А.Вырский
Москва, Сентябрь - октябрь 2000г

ЗАКРОЮТ МОИ ГЛАЗА

    Пробуждение с похмелья может заставить отказаться от вредной привычки кого угодно. Ну, может и не кого угодно, но меня - точно. Сколько я уже воздерживался от приёма алкогольных напитков, точно не скажу, но уж точно не меньше года. И именно по этой причине. Чёрт меня дёрнул опять накушаться! Ладно, бог с ней, с причиной. Теперь я имею дело со следствием, и оно, надо заметить, весьма и весьма суровое. Главное правило в подобной ситуации, во всяком случае, для меня, не открывать как можно дольше глаза. Второе правило - не шевелить без особой нужды руками. Лучше попробовать повернуться на другой бок и попытаться заснуть.
    На этот раз, однако, всё пошло наперекосяк. Ног я не чувствовал, а тело ломило так, будто всю ночь я разгружал вагоны, а не потреблял всевозможные напитки. Видимо, без помощи рук, все же, не обойтись. Медленно, очень осторожно, я вынул из-под одеяла левую руку, и, схватившись за спинку кровати, стал медленно переворачивать тело набок. До какой же степени нужно накачаться, чтобы не чувствовать ног! Но даже при помощи обеих рук мне никак не удаётся повернуться. Чёрт. Что-то лежит на моих толстеньких ножках, и никуда не пускает. Ладно. Разберёмся. Видимо, придётся таки открыть глаза.
    Ага! Вот и оно. А я думал, куда оно делось! Помесь головной боли с невыносимой тяжестью бытия, наконец-то дали себя знать. Нет, оно не стукнуло, как топорище, оно значительно изощрённее. Вначале оно - просто дежурная отметка в общей гамме непередаваемых чувств. Потом, медленно, как старинная фотография, оно проявляется, пытаясь затмить собой все остальные ощущения. И это ему удаётся. Забыта неудобная поза, безуспешные попытки "поворота на бочок", ломота в теле. Остаётся только оно. Тем не менее, есть во всём этом одна странность - отсутствие жажды. Сколько себя помню, жажда, неутолимая жажда и изжога, - неизменные спутники "следующего дня". Может, годовалое воздержание убили хоть один синдром?
    Когда "оно", наконец, проявилось, пришла пора действовать и подавлять следствия. И вспоминать причины. Придётся, всё-таки открывать глаза. Опустить голову, вытянуть натыкающиеся непонятно на что руки, и медленно, осторожно разлепить веки. Только делать это очень не хочется. Впрочем, когда мне этого хотелось?
    Распахнув глаза, я ничего не увидел. Почти ничего. Темнотища - глаз коли. Значит, я не дома. Там всегда что-то светиться - диодики стереокомплекса, телевизора, компьютера. А с полки им весело подмигивает красный глаз компакт диска "Pulls of Pink Floyd". И не в гостинице. На потолке номера гостиницы никогда не бывает звёзд. Стало быть, наша светлость так и не добралась до тёплой койки, а улеглась баиньки под забором. Это значит, что борьба с последствиями отходит на второй план. А на первый выходит, стало быть, поиск причин.
    Сделав подобное заключение, я в изнеможении закрыл глаза. Но, против ожидаемых кругов различного цвета, погрузился в ещё большую темноту. Отсутствие кругов и прочих эффектов синдрома второго дня, напугали меня настолько, что глаза открылись сами собой. Теперь, не боясь больше никаких "осложнений", я приподнялся на локтях, и принялся за осмотр места. Там, где и положено, были звёзды. То, на чём лежал я, видимо, было или холмом, или, кучей мусора. Луны не видно. И тут, будто лопнула какая-то перепонка, и я услышал звуки. Поворачивая голову в стороны и сопоставляя увиденное с услышанным, я сделал только один вывод: я или в лесу, или в парке. Странно, что не улёгся под деревом. Глаза медленно привыкали к темноте. Изловчившись, повернул голову почти на сто восемьдесят градусов, и заметил поднимающуюся луну. В её не слишком сильном свете можно разглядеть верхушки деревьев. Значит, я на холме в лесу. The fool on the hill. Точно как у Маккартни - дурак на горке.
    Ночью, в любом городе, небо достаточно светлое, чтобы пройти по любому закоулку. Облака и просто воздух отражают свет от бесчисленных источников - домов, фонарей, автомобильных фар. Здесь же один осветительный прибор - луна. Стало быть, ни в каком я не парке, а в настоящем лесу. Надо попробовать подняться.
    Напрягаясь изо всех сил, я попытался вылезти из-под одеяла. Ничего не получается. Ладно. Отдохнём, подумаем, и попробуем ещё раз. Значит так: где я был? Я был... я был... я был в Хабаровске, и монтировал там этот чёртов newsroom. Комнату новостей. Для местного телевидения. Сегодня (или вчера) вечером, руководство подписало все бумаги, и я отправился в отель собирать вещи. Видимо, тут всё и началось. Так. С началом мы разобрались. Надо снова попробовать подняться. Уперевшись руками во что-то прочное, я изо всех сил рванулся вверх, и чуть не потерял сознание от боли. Теперь у меня были ноги, и я их чувствовал. Но что-то страшно давило на них. Давление не было болезненным, я просто ощущал его. А вот ноги болели страшно, будто их царапали и драли на части сотни и тысячи кошек. С трудом удерживаясь от стона, я повалился на спину. И тут пробудился ещё один поставщик информации - нос.
    Как я мог не почувствовать этого сразу - шибало так, что живых это должно убивать, а мёртвых - воскрешать. Но что это за запах? Страшно знакомый, более того, любимый, но, конечно, не в такой интенсивности. Чем-то похоже на бензин. Может, я попал в аварию? Ночью, в лесу. Даже не смешно. Ладно, если больше ничего не можешь, вспоминай!
    Номер в гостинице. Нормальный, обычный номер. Собираю чемодан, сумку, иду в душ. Потом кладу томик Шекли во внешний карман сумки. Выхожу из номера. Лифт. Вам вниз? Нет, ничего страшного. Подожду. Холл. Портье. Ваш ключ. Всё было прекрасно! Выход. Машина. Да, аэропорт. Да, к московскому рейсу. Конечно, успеем. Аэропорт. Регистрация. Вылет без задержки.
    Всё. Дальше - стоп. Помню, как прошёл регистрацию, и сидел в накопителе. Ждал. Потом вышел на поле покурить. Всё. Может, какой добрый туземец саданул меня по башке "тяжёлым и тупым предметом"? В накопителе? Протащил через весь аэропорт и, ограбивши, вынес в лес. Чушь собачья. А может, это рьяные блюстители порядка так меня... так со мной обошлись? За курение в неположенном месте. Но, чёрт возьми, я же помню, как потушил сигарету и вернулся в накопитель! Потом, это всё легко проверить. Бумажник лежит в кармане куртки.
    Правая рука автоматически дёрнулась к местоположению бумажника. Вот он. На месте. Вынимаю. Странно, куртка на месте, а футболки под ней нет. Ладно, сейчас всё выясню. И грабителей, и наоборот интересуют только деньги. Смотрим. То есть, скорее, щупаем. Всё на месте. Даже встроенная зажигалка! Ну-ка... В неверном свете зажигалки я тупо рассматриваю купюры, визитки, кредитки, паспорт. Ага! Вот он! Билет Хабаровск - Москва, седьмой ряд, место "А". И бумажка - "Рады приветствовать вас на борту нашего самолёта!"
    Я тупо смотрел на бумажку. Значит, в самолёт я вошёл. Зажигалка обожгла пальцы, и я её погасил. Чёрт. Если я вошёл в самолёт, то, скорее всего, больше из него не выходил до самой Москвы. Или, Новосибирска, где у него промежуточная посадка. Надо вспоминать дальше. Хотя, может быть, стоит зажечь огонёк, и осмотреться? Нет. Дождусь, когда выйдет луна. Итак, я вхожу в самолёт. Помню. Очередь у трапа, и очень симпатичная стюардесса. Любимый аромат из сгоревшего топлива, дезинфекционной жидкости и авиационного топлива неуловимо пропитывает всё вокруг. Боже! Как я люблю этот запах! А самолёт, какой был самолёт? Сто пятьдесят четвёртый. Точно. Хотя, это я помню не очень отчётливо. Я вхожу в салон, поворачиваю налево, в первый салон... Конечно, Ту сто пятьдесят четвёртый "М"! Незачем напрягаться и вспоминать, чего я видел и чего не видел снаружи. Я на этой машине два раза экватор облетел, а может, и больше. Синие занавески и обои. Двух мнений быть не может! Окна и фильтры. Ковровая дорожка и полка для одежды. Расцветка кресел и столики для еды. Ни в каком другом самолёте, даже если взять всё то же самое, не бывает таких ощущений. Такие кресла и обои можно запихнуть и в Боинг, но, это будет... Да что там! За долю секунды я пойму, что я в Ту154.
