем меньше было даже такого смеха.
   В штабе меня встретил командирский холуй-денщик, и сразу повёл к полковнику. Штаб располагался в большом доме "нового русского", как говорили в прежние времена. Прекрасный ковёр на полу был основательно загажен двумя неделями нашего пребывания. А вокруг него валялось множество окурков.
   Кабинет полковника был в подвале. Так безопаснее. Вдруг, какой-нибудь зелёный сумеет поднять в воздух самолёт, или, того хуже, стрельнёт из пушки. Правда, о самолётах, молодое поколение только слышало, но пушки были даже в нашем отряде. Вот только снаряды к ним кончились года три назад. И, тем не менее, их исправно таскали с собой, как знамя или герб.
   Полковник оглядел меня, скрутил самокрутку и закурил.
    - Садись, Молчун.
   Я сел, и стал разглядывать нашего предводителя. Он был воякой старой закалки. На пару лет старше меня, но уже совсем седой, хотя это не портило его мужественного профиля. Насколько мне было известно, он прослужил в армии всю жизнь, начиная с Суворовского училища. И был он абсолютно убеждён в правоте своего дела. И как всегда, прежде чем перейти к делу, прочитал политинформацию. Слушал я его в пол-уха, эту политинформацию он произносил без существенных изменений вот уже три года. Примерно столько же времени назад у нас кончились снаряды.
    - Как тебе известно, Молчун, наши силы, силы созидания и восстановления Великой Империи ведут неравные бои с коварными войсками так называемых зелёных, с юга нас подпирают озверелые чубы, а где-то далеко на западе, имеются такие сведения, существует несколько враждебно настроенных к нам держав. Правда, информация о них не поступала со дня Обмена Ударами. Продажные правители тех времён побоялись вести честную войну, и тут же подписали договоры. Не секрет, что так называемые зелёные захватили несколько погребов с ядерным оружием. Вот только, они боятся его применять. Или не могут. Может быть, и у озверелых чубов тоже есть бомбы, мы не знаем. Поэтому, у меня есть к тебе несколько вопросов, и, в зависимости от ответов, несколько приказов.
    - Я вас слушаю.
    - Молчун, до войны вы получили хорошее образование. И многое знаете. А я о вас ничего не знаю. Даже имени настоящего.
    - Меня зовут Алексей Гжинский. На вытекающий отсюда вопрос, я сразу отвечу: нет, я не еврей, мои предки - выходцы из Польши.
    - Какая ваша специальность? Кем вы были до войны?
    - Много кем.
    - Хорошо, на кого вы учились?
    - На дирижёра. И стал им. Во всяком случае, получил диплом.
    - А кем вы ещё были?
    - Журналистом. Видеооператором. Композитором. Учился заочно на инженера. Всего два курса.
    - Специальность?
    - Системы управления.
    - А компьютеры?
   Вот тут меня пробрало. По-настоящему. За последние годы вспоминали обо всём, но о компьютерах полностью забыли. Или рассказывали такие сказки, что я просто столбенел.
    - Да. PC я знал хорошо, но сколько лет прошло… Да и электричества нет…
    - Я не об этом. Вы знаете что-нибудь о бортовых компьютерах на самолётах?
    - Нет. Но можно повозиться.
    - Вот и хорошо. Скажу по секрету, мы обнаружили здесь недалеко аэродром, и захватили несколько техников из зелёных. Самолёты, конечно, гм, но они в рабочем состоянии. МиГ21, Миг23 и L39
    - Ну и сундуки… простите, полковник, вырвалось. Но ведь на них, насколько я помню, нет компьютеров.
    - Вам нужно осмотреть двигатели и запустить их.
    - А керосин, а авионика, а системы управления а… да ладно, кто на них летать будет? Лучше бы уж По2 нашли…
    - Вы и будете. И ещё у меня есть… ладно. Вы получите в помощь всех зелёных механиков и станете лейтенантом. Но! Вы ведь патриот?
    - Конечно. Вы бы не поручили такое важное дело непатриоту!