    И что с того? Вдруг, я почувствовал холод. Было очень холодно. И больно! Внезапно, голова совсем прояснилась, и я ощутил, понял, узнал, что не было никакого похмелья, никакой автомобильной аварии, никакого ограбления. А случилось что-то настолько страшное, что мозг усиленно прячет от мечущегося моего сознания. И настолько это нехорошо и невозможно, что лучше и не думать. Но не думать нельзя.
    Вот стюардесса проходит по полупустому салону, проверяя, застёгнули ли пассажиры ремни. Я очаровательно ей улыбаюсь. Вернее, мне кажется, что очаровательно. Где-то позади турбины набирают обороты, и мы выезжаем на взлётную полосу. Темно. Мимо проноситься огромный аэробус. Путь свободен. Взлетаем. Я так люблю этот момент, точнее, этот отрезок времени - с того момента, когда самолёт снимается с тормозов, и до момента отрыва! Мы в воздухе. Набирая высоту, ложимся на курс. Небо чистое, облаков почти нет. А внизу - маленький, совсем игрушечный аэропорт, затерявшийся в море настоящей тайги. Чуть дальше светится Хабаровск. Но этот свет - что песчинка в океане тайги. Набираем высоту. Откидываюсь в кресле. Пассажиры начинают расстёгивать ремни. Я отстёгиваюсь только когда встаю. А когда сажусь обратно - обязательно пристёгиваюсь. Было у меня несколько прецедентов...
    Постепенно меня начинает колотить крупная дрожь. Но, не только от холода. Я не хочу вспоминать, что случилось дальше. Очень страшно. Но память уже заработала.
    Отстегнувшиеся пассажиры смотрят на меня несколько удивлённо. Бог с ними. Итак, можно почитать на сон грядущий. Хорошо бы нас не выгоняли из самолёта в Новосибирске. И, надо бы познакомиться со стюардессой. Уж очень она мне приглянулась. Гляжу в окно. Темнотища. Внизу темно, как будто летим над пустыней. Хотя, с точки зрения населённости, тайга и есть зелёная пустыня. Звёзд не видно - нужно прижаться к окну, чтобы не мешал внутрикабинный свет. Звучит традиционная фраза насчёт "лёгкого ужина", который через несколько часов превратиться в "лёгкий завтрак". Поели. Хорошо. Потушили общий свет - ещё лучше. Хорошо, что в наших самолётах не показывают кино. Подходит стюардесса. Её зовут Марина. Несколько минут болтаем ни о чём. Она извиняется, и уходит. Смотрю на часы. Мы в воздухе уже час. Всё. Двадцать минут на чтение, и спать. Включаю фонарик, открываю книгу, и... и... и... Боже!!!
    Луна выползает, наконец, из-за деревьев. Дует лёгкий ветерок. Он несколько понижает концентрацию запаха, и я мгновенно его узнаю. Теперь я вижу, где. И вспоминаю, что не выходил из самолёта. Собственно, я и сейчас ещё в самолёте. Моё кресло непостижимым образом, оказалось на самой вершине того, что ещё несколько минут назад было самолётом. Запах - это, конечно же, смесь аромата топлива и дезинфекции. А холодный свет луны освещает лежащие справа и слева плоскости, фрагменты фюзеляжа и то, что я принял за подушку. Стюардессу Марину. Мёртвую стюардессу Марину. Я хочу закричать, но не могу. Вдруг, где-то внизу и сзади раздаётся стон.

ХХХ

    ПРОБУЖДЕНИЕ
    Боже мой, боже мой, боже мой... Господи... Почему я? Почему... Как страшно... Я не хочу умирать! Мне только тридцать! Я не могу умирать! Господи! Как мне страшно...
    Страх закрыл всё. Я ничего не видел и не слышал. Боже, как же мне страшно! И больше я ничего не увижу. Только это небо... Люба, наверное, ещё спит. Как же я хочу её увидеть!!! Милая, любимая, как же мне страшно умирать! Так страшно...
    И вновь, несмотря на истерику и дрожь я услышал этот стон. Стон мертвеца. Такого же как и я покойника. Как же страшно! Превозмогая страх, я изо всех сил крикнул:
     - Есть кто живой?
    Тишина. Стон больше не повторился. Боже! Я ведь лежу на горе трупов! Восемь тонн мертвых... Боже! Почему это происходит со мной? И вдруг я услышал тихий голос из носовой части самолёта:
     - Помогите. Помогите...
    Я крикнул вновь:
     - Есть кто живой!
    И вновь, как молитва:
     - Помогите. Помогите...
    Он меня не слышал. Но, должны же быть ещё выжившие!
     - Кто вы?
     - А?
     - Вы меня слышите?
     - Мне очень больно. Помогите!
    Тут, из места, где раньше стонали, зазвучал ещё один голос:
     - Где я? Ничего не вижу...
    Видимо, я пришёл в себя раньше всех, и именно мне придётся объяснять уцелевшим, что же произошло. Хорошо, что я не один. Первое "хорошо" за сегодняшний день. Надо бы попить. Горло пересохло. Поискал руками вокруг - ничего. Может, в карманах у стюардессы есть бутылочка? Настолько я пить не хочу. Новые стоны. Пора объяснять:
     - Ребята... простите... и девушки. Мы попали в авиакатастрофу. Наш самолёт разбился. Отзовитесь, пожалуйста, кто жив. Меня зовут Костя. Наверное, у меня сломаны ноги.
    Эта вспышка активности, как ни странно, если и не изгнала страх полностью, то, во всяком случае, сильно уменьшила его интенсивность. Из носовой части донёсся тихий голос с армянским акцентом:
     - Меня зовут Тигран. Видимо, у меня пробита голова. Очень болит. Двигаться почти не могу.
     - Кавторанг Якименко. Что сломано, не знаю. Меня чем-то придавило.
     - Ира. Бизнесвумен. Двигаться не могу. Всё тело, как ватой набитое.
    И тишина. Я подождал несколько минут, потом спросил:
     - А из экипажа кто-нибудь выжил?
    Неожиданно, из хвостовой части кто-то зарычал:
     - Лучше бы им падлам, блин, всем сдохнуть. Вот я до них доберусь, суки...
     - Представьтесь, пожалуйста! - это не я сказал, это был крик души. Если после аварии хоть кто-нибудь остаётся в живых, то это заслуга экипажа. Уж это я знаю!
     - Колян... ээ, Николай. Типа, охранник.
     - А ты двигаться можешь?
     - Ща узнаю. Да, могу. Только, кажись, рука, блин, левая сломана. Но это фигня.
     - А ты охранник... э... ну, мы теперь здесь все свои, понимаешь?
     - Бандит я, Костик.
    Все захихикали. И тут же застонали. Ладно, продолжим перекличку.
     - Врач на борту есть?
    Совершенно безжизненный голос прямо подо мной ответил:
     - Есть, ох.
     - Двигаться можете?
     - Нет. Видимо, перелом позвоночника, два перелома на левой руке. И специальность у меня соответствующая - патологическая анатомия.
     - Больше жизни! Как вас зовут?
     - Евгений Львович Ройзман. Вот что, молодой человек: на меня не рассчитывайте. Мне шестьдесят четыре года, и прогноз мой неутешителен. Может, до утра и проживу.
    Меня снова охватил озноб. Мы все уже покойники, хоть и разговариваем друг с другом. Обернулся. Луна была прямо над головой, и теперь я мог в полной мере оценить разрушения. Чудо, что мы не загорелись. Чудо, что кто-то ещё жив. Но я не хочу умирать на крыше Ту154М! Я вообще не хочу умирать. Надо что-нибудь делать! Иначе, мы тут перемёрзнем все.
     - Тигран! Ты меня слышишь?
     - Да.
     - Ты сейчас где-то около пилотской кабины, да? Осмотрись.
     - Ничего не видно. Но, похоже, что я не рядом, а в кабине.
     - Ты что замолчал?
     - Плохо мне. Прости.
     - Посмотри, может кто из экипажа жив?
     - Сейчас... сейчас попробую.
    Вдруг я услышал детский плач. Ройзман подо мной застонал, то ли от боли, то ли от ужаса. А я почувствовал, как на голове зашевелились волосы. Конечно, на самолёте должны быть дети. Но я об этом не подумал. Лучше уж, они бы погибли сразу, от удара. И наступила тишина. Больше никто ничего не говорил. Даже не стонал. Наверное, все почувствовали то же, что и я. Но должен ему кто-нибудь что-нибудь сказать? И этот "кто-нибудь", видимо, я.
     - Здравствуй. Как тебя зовут?
    Тишина. Только всхлипы и керосинная вонь.
     - Ты девочка или мальчик? - говорю я громче.
     - Мы разбились, да? Вот мама не хотела лететь...
    Опять всхлипы. Чёрт. И все молчат. Почему должен говорить я?
     - Меня зовут Костя, а тебя?
     - Ляля. То есть, Юля. Мне очень холодно и страшно.
     - Ничего. Потерпи немножко. Посмотри, рядом с тобой должны быть одеяла.
     - Здесь очень темно, я ничего не вижу. Мне страшно! И очень голова болит.
     - Поищи на ощупь. Если найдёшь что-нибудь мягкое и тёплое, завернись в него. - Ещё не договорив фразу, я с ужасом представил, что именно она может там найти.
     - А сколько тебе лет?
     - Девять. Я нашла! Правда, это одеяло. Только оно чем-то пахнет.
     - Ничего страшного. Завернись в него и лежи. У тебя что-нибудь болит, кроме головы?
     - Нет, дядя Костя, только я очень устала. И одеяло плохо пахнет. И мне страшно. Приди сюда!
     - Не могу. Наш самолёт... совершил вынужденную посадку, и мы все должны ждать помощи на своих местах. Так что ты не бойся. Скоро придёт помощь.
     - И мама с папой?
    Чёрт. Боже, Господи, ну что можно ответить на этот вопрос? Ну как сказать? Что сказать? Соврать? А утром она увидит мёртвых родителей. Тут на выручку приходит Евгений Львович:
     - Ляля, а хочешь, я тебе расскажу сказку?
    Он пытается успокоить ребёнка, но даже по голосу легко поставить диагноз: вряд ли он доживёт до рассвета. И тут заговорил Тигран:
     - Один из пилотов жив. Он очень плох. Ему ногу оторвало. И чем-то передавило.
     - Эй, пацан, ты говорить, блин, можешь? - влезает Колян.
     - Да... только... я... не... пилот. Штурман.
     - Тебе больно?
     - Да. Очень больно.
     - Это, сука, хорошо. И молись, чтобы сдохнуть до того, падла, пока я до тебя, раньше, блин, не добрался. Ты, гад, за всё это, сучара, ответишь!!!
     - Молчать!!!
    Мне удаётся перекрыть неправедный гнев нашего братка только после долгих уговоров. Я боюсь, что штурман умрёт.
     - Тигран! Тигран! Отзовись!
    Отвечает мне совсем другой голос - измученный, потерянный. Уже почти мёртвый:
     - Он, наверное, потерял сознание.
     - А ты кто?
    В ответ я услышал только всхлип. Зато, оживился Колян:
     - Это та гнида, которая нас убила! Паскудина!!!
     - Эй, урка, придержи язык! Тут, между прочим, есть женщины и дети!
    Это вмешалась Ира. Ляля снова заплакала, а Евгений Львович застонал. Собрав последние силы, я взревел, как раненый бульдозер:
     - Тихо! Мы все в одинаковом положении! Сначала надо послушать этого парня из кабины. Как тебя зовут?
     - Саша Иванчук, - он всхлипнул, и продолжил - я штурман этого самолёта.
     - Коля, прошу тебя, помолчи. Лучше попробуй наружу вылезти. Саша, как ты себя чувствуешь?
    Он опять всхлипнул, но ответил:
     - Плохо. У меня нога оторвана. Её чем-то перетянуло, и кровь почти не идёт. Только голова кружиться. Я совсем плохо соображаю... Я умру, да?
    Боже мой! Ну почему я! Почему мне, которому ничуть не лучше, приходится отвечать на подобные вопросы? Стоп! У нас тут есть некий кавторанг. Надо полагать, это сокращение от "капитана второго ранга". Примерно, майор. Чёрт их там на флоте разберёт… Надеюсь, он капитан корабля а не тыловик. А если так - пусть и занимается организационной работой. Но, про самолёт надо выяснить всё самому. Пока есть у кого.
     - Саша! Ты не умрёшь. Ничего с тобой не будет. Переведут тебя в наземную службу, и всё. Ты что заканчивал?
     - Школу штурманов. Вообще-то, меня на Ил76 готовили, но, так получилось... Хотел в МАИ поступить... Это мой второй полёт.
    Он опять начал всхлипывать. Хорошо бы Тигран оклемался. Чем-нибудь этого парня утешил. Реветь мы все мастера.
     - Сколько пассажиров на борту?
     - Сто восемь. И восемь членов экипажа.
     - Что случилось с машиной?
     - Нас сбили!
    Тут поднялся гвалт, а я обхватил голову руками. Не могу сказать, что ждал подобного ответа, но всё-таки я проучился год в МАИ, и сто пятьдесят четвёртый знаю хорошо. Трудно представить себе причину, по которой идущий на маршевом режиме самолёт, внезапно падает. Тем более, что в эксплуатации он давно. Но сбили... а внизу, оставшиеся в живых, галдели:
     - Это что, значит, фашисты атаковали? Инопланетяне? Не трави нам бодягу!
     - Да честное слово сбили!
     - Ща я тебя, блин, собью! Засранец! Я уже почти вылез, ща тебе кронштейн настанет!
     - Коля! Ты выбрался?
     - Почти. Минут через пять, блин, вылезу, и откушу этому козлу всё, что торчит.
     - Погоди. Посмотри, пожалуйста, почему девочка плачет.
    Я лихорадочно соображал, как же мне оставить в живых этот единственный источник информации, когда подал голос капитан второго ранга:
     - Николай! После девочки... ох... проползи ко мне. Мне что-то на грудь упало.
     - Хорошо.
     - Саша, а куда попали? И чем?
     - В третий... двигатель. Мы его сразу потушили... но... там так всё разворотило...
    Раздался скрежет, что-то упало на землю, и Коля констатировал:
     - Я вылез, твою мать. Чего теперь?
     - Иди в хвост самолёта, там из правого... нет, из левого движка должны торчать стабилизаторы ракеты.
     - Чего, блин, торчать откуда?
     - Крылышки маленькие. Из мотора. Если их нет, просто посмотри, был там взрыв или нет.
     - Так ни хрена не видать!
     - Иди, иди. Такие разрушения видны и при свете луны.
    Снова тишина. Все молча ждут, как будто известие о том, что нас подбили, коренным образом изменит ситуацию. Вдруг, прямо подо мной раздаётся шёпот:
     - Костя, это Ройзман. Вы меня слышите?
     - Да, Евгений Львович.
     - Говорите, пожалуйста, тише. До утра, я, видимо, не доживу. - Замолкает. Я сижу и жду продолжения. - Постарайтесь сделать так, чтобы люди не спали. И пусть закутаются, чем только возможно. Если заснул - считай, покойник. Замёрзнет. И пусть девочку к капитану перетащат. Найдите антибиотики, любые. Постарайтесь держаться подальше от трупов. Если сможете, выбрасывайте их подальше, или сами выбирайтесь... из самолёта. Так. Будете ходить в туалет под себя. Ничего страшного. Объясни это всем. Но мочу лучше под себя не пускать. Очень холодно. Потом...
     - Етить колотить! Точно! Ракета! Никаких, блин, крылышков нет, но из мотора такая здоровенная труба, блин, торчит, а самого к едрене фене весь разворотило! Эти козлы нас завалили! Ну, панама, я до них на зубах доползу, сучары!!!
     - Коля! Тише. Понятно. Нас сбили. Найди теперь девочку, и не ругаясь, перетащи её к капитану. Помоги, пожалуйста, ему. Ты у нас единственный неповреждённый!
     - Понял.
     - Евгений Львович! Что вы такое говорите! Не умрёте вы...
     - Тише! Никогда не спорь со старым евреем. Тем более, что я уже холодею. Занимайся людьми. У тебя получиться. Я знаю…
    Ладно. Вот, нашёлся мужественный и умный человек. Один, на весь самолёт. И помирает. Чёрт. Ладно, пока жив штурман, нужно у него побольше узнать:
     - Всё, Саша, проверили. Торчит из мотогондолы ракета. Проехали. Где мы находимся? Как скоро ждать помощи? Сколько мы были в воздухе?
     - Мне очень плохо... голова кружиться...
     - Отвечай на вопросы! От этого зависит...
     - Да, я знаю... задавай вопросы по одному.
     - Где мы упали?
     - В тайге.
     - Где, где конкретно?