    - Вам уже за сорок и вы добрый человек. Так вот, чтобы у вас не возникло дружеских отношений с техниками, вы исполните ещё один мой приказ. Собственно, это приказ номер один. Вместе с теми механиками мы задержали старика. И сейчас вы его расстреляете. Отведите подальше, за овраг и… Ну ясно. Вот письменный приказ.
   Я протянул руку. Всё было как в кошмарном сне. Только что, меня подразнили той самой возможностью, которую я ждал уже десять лет. Тем самым невероятным случаем, на который надеется любой человек. Я мог вернуться… Залить баки полковнику и самолёту, и дай бог, махнуть крылом в южную часть Тихого океана… Подвесные баки… На всю массу оружия…
   Приказ оказался в моей руке. На куске жёлтой бумаги аккуратным почерком капитана было написано: Подателю сего, рядовому Молчуну… Если я скажу нет, то он грохнет меня прямо здесь. Не смотря на все мои таланты. Если я скажу да, то что тогда? Левая рука сама положила приказ в карман шинели, а правая отсалютовала.
    - Есть!
    - Вот и славно. Идите, а утром доложите, и приступите к новым обязанностям.
   Я отсалютовал ещё раз, и на негнущихся ногах вышел. Наверху холуй-денщик отдал автомат и заговорщицки подмигнул. С трудом сдерживаясь, я вышел на улицу. Надо вернуться за своим мешком. Нет. Стоп. Зачем это солдату, расстреливающему другого солдата идти за мешком? Так меня хватятся сегодня же ночью. Нет. Выигрыш во времени важнее банки с тушенкой. Мысли мои совсем спутались, и я чуть было не вернулся к своему костру. Нет, так не пойдёт. Впервые за много лет я принимаю самостоятельное решение, и тут же всё порчу. Нет, так не пойдёт.
   Я подошёл к охраннику и протянул приказ. Он, шевеля губами, медленно прочитал по слогам.
    - Забирай. Во-он тот. - Он показал пальцем на лежащего у костра человека. Он был совсем старый.
    - В первый раз, ага? Ну ничоо, это только попервой гадливо. Пообвыкнешь.
   Кивнув головой, я направился к костру и пинком разбудил старика. Он закряхтел, и подобрал ноги. Потом закашлялся, да так, что я думал он никогда не остановится. Тогда я пнул его ещё раз.
    - Подымайся, пень старый, идём смотреть на восход.
    - Куда?
    - Там увидишь.
   Он всё понял и суетливо засобирался. Все люди ведут себя в подобных ситуациях по-разному. Уж этого я здесь насмотрелся. Старик судорожно пытался напялить на себя драное пальто и, одновременно, поправить перемотанные проволокой очки. Левое стекло в них треснуло. Потом он птичьим движением пригладил волосы. Нагнулся. Видно, хочет что-то взять. Я снова пнул, и он упал. Вокруг заржали и начали помогать мне советами. Я схватил его за шиворот, и поставил на ноги.
    - Иди. Я пойду за тобой. Вон там, видишь овраг? Нам за него. Вперёд.
   Старик хотел что-то сказать, но махнул рукой и пошёл прямо через лагерь. Это хорошо. Пусть все видят, куда я пошёл, и зачем. Получил важное задание. Должен исполнить.
   Мы шли мимо костров и домов. В последний раз я вижу всю эту дрянь. И грязных тупых солдат, и костры, и загаженные домишки. И нашу Непобедимую и Славную. Но… Я почти десять лет сам был таким, и почти десять лет жил так.
    - Стой, мать, кто идёт?
    - Молчун. Веду в расход.
    - Приказ.
   Я протянул постовому приказ и отвернулся. Свернул себе самокрутку и закурил. Пока часовой читал бумагу при свете бензиновой зажигалки, я рассматривал старика. Ничего необычного я не увидел. Старик как старик. Драное пальтишко, дырявые башмаки и поросшее козлиной бородкой интеллигентное лицо. Интересно, кем он был раньше? Впрочем, мне, как патриоту, не положено думать о таких вещах. Мне вообще не положено думать. Я должен выполнить приказ командира, и, благополучно вернуться за наградой. А может, так и поступить?