     - Я не знаю... когда в нас попали, мы выходили из зоны военной проводки самолётов... ох... там нет гражданской проводки... ох... командир попрощался с диспетчером, и мы должны были лететь без связи двадцать минут. Но тут в нас попали, командир скомандовал открыть грузовые люки, чтобы другие ракеты сбить с толку, а потом мы тушили мотор, снижались, рули почти не работали, мы искали место, куда можно положить самолёт, но темно, ничего не видно, потом было ровное место, и командир скомандовал сброс топлива, деревья должны были смягчить удар и оторвать плоскости, иначе сгорели бы к чертям, садились на тяге, чтобы не развалить фюзеляж, после первого касания включили все противопожарные системы и...
    Всё это он говорил на одном дыхании, но дыхание кончалось и кончалось, а последние слова он сказал уже шёпотом. Никто ничего не говорил. И тут я понял, что штурман вот-вот умрёт. Или уже умер. Рванулся было к кабине, но тут же со стоном упал обратно.
     - Эй, Костя, чо теперь делать? - Коля! Он на ходу, он поможет.
     - Коля! Приведи в себя штурмана! Найди воды, полей его, не знаю... только не убей! Ради всего святого, нам нужен живой штурман. Хотя бы на полчаса! И чтобы он мог отвечать на вопросы.
     - Ща, ща всё сделаю. Блин.
    В этот момент раздался ещё один стон. За стоном последовал вопрос:
     - Где я?
    Сил на объяснения у меня не было, и я позвал:
     - Капитан, вы меня слышите?
     - Да. Только я не…
     - Объясните, пожалуйста, даме ситуацию. Выясните специальность и повреждения. Может нам повезёт и она - врач?
     - Хорошо.
     - Костя, это Саша. Я потерял сознание?
     - Да. Но нам нужно, чтобы вы ответили на мои вопросы.
     - Если смогу... ох...
     - Там, рядом с вами Коля. Он поможет, если что. Да, если у вас есть фонарик, отдайте его Николаю. И пистолет тоже.
     - Хорошо. Мне очень холодно.
    Слушаю, как в пилотской кабине что-то хрустит, открывается. А капитан в это время с солдатской прямотой рассказывает вновь очнувшимся, о нашем положении. Совсем я замёрз. Ночью, в начале октября, в тайге очень холодно. Только теперь я понимаю, что продрог до костей. Это хорошо, что холодно. Если нас не найдут завтра, то трупы начнут разлагаться, и это будет весьма неприятно. Но, если нас не найдут через два - три дня, то мы сами замёрзнем. И тут, наконец-то, заговорил Саша:
     - Какие ещё вопросы?
     - Наше точное местоположение.
     - Не знаю. Мы вышли из зоны в тысяче ста километрах западнее Хабаровска, когда нас сбили. И потом летели ещё минут десять. Но не по курсу.
     - Отметка на радаре ушла, или они увидели, что мы пропали?
     - Не знаю. Скорее всего, даже если мы и исчезли с радара, то они сочли, что мы просто вышли из зоны... ох...
     - А когда мы должны появиться на следующем радаре?
     - Через двадцать минут после выхода из той зоны... мамочка, как же больно...
    Луна уже скрылась за деревьями, а небо постепенно затягивалось облаками. Только дождя нам не хватало.
     - Значит, когда они нас не увидели на радаре, или вы не вышли на связь, они сразу поняли, что мы грохнулись?
     - Ну, не сразу...
     - Ладно, это понятно. Двадцать минут. Это около трёхсот километров. Начнут искать, допустим, утром. Да, скоро нас не найдут.
     - Мы по дороге сбрасывали контейнеры... а вообще, точно. Искать будут долго.
     - А есть какой-нибудь радиобуй, связь по "Коспасу"?
     - Ни фига нету.
     - Что значит, "тысяча сто километров западнее Хабаровска"? Города какие рядом? Чита, Улан-Удэ?
     - То и значит... ох... Не знаю... города... До Новосибирска две с половиной тысячи... мамочка...
     - А радио наладить сможем?
     - Нет. Всё разбито.
     - Аварийный комплект? Он же должен быть! Я знаю... знал матчасть сто пятьдесят четвёрки!
     - Разбили мы аварийный... А так...ох... ракетница есть. Ещё что-то по мелочам. Но я ничего в радио не понимаю! У нас для этого бортинженер есть... был.
     - Ладно, разберёмся. Какой остаток топлива?
     - Тонн пять. А это тебе зачем?
     - Хочу знать, загоримся от моей сигареты, или нет. Ладно. Поройся там в своих картах, и найди ближайший населённый пункт. Найдёшь - Коля туда пойдёт.
    Саша вздыхает, а все мы затаив дыхание, ждём ответа.
     - Нет у меня никаких карт. У нас инерциальная навигационная система. И ещё... ох... системы сверки курса... И населённых пунктов там нет. Есть отметки, курс, возможные отклонения, РЛСы там всякие, порты... А деревень и прочего там нет.
     - Подумай, ну подумай, попробуй определить хотя бы наше точное местоположение. Может, от старого штурмана карта осталась!
    Смутные воспоминания, о том, что какие-то карты, кроме игральных, там всё-таки должны быть рассеивались, как сигаретный дым. И тут, в очередной раз, меня осенило - в комплект входят мелкомасштабные карты - один к миллиону.
     - Слушай, там, у тебя должна быть карта. Не крупномасштабная, а один к миллиону. Она должна быть!
     - Ох... Ты когда, вообще, навигацию изучал?
     - Никогда. Но эта карта должна быть! Она входит в комплектацию самолёта!!! Там ещё могут быть всякие метеокарты...
     - А, точно! Ох... как же нога болит, мамочка дорогая... Есть карта один к четырём миллионам. Крупномасштабные карты были давно... а сейчас, наверное, они только у вертолётчиков есть...
     - Ну ты на этой карте поищи. Сверься с приборами, они же погибли только после удара! Найди хотя бы наши координаты.
     - Хорошо. Я попробую...
    Поднимается ветер, он пронизывает до самых костей. Нет больше сил. Скоро взойдёт солнце. Может быть, это последний восход в моей жизни. В горле першит. И, что это, потеплело? Самое холодное время - перед восходом, а мне чудится, будто стало теплей. Вдруг, снизу раздаётся хриплый шёпот:
     - Костя, я умираю.
     - Что вы, Евгений Львович! Нас найдут...
     - Мне страшно. Не перебивайте меня. Опустите вниз руку. Вот так. Держите меня до самой смерти. И помогите людям выжить.
    На ощупь нахожу протянутую старческую руку. Скоро взойдёт солнце, станет теплее, и Ройзман, конечно, отогреется, и поможет хотя бы советом. Ничего, Евгений Львович, держитесь! Мы ещё станем друзьями!
    Через двадцать минут доктор перестал дышать, а рука его безвольно упала. Доктор Ройзман, самый умный и добрый человек в самолёте, умер. Умер первый человек, переживший эту страшную катастрофу. От бессилия и отчаяния, я заплакал.

ХХХ

    НОЧИ И ДНИ
    Когда взошло солнце, уже моросил мелкий и противный дождик. И он был никакой. Ни тёплый, ни холодный. Никакой. К моменту восхода очнулось ещё несколько человек. Я уже ничего никому не объяснял, эти заботы снял с меня капитан. Он только информировал, кто, где, какие травмы. Но первым вопросом, разумеется, был вопрос о профессии. Ну и зверинец у нас подобрался! Молодая и относительно целая пара из Хабаровска больше всего возмущалась тем, что, заплатив немереные деньги за путёвку на Канары, они не успевают на московский самолёт. Профессия была у него, вернее, у него была работа. Менеджер по рекламе. Не берусь судить о его профпригодности, но сама постановка вопроса "Нам что теперь до Москвы, пешком что ли идти" - наводила на размышления. Хотя, может, так сказывалось нервное потрясение. Была Тамара, домохозяйка. Видимо, очень милый и добрый человек. Но помочь она ничем не могла. Был пловец. Со сломанной спиной. Ещё кто-то... Апатия завладела мной полностью.
     - Уйди, бандит. Я твою поганую рожу...
    Все голоса стихли. Обалдевший Колян, пытающийся помочь кому-то, замер в недоумении. Боже, они начинают склочничать даже на смертном одре!
     - Молчать, паскуда! - это уже я. - У этого "бандюги" в кармане пистолет, и он ничем тебе не обязан. Он пытается тебе помочь! Капитан...
    Капитан, как оказывается, обладает шикарным командным голосом, тут же бросается мне на помощь:
     - Если я ещё раз услышу подобное обращение, я прикажу вас расстрелять!
    Ну, это уже перегиб, и несмотря на слабость, я влезаю со своим "последним словом":
     - Среди нас нет ни бандитов ни святых. Есть более или менее искалеченные люди. А Коля пытается помочь всем. Пока мы лежим и стонем, он ухаживает за всеми нами! Будьте любезны понять это.
     - Ты кто такой, чтобы мне указывать?
     - Один из двух живых инженеров, которые могут понять что к чему. К сожалению, не авиационных.
    Порыв мой иссяк. Мне становиться холодно. Я прямо чувствую, как поднимается температура. И, как бы вновь открыв глаза, вижу всю безрадостную картину целиком - мрачное небо, поломанные деревья и разбитый самолёт. Единственное, что немного приободряет, так это вертикальное положение киля. Хотя, какая теперь разница? Очень болят ноги. Несмотря на то, что несколько часов назад Николай освободил их, и оттащил от меня погибшую стюардессу.
     - Саша, Саша, зову я.
     - Он умер.
     - Тигран, ты жив?
     - Да.
     - Он что-нибудь нашёл?
     - Сейчас попробую повернуть голову. Нет, ничего нет. Только... вот! Он нацарапал на жестянке наши координаты.
     - Уже хорошо.
    Вспотевший Коля достаёт из кармана мобильный телефон, и обращается ко мне:
     - Какой номер набирать? Нас ща, блин, найдут!
    Это даже не смешно. Пытаюсь объяснить, что телефон здесь работать не может, он только морщит лоб, и пытается включить свою игрушку. Тогда прошу просто поверить на слово. Он верит.
    Боль не даёт апатии победить меня окончательно. Боль и тоска. Пытаюсь думать, что мы можем сделать. Через час ко мне забирается Коля с железным контейнером.
     - На, блин, ешь. Ты здесь самый умный. Тебе надо больше.
    Ем. Обычно, после еды, мрачные мысли уходят. Но, я вижу только клок жухлой травы на земле, и больше ничего. Никогда не предполагал, что моя мрачная присказка, о том, что любой полёт так или иначе всегда заканчивается на земле, окажется настолько актуальной. Этот, для большинства, закончился даже не на, а под землёй. Может быть, для меня он закончиться так же. Тут я вспоминаю о словах Ройзмана, и зову Николая.
     - Ищи антибиотики. Любые. Без них нам всем каюк.
     - Понял.
    Прочищаю горло, и прошу всеобщего внимания. Потом, пересказываю почти всё, что сообщил мне доктор. Всеобщее возмущение по поводу отправления естественных физиологических потребностей. Но иного выхода никто предложить не может, посему, все нехотя соглашаются. У домохозяйки с собой аптечка. В ней коробка ампиокса. Она отдаёт его Николаю. Двадцать капсул. Капля в море. Советуюсь с капитаном, и лекарство получает Ляля, Тигран и Коля. Остальные переживут.
    Смеркается. Очень страшно. Наверное, все сейчас испытывают схожие чувства. Что будет завтра? И будет ли оно? Гоню изо всех сил страшные мысли, но они наваливаются вновь, подменяясь приятными воспоминаниями. Перед глазами - лицо жены. Она хмуриться, потом начинает смеяться. К горлу подкатывает комок. Нет, это невыносимо. Но, если нас завтра найдут, то я смогу смело сказать, что думал о моей Любови. Да-а, цинизм всегда побеждает. Начинаю кашлять. Кашель ещё несмелый, молодой. Он не стремиться разорвать грудь или замучить до полусмерти. Он только здоровается. Так, в лёгкую: "Привет, дружок".
    Налетает ветер, и разгоняя тучи, треплет, как листву, жалкие останки нашего самолёта. Жесть на ветру. Ляля начинает плакать, капитан что-то бормочет ей, а ветер крепчает. И никакие одеяла и тряпки, в которые заботливо обмотал меня Коля, конечно же, не помогают. Холод начинает пробирать до самых костей. Видимо, это самое начало. У Хемингуэя, помниться, по большей части страдали от жары. Но, с другой стороны, у того же Лондона - от холода. А вот...
    Как и следовало ожидать, суточное бодрствование в предложенной ситуации начинает сказываться самым печальным образом. Как только я это осознаю, в голову приходит сразу две светлых мысли: во-первых, если мы не можем сообщить о себе, то это вовсе не означает, что мы не можем узнать о том, как ведутся поиски. И, во-вторых, трупы. У нас же на борту есть дезинфицирующая жидкость! Надо бы залить ею все тела в самолёте. Только вот сколько у нас этой жидкости, я не помню. Совсем.
     - Уважаемые господа! - теперь, после "воскресения" некоторых пассажиров, приходится обращаться именно так. Продолжаю - У кого-нибудь из вас есть приёмник?
    Тишина. Все провожают день, и мечтают дожить до следующего. И, ещё этот ветер...
     - Эй, орлы и орлицы! Есть приёмник, плеер, или ещё что-нибудь в этом роде?
    Первым, как и положено, отзывается капитан. Приёмника, а равно и всего "в этом роде" у него нет. Коля занят разведением костра на незагаженной топливом территории, и посему вопроса не слышит.
     - А зачем тебе радио?
    Это наш неудачливый турист. Несколько часов назад оказалось, что он, равно как и его половина, вполне сносно передвигаются. Однако, выполнять мои или капитанские указания, на самом-то деле - общественную работу, не собираются. Коля отобрал у них килограммовую плитку шоколада только под дулом пистолета. Я и не знал, но, как выяснилось, шоколад всё ещё входит в неприкосновенный запас. Интересно, зачем он на пассажирском магистральном самолёте? Кого кормить?
     - Хочу узнать, как продвигаются поиски нашего самолёта.
     - Ха! И для того, чтобы допереть до мысли включить радио, двум нашим хвалёным инженерам потребовались всего сутки!
    С каким бы удовольствием я бы начистил этому говнюку физиономию, да, как говориться, руки коротки. Снова начинаю кашлять. На сей раз серьёзнее. Тем временем, в разговор вмешивается Ира, наша бизнесвумен. Почему-то я думал, что она уже умерла.
     - А ты бы не допёр до этой мысли и через месяц. Именно поэтому, придурок, у Константина есть диплом инженера, а у тебя - нет. Так есть у тебя радио?
    Несколько сбавив спесь, турист отвечает:
     - Плеер есть.
    Тут, наконец, кашель прекратился, и, отдышавшись, я спрашиваю:
     - У тебя там только FM?
     - Не знаю. Я на нём музыку слушаю, да новости спортивные. Только вот в самолёте он, почему-то не работал.
    И столько недоумения было в этом ответе, что на сей раз я захожусь уже не в кашле, а в смехе. Ко мне присоединяется капитан.
     - Чего ржёте-то? Кассеты крутил, а радио не брал, чего тут смешного?
     - Давай, тащи его сюда. Посмотрим, может он не совсем мыльница.
     - Ни фига себе мыльница за сотню баксов! И с чего я должен его тебе давать?
    Вмешивается капитан - своим великолепным командирским голосом он произносит:
     - Несите. И, немедленно.
    Что-то бормоча про себя, турист со страшным хрустом вылезает из самолёта. Размял ноги, и хромая, плетётся ко мне. Потом, с ещё большим шумом, лезет по изломанному фюзеляжу. Останавливается. Протягивает руку вверх:
     - Бери. Я выше не залезу. Только ничего не поломай!
     - Наушники-то принёс?
     - Чёрт. Забыл. Извини, я сейчас. И батарейки новые принесу.
    Через десять минут плеер у меня. Хорошая машинка. Мегабас, Долби стерео, и, не две шкалы, как у обычных плееров, а три. Тут зажигалка снова обжигает мне пальцы, и я, чертыхаясь, напяливаю наушники и включаю сразу средневолновый диапазон. Длинноволнового, к сожалению, здесь нет. Медленно кручу настройку окоченевшими пальцами, слушаю шум. Каким разнообразным и приятным бывает белый шум! Я наслаждаюсь, держа в руках хоть что-то работающее. Пусть это даже простенький плеер. Неужели ещё пару дней назад я монтировал цифровое телевизионное оборудование, стоимостью в сотни тысяч, а теперь восхищаюсь этой фигулинкой!? Боже, пусть я всю жизнь буду устанавливать дубовые аналоговые SVHSы в кобыловопердяевсках и мухосрансках, только спаси меня. И, каждое воскресенье я буду ходить в костёл. Каждый день!
    Истерику останавливает пойманный сигнал. Это сигнал какой-то ещё живой, но уже бесполезной системы самолёта. А совсем рядом с ним прорывается голос. Проклиная замёрзшие пальцы и отсутствие точной настройки, я принимаюсь крутить плеер из стороны в сторону. Стоп. Нашёл. Поймал!