    - Можешь идти.
    - Ты здесь будешь стоять через час?
    - Неа. Колян меня скоро сменит.
    - Жалко. Ну, ладно.
    - Ну, дед, двигай. Нам прямо, увидишь тропинку вниз, и спускайся. Только не очень быстро. А то я тебя не догоню.
   Постовой заржал. Это была хорошая шутка. Он разнесёт её по всему лагерю. И никто меня ждать не будет. До утра. Старик зашагал к оврагу, а я - следом за ним. Тропинка была пологая и утоптанная. Но в темноте он не удержался, и покатился вниз. Ну вот, пронеслось у меня в голове, он сам себя и убьёт. Может, оно и к лучшему, а через пару дней я услышу "голос свободы" (Примечание: голос свободы - шум реактивного двигателя). Но он и не думал сворачивать себе шею. Когда я спустился на дно оврага, он уже стоял и отряхивался.
    - Теперь наверх. Там, подымишься, и увидишь, где.
    - А…
    - По тропинке вверх шагом марш!
   Для пущей убедительности, пришлось добавить ногой. Старик мелкими шажками побежал наверх.
    - Не спеши. Для сердца вредно.
   Он остановился, и, удивлённо посмотрел на меня.
    - Иди, иди, чего встал.
   Мы на месте. Рядом свежие могилки, в которых сердобольные жители села хоронили расстрелянных. И свежие ямы. В одной из них лежит капитан зелёных. Его не успели закопать. Старик мой совсем расклеился, снова начал поправлять то пальто, то очки. Я показал автоматом на яму с капитаном. Он перекрестился и пошёл к ней. Я не стал ждать, пока он до неё дойдёт, а лупанул очередью в капитана. Потом подошёл, и сделал контрольный выстрел в голову.
   Вот его я бы завалил без угрызений совести. Хотя, кто его знает? Закинув автомат за спину, я показал старику на запад. Он бешено закивал головой, и молча пошёл вперёд. Через полчаса нашего путешествия, старик остановился, и спросил:
    - А куда, мы собственно, направляемся? И как вас зовут?
    - Алексей. А направляемся мы на запад. Если будем идти ночью, а отсыпаться и искать пропитание днём, то недели через три дойдём до польской границы. А там - посмотрим. А как вас зовут?
    - Александр…Семёнович. Доктор наук. Аэродинамика.
    - Хорошо. Вы язык какой-нибудь, кроме русского, знаете?
    - Английский.
    - Очень хорошо. И, я надеюсь, вы не патриот?
   Александр Семёнович мелко засмеялся.
    - Ну что вы… А почему, собственно, на запад? У вас там кто-нибудь есть?
    - Не там. В общем, я отправил жену на далёкие острова…
    - Вам не нужно на запад. Вам нужно на юг. Пятьдесят километров отсюда. Там была база флота…
    - А охрана, а на чём плыть? На крейсере? Вдвоём?
    - Нет, ну что вы. Во-первых, там есть большие катера, запас хода - хоть в кругосветку иди. А охрана… Почему, вы думаете, зелёные не добрались до флота?
    - А они не добрались?
    - Нет. Но и охраны там больше нет. А корабли есть. Ну а с большим катером я как-нибудь управлюсь.
    - Тогда решено. Ведите.
   Вид на бухту открывался сказочный. Ветер гнал по морю барашки. Это самое прекрасное время суток - через несколько минут на востоке взойдёт солнце, а сейчас его нет, есть только намёк. И вот они - прямо перед нами.
   Средние и малые боевые корабли, большие катера… Осталось совсем немного.
   Будто и не было этих десяти лет сплошного кошмара, будто я только что проснулся. А передо мной море. И вот тот корабль, он отвезёт меня…
   Вначале я подумал, что природа ошиблась. Не может солнце всходить на западе. Но свет, к которому я стою спиной, становится невыносимым, и я чувствую жар. Теперь я вижу в воде отражение быстрорастущего гриба, и снова вспышка…