    ... с новостями спорта вас познакомил Олег Жёлудев. Теперь, коротко о событиях дня. На проходящем сейчас заседании парламента, обсуждается вопрос о принятии бюджета в первом чтении. До сих пор неизвестна судьба пропавшего вчера самолёта, следовавшего рейсом Хабаровск - Москва. На настоящий момент поиски самолёта прекращены. Они возобновятся завтра утром. Слушайте новости в начале каждого часа. Говорит "Голос России"...
    Хорошо, подождём. Глядя на холодное небо, усыпанное тысячами звёзд, я захожусь в кашле. Ещё не по-настоящему, но уже весьма и весьма ощутимо. Каждый вздох, не говоря уже о самом кашле, дикой болью отдаётся в голове. Ноги тоже болят, но эта боль несравнима с болью от простуды. Видимо, поднимается температура. Сегодня бронхит, а через день - пневмония. А ампиокса осталось - кот наплакал. Да и не для меня этот ампиокс. И не поможет он мне. Теперь.
    Интересно, а где именно нас ищут? Кашель стихает, и, не смотря на головную боль и жжение в горле, я могу опять думать. Вектор поиска известен, пролететь его на вертушке - три часа. Это, если мы не отклонялись от курса. Да даже если и отклонялись, не один же вертолёт нас ищет! Но где? Скорее, ближе к следующей метке на карте. Конечно, со временем они заглянут и сюда. Но, сначала прочешут наиболее вероятные места падения. За три сотни километров отсюда.
     - Эй, инженер, не помню, как тебя зовут, что там слышно по нашему плееру?
    Туристка. Огонь-баба. Неужели она так до сих пор ничего и не поняла? Хотя, что ей понимать? Ничего у неё не сломано, только вот на канарский, или, какой-то там рейс опоздали! Ну, это ничего. Мы денег и с авиакомпании, и с туристического агентства снимем...
     - Так что слышно? Заснул что ли? Давай плеер обратно!
    Твою мать!
     - Рейс 652 Хабаровск - Москва произвёл посадку в аэропорту Внуково согласно расписанию. Задержаны двое туристов, следовавших на Канарские острова. Они пытались провезти десять килограммов героина, проглотив расфасованное по презервативам зелье.
     - Чего... Как совершил посадку?
     - Согласно расписанию.
    Самолёт вздрагивал от смеха. Смеялись все - от капитана, до туриста. Похоже, он начинает приходить в себя. Не смеётся только его жена. Она так ничего и не поняла. Потом я объявляю:
     - Нас ищут. Сегодня весь день искали, и завтра, с утра опять начнут. Вот только где? Впрочем, через десять минут новости. Я всё расскажу.
    Ничего нового в новостях не было. Рейс пропал. Военные заявляли о своей полной непричастности, хотя об этом их никто и не спрашивал. Самолёт ищут. Но, участок очень большой - около трёхсот километров. Это если самолёт не отклонялся от курса. А найти в тайге самолёт очень трудно. Тайга большая.
    Выключив плеер, я решаю не включать его до завтра. Хотя, одну гипотезу я проверил. Если рядом есть хотя бы ретрансляционные вышки, то в FM диапазоне их сигнал можно поймать в радиусе пятидесяти километров. Но, кроме "Голоса России", на СВ, ничего не слышно. Хотя, надо бы поискать "Голос Америки". Они то уж точно осведомлены не хуже наших. Упершись руками в кресло, я попытался подняться.
    Боль. Боже, как же больно! Видимо, поднимаясь, я потерял сознание, и треснулся головой... обо что? Об одеяло? Кто-то трясёт меня за плечо. Открываю глаза. Это Коля.
     - Привет. Как дела?
     - Ты живой! Я уж думал, всё. Ты, это, блин, не умирай. Кто меня защищать будет?
    Я улыбаюсь, и только теперь чувствую, как пересохли губы. Провожу языком. Интересно, такой долбак, бандюга, думает, что я могу его защитить. Интересно, от кого?
     - Коля... ох... ну что тебе может угрожать?
     - Ну... это... не только мне, всем. А мы с тобой...
     - Я понял. Спасибо.
     - Я тебе, того, хотел кофе сварить, да не нашел. Вот, чаёк, бульон и шоколад. А, это, таблеток я не нашёл. Ничего, найду. У этих, как их, туристов, наверняка есть. Ты, брат, давай, ешь, пей. И, блин, командуй.
    Да, мне бы такого братка при разговорах с клиентами... Чёрт, башка-то как болит! Ничего, это только первый день так. Потом проходит. И в груди как будто костёр разожгли. Интересно, где он этот бульон взял?
     - Капитан приказал найти, тут же куриных ног полно, вот я и сварил. Ты только не спи!
     - Да! Насчёт капитана. Ты не можешь его поближе ко мне перетащить? Чтобы никто кроме нас разговора не слышал. Понимаешь?
     - Он уже сам ползёт. И, это. Он велел никуда от тебя ну, не отходить, пока он не приползёт.
    Похоже, это дружба на всю жизнь. Капитан второго ранга, бандит и инженер монтажа телевизионных систем. Вот это союз! Чёрт, как голова болит! Что-то нужно было ещё сделать. Только вот что?
     - Коля, сколько время?
     - Рассвет скоро. А время - вон, видишь, "Ролекс" то я свой, блин, того, блин, разбил.
     - А как другие?
     - Лялю перетащили к костру, она там спит. Малая ещё, ничо не понимает. Ревёт, блин, всё время. Ира... нормально. Она, кажись, спину поломала. Тома тоже нормально. Только не вытащить её никак.
    Он замолчал и стал смотреть в сторону. Что-то тут не так:
     - А Тигран?
     - Тигран, понимаешь...
     - Он живой?
     - Нет. Ему так черепушку раскроило, что он уже давно должен был, того...
    Несмотря на боль, страх и температуру, чувствую, будто умер самый близкий и дорогой человек. А ведь я его даже не видел! Страх и боль уходят. Остаётся злость. Не знаю на кого, но так быть не должно!
     - Костя!
    Наверное, капитан занял место умершего Евгения Львовича, и мы теперь сможем общаться даже шёпотом. Остался только один вопрос к Николаю:
     - Коль, а как там туристы?
     - А что им, падлам, сделается? Сидят, суки, у костра, что-то жрут, блин, помогать не хотят. Гады. Я за ними, это, приглядываю. Если чо...
     - Ладно. Бог с ними. Капитан, вы не подождёте пару минут, я немного оклемаюсь...
     - Конечно.
    Лежу и смотрю в небо. Странно, я уже пару раз опорожнялся, а тряпка под задницей сухая. Значит Коля меня не только кормит. Только я, значит, отрубился, как он меня почистил. Да, с таким можно в разведку идти.
     - Капитан, так я пойду? Можно, Костя?
     - Нет. Ты уж лучше останься. Зачем нам тебе потом всё пересказывать?
     - Да уж, возьми одеяло, и садись.
    Коля пожимает плечами, и, неловко, одной рукой, накидывает одеяло на плечи. Я начинаю:
     - Капитан, у меня к вам вопрос не по делу. Вы капитан чего?
     - Командир. Я уже пытался объяснить… ладно. Я командир РПКСН К-457. БДРМ.
    Конечно, я ничего не понял. Наверное, это всё-таки корабль. И, вряд ли буксир. Судя по отсутствию имени собственного, скорее всего, это подводная лодка.
     - Понял. Поднять перископ!
     - Так точно.
    Угадал. Я кашляю. Вот теперь - это именно оно. Лёгкие рвутся, как паруса в шторм, голова гудит, как колокол на Пасху, рёбра... Коля с ужасом глядит на меня, не зная что делать. Он пытается напоить меня, но это невозможно. Тогда он обнимает меня, пытаясь согреть. Кашель постепенно затихает.
     - Продолжим. Капитан, я хотел попросить вас взять ситуацию под свой контроль. Я уже ни на что не гожусь.
     - Но я ничего не понимаю в самолётах! Я даже летел всего второй раз! И, кстати, зовите меня Володей.
     - А зачем в них что-то понимать? Самолёта-то у нас как раз и нет! Есть куча хлама, которая была самолётом. Да и я не особенно силён в авиации. Просто, так случилось, что я немного знаю материальную часть именно Ту154. И всё. Нам бы радиоинженера... Насколько ты знаком с радио?
     - Так, общие принципы...
     - И я тоже: общие принципы радио- и телевизионного вещания.
    Молчим. Странно, мне только сейчас хочется закурить. Выкуривая по пачке в день, я не закурил здесь ни разу! Лезу в карман, достаю мятую пачку, закуриваю. Дым обжигает лёгкие и горло, с непривычки кружиться голова. Но кашля нет! Вонь топлива уже несколько рассеялась, так что, вспышки паров можно не опасаться. Коля с ужасом смотрит на меня. На его лице настолько явно читается внутренняя борьба, что я непроизвольно улыбаюсь. С одной стороны, он должен отнять у меня сигарету, напоить горячим чаем, а, с другой - он видит, что от сигареты мне лучше. Никотин стимулирует мозговую деятельность. Ненадолго, минут на пятнадцать. Но, стимулирует. Без него продолжить разговор я вряд ли смогу.
     - Итак, Володя, будешь командиром нашего затонувшего корабля?
     - Не знаю. Ничего я здесь не знаю. Даже не знаю, сколько палуб на нашем корабле. Но, меня больше волнует другой вопрос. И его надо разрешить немедленно.
     - Две.
     - Что две? - изумлённо спрашивает капитан.
     - Палубы. Одна грузовая, это, куда контейнеры грузят. Она внизу. Вторая - верхняя, пассажирская. Контейнеры наш бравый КВС сбросил, иначе нас бы всех об эти ящики и переломало. И это ещё раз доказывает, что наш командир пришёл из ВВС.
     - Почему - ещё раз? И, что такое - КВС?
    Делаю последнюю затяжку, и ищу, куда девать окурок. Коля берёт бычок из моих окоченевших рук, гасит его, и выбрасывает. А руки мои начинает неумело растирать своими огромными лапищами.
     - Командир воздушного судна. Или капитан. Как тебе больше нравиться. Отсюда аббревиатура - КВС. А военный он потому, что никакой гражданский пилот не стал бы уворачиваться от ракеты, да и ещё сбивать её с толку сброшенными контейнерами. Потому что гражданский пилот, во-первых, не сразу поймёт, что произошло, во-вторых, не станет ожидать повторного нападения, и, в-третьих, он просто не обучен бороться со средствами ПВО. Ладно, если согласишься заменить меня, то я решу твою проблему.
    Конечно, это, мягко говоря, было бахвальством. Но, не каждый день можно поучать и удивлять неглубокими познаниями командира подводного крейсера. Да, плюс ко всему, температура. И пневмония.
     - Проблема такая: нам нужно найти и надёжно спрятать доказательства того, что нас сбили.
     - Прямое доказательство торчит у нас в хвосте, и не представляю, как его можно оттуда вытащить, не имея специального оборудования. Потом: зачем тебе нужно что-то прятать, когда они уже сами во всём признались?
     - Да ты что?! Ну и ну! А откуда ты это знаешь?
     - В новостях некий генерал заявил на весь мир, что они не имеют к этому никакого отношения. Никто его за язык не тянул. С чего ему опровергать невысказанное обвинение? Надо бы "Голоса" поискать. Они, наверное, что-нибудь разнюхали.
    Руки мои медленно отогреваются, а, головная боль усиливается. Надо попросить Колю найти анальгин. Или любое другое обезболивающее. Иначе, я буду терять сознание просто от боли.
     - Это плохо. Костя, ты даже не представляешь, насколько это плохо.
     - По мне, так лучше бы здесь ничего бы и не нашли. Упал самолёт, несколько человек выжило. Их спасли. Бывает. На фига нужен этот скандал с привлечением широких масс общественности к прилюдному мордобитию военных? Их и так и в хвост, и в гриву. А теперь, и вовсе стрелять запретят.
     - Ты ничего не понимаешь. Я сам военный. И это будет вовсе не грязный скандал. Будет государственная комиссия, и...
     - Великое множество говноедов-политиканов сделают себе рекламу, добивая армию. А так, может, удастся по-тихому замять скандал. Ты даже не представляешь, во что превратят все эти комиссии дальневосточное ПВО! Зачем тебе это нужно?
    Командир молча сопит. Видно, ему есть что сказать, и он взвешивает все "за" и "против". Тем временем, Коля поит меня остывшим чаем, и силится понять, о чём же мы говорим. Напившись, я продолжаю:
     - Ну вот скажи, тебе стало легче оттого, что мы на весь мир раззвонили, что когда сбили Пауэрса, завалили ещё и наш истребитель? Или для тебя это новость? А когда мы во всеуслышанье объявляем, что за послевоенные годы, наши доблестные воины-ПВОшники сбили три пассажирских самолёта? Это же несчастный случай, нечего за него людей...
     - Ладно. Я тебя понял. Расскажу тебе одну историю. Семь лет назад, когда я ещё не был капитаном, в наш ракетоносец попала ракета. Наша ракета. Это произошло во время учебных стрельб. Конечно, мы уклонялись, принимали все меры, ну, там, пытались обмануть её штатными средствами... Но, она таки в нас попала. Слава богу, не боевая. И не в ракетный отсек. И не в реакторный. Погибло одиннадцать офицеров и матросов. В этот момент я был в рубке. Мы кое-как всплыли и доковыляли до базы. Потом было расследование. Наше, внутреннее. Угадай, какое наказание понесли эти уроды с крейсера и идиоты-штабисты, готовившие учения?
     - Никакого.
     - Точно. Угадал. Двоим задержали на полгода присвоение очередных воинских званий. И всё. А какие меры были приняты, для недопущения подобных ситуаций?
    Я вздохнул и закашлялся. Коля вновь прижал меня к себе, и теперь я кашлял в его плечо. В общем, он мог не рассказывать эту историю. Итак всё ясно. Кашель теперь суше, но резче. Он не рвёт лёгкие, а как бы закручивает их. Я боюсь, что не смогу вздохнуть, но, вдруг всё прекращается. Опять порция прохладного чая, и я закуриваю очередную сигарету. Голова болит так, что мне хочется послать капитана второго ранга и командира АПК куда подальше, а самому лечь и заплакать. Ещё затяжка, и я вновь готов слушать. Или, думаю, что готов.
     - Понятно. Но чего ты хочешь от меня?
     - Это ещё не вся история...
     - Командир, простите, эта, но я пойду. Для Кости, блин, чайку замучу.
     - Коль, будь другом, узнай, может у кого-нибудь есть обезболивающее?
     - Типа анальгина, что ль?
     - Да.
     - Ща, блин, найду. Десять минут, блин!
    Он осторожно опускает меня в странное ложе из кресла и разнообразных тряпок, грузно прыгает вниз.
     - Продолжай.
     - Так вот: месяц назад, у нас опять были учения. И тот же самый крейсер залудил такой же ракетой по лодке. Погибла половина экипажа. Лодка, при нашем состоянии судоремонта, восстановлению не подлежит. Я в составе технической комиссии. Всё повторяется. Если бы лодка погибла, то был бы шум на весь мир. А так - всё то же самое. Мы всё доказали, рассчитали, даже провели испытание. Но, на этот раз, похоже, никому даже повышения не задержат.
    Я задумался. Конечно, с удовольствием оторвал бы всё, что болтается, тем ублюдкам, которые нас сбили. А заодно и их генералам. Чтобы выводы делали. Но устраивать публичную порку всей армии...
     - Слушай, а как ты думаешь, это чему-нибудь поможет, если я дам тебе доказательства?
     - Да. Несмотря на грязь, которой польют армию, они зашевелятся. Даже, если никого и не посадят, меры примут. Это точно. Слушай, а как ты думаешь, они точно знают, что нас завалили?
     - Нет. Не точно. Хотя, если они уже нашли мишень, что маловероятно, то тогда знают.
    Появляется Коля. С трудом забравшись наверх, он суёт мне в рот какую-то розовую капсулу, заливает её кипятком из пластмассового стаканчика. Слюна течёт по подбородку, и я с силой пытаюсь пропихнуть в распухшее горло таблетку. Наконец, это мне удаётся. Коля улыбается, и кладёт рядом со мной две пластинки с пилюлями. Ампиокс и Тайланол. Шикарное американское обезболивающее, практически не встречающееся в наших широтах. Только вот с ампиоксом он опоздал. Хотя, этот антибиотик задержит развитие болезни.
     - Где ты это взял?
     - У туристов. И это, блин, только для тебя.
     - Правильно, Николай. Он единственный, кто поможет нам продержаться.
     - Интересно, чем?
    Молчим. Каждый думает о своём. Я надеюсь, что завтра прилетит вертушка, и я увижу мою Любовь. Просто один раз увидеть. Всего пять минут. Три. Одну. Как она улыбается, чешет ушибленное колено, она вечно обо что-нибудь ударяется. Милая моя, любимая...
    Володя вежливо кашляет, и почти шёпотом говорит:
     - Давайте не будем думать о семьях. Давайте думать о том, как выжить.
    Боль медленно втягивается в кости черепа, пожар в груди становится тише, я вновь обретаю чувства. Теперь я чувствую, что несмотря на старания Николая, разит от меня, как от козла. Топливом воняет меньше, да и дезинфекцией тоже. Вижу, что у костра турист растирает левую руку, а туристка поддерживает его за плечи. Видимо, заморское средство досталось Колюне не без боя. Блин. Я закуриваю третью уже сигарету, и спрашиваю:
     - Сколько ещё человек осталось в самолёте?
     - Шестеро. Они почти нетранспортабельны.
     - Коля, там в хвостовой части фюзеляжа есть такой зелёный контейнер. Под туалетом. Чуть ближе к носу. Надо его расковырять. Там находится дезинфекционная жидкость. Она, конечно, не приспособлена для такого дела... короче. Запряги туристов, пусть откроют контейнер, перельют оттуда, сколько осталось этой гадости, и зальют все трупы в самолёте. Только не переусердствуй. А то сами задохнёмся. Я думаю, на сутки это нам поможет. Если нет, то будем выбираться отсюда к костру.
    Капитан шевелится подо мной, и, кажется, принюхивается. Потом говорит:
     - То-то я чувствую, потянуло какой-то сладостной гнилью!
     - Коля, надо всё сделать быстро...
    И я вновь захожусь в кашле. Коля уже спрыгнул вниз, и теперь застыл, не зная, что делать. Я судорожно машу рукой, и продолжаю кашлять. Теперь уже с просвистом, хрипом и мокротой. Рука судорожно тянется к таблеткам, но я понимаю, что это ничего не даст. Откашлявшись, я проглотил ещё одну капсулу обезболивающего. Первая действует, но, вторая не помешает. Антибиотики я решаю экономить.
     - Так как: ты согласен командовать этим фрегатом?
     - Костя, это же выдумка, всё это командование. Кем мне командовать? Николаем? И что мне командовать?
     - Конечно, выдумка. Надо же себя чем-нибудь занять! Но некоторые вещи необходимо делать. И не просто делать, а следить за исполнением. Например, те же трупы. А так, конечно, всё это синекура.
     - Ладно. Согласен. Но, ты будешь моим консультантом.
    Я вспомнил своих консультантов - Ройзмана и Сашу. Их судьба мне явно не по душе. Но, я просто обязан помочь Володе, который не отличает элерона от элевона.
     - Хорошо. Согласен. А насчёт доказательств, то я должен подумать. Кстати, у Коли есть ракетница. Смотри, чтобы он не прозевал самолёт или вертушку. А теперь я отдохну.
    Да, задал мне задачку наш славный кавторанг! Конечно, живи мы в цивилизованной стране, такой проблемы вовсе не существовало бы. Вон, американцы сбили иранский Боинг707, и через девять минут принесли свои извинения и соболезнования. И никаких скандалов. Конечно, огромная трагедия, чего и говорить. Но ведь все всё поняли, виновные получили по шапке, правительство выплатило "репарации", сделаны определённые, совершенно конкретные выводы. Инцидент не повторился. И не повториться. Причём, никакого биения себя пяткой в грудь, никаких унижений для военных. Ладно. Это у них там. А у нас здесь тут. Чёрт! Надо найти "Голоса" и послушать, что они там шепчут.
    Напяливаю наушники и принимаюсь крутить ручку настройки. И вот, спустя несколько минут, слушаю новости Би-Би-Си. На английском. На это я даже не рассчитывал:
    ...По нашим данным, в квадрате, где в это время пролетал Туполев 154, проводились учебные стрельбы. В этом месте, расположенном в глухой сибирской тайге, нет гражданской диспетчерской службы, и проводку самолётов осуществляют военные диспетчеры. Более того, около двухсот миль Туполев 154 должен был пролететь вообще без связи с наземными службами. После безуспешного дня поисков, только одно можно сказать с уверенностью - самолёт упал в одном из наименее населённых уголков нашей планеты. И, пока обломки машины не будут обнаружены, мы не сможем быть ни в чём уверенными. Мы продолжим. Наш специальный корреспондент в Вашингтоне, округ Колумбия, Джим Четкинс передаёт:
     - Сегодня, сразу после исчезновения Туполева 154 в России, мы обратились за комментариями к американским военным и разведывательным службам. Информация, полученная по этим каналам, крайне ограничена. Нам было заявлено, что Туполев 154 - очень надёжная, хотя и довольно старая машина. Относительно же возможной причастности военных к этому инциденту, пресслужба Пентагона заявила, что не располагает никакой информацией. Из неофициальных источников, нам стало известно, что американский разведывательный спутник заснял старт ракет, полёт мишени и самолёта. Попала ли хотя бы одна ракета в пассажирский самолёт нам неизвестно.
     - Спасибо, Джим. Вернёмся к теме дня: падение пассажирского самолёта в России и неадекватную реакцию российских военных на это событие...
    Тут волна окончательно ушла, и сколько я не двигаю своими закоченевшими пальцами бегунок настройки, вернуть программу так и не удаётся. Ну и чёрт с ней. С остервенением я стаскиваю с головы наушники и выключаю плеер. Они и так уже всё знают. Но будут молчать до последнего. Авиакомпания вряд ли пойдёт на сделку - обвинить во всём своих пилотов. Тогда, в самый разгар склоки, влезут смущённые американцы, или наши же "космонавты", и окунут мордой в дерьмо доблестных военных. Так что, лучше ни о чём не думая, полежать и отдохнуть. Кашля нет, и на том спасибо. Скоро рассвет, и, может, нас всё-таки обнаружат?

ХХХ

ГРЁЗЫ ПЕЧАЛИ
    Люба, милая моя, мне так нравиться, когда ты так улыбаешься. На, возьми шоколадку… только, сначала поцелуй меня. И не отворачивайся. Как хорошо! Дался тебе этот чай! Иди ко мне, милая моя, родная, любимая... Только давай спрячем ноги под одеялом. Очень уж они мёрзнут! И не дерись! Ну что это ещё за мода такая, как только...
     - Очнись, Костенька, это, просыпайся! Просыпайся!
    Лицо жены растворяется, тает. Вместо него появляется перепуганное до смерти лицо Николая. Что это? Опять кошмар? Открываю глаза, и понимаю: это не кошмар. Просто, кончился сладкий сон про мою прежнюю жизнь. Я пытаюсь улыбнуться, но задубевшие, превратившиеся в маску мускулы лица не подчиняются. Тогда я пытаюсь что-нибудь сказать, но вместо слов, начинаю захлёбываться в кашле. Лицо Коли теряет привычные черты - он плачет и улыбается. Кашляет - значит ещё жив. Но, кашель не прекращается. Всё тело - будто надутый шар, и, даже боли особой нет. Это хорошо. Коля, как обычно, обнимает меня, но это не помогает. Перед глазами плывут круги, и вот, когда кажется, что все мои внутренности, вся требуха, что скопилась во мне за тридцать лет жизни наконец-то выпрыгнет наружу, кашель стихает. Видимо, организм устал настолько, что не может даже кашлять. Впрочем, плевать.
     - Господи! Я думал ты щас, блин, того, перекинешься!
    Коля вытирает слезу, а я наблюдаю за всем происходящим, как за фильмом. Это всё кино. В жизни такого не бывает. Странно, но у меня ничего не болит. Поднимаю руку - работает. Шевелю пальцами - шевелятся. Только вот ничего не чувствую. И рука это не моя. Она тоже из этого фильма.
    Коля с ужасом смотрит на своё плечо, в которое тыкает мою светлость, когда она кашляет. Я шёпотом говорю:
     - Ничего, доползём до Москвы - отстираешь.
     - Там кровь! Костя, там, етить колотить, твоя свежая кровь!
    Издалека, из-под земли раздаётся голос командира:
     - Костя! Ты почему не выпил антибиотики?!
     - Там Ляля и Ира, шепчу я.
    Не такой я смелый и сильный. Просто, мне совсем всё равно. А если можешь изобразить смелого и сильного, когда тебе всё равно, то это хорошо.
    Коля поднимает меня, и запихивает в мой рот две капсулы ампиокса. Потом начинает заливать всё это чаем. С трудом, но капсулы проходят. Он роется в карманах, и достаёт мятую пачку аспирина. Не аспирина даже, а отечественной ацетилсалициловой кислоты, берёт сразу три таблетки, и снова запихивает в меня. Потом - чай. За ним - бульон. И снова - чай.
    Наконец, выполнив взятые на себя обязательства, Коля укладывает меня обратно. Володя говорит:
     - Костя, у тебя сильный жар. Ты бредил. Я ничем не мог тебе помочь, а Коля... он занят был.
    Молчу. Осматриваюсь. Резь в горле ещё не прошла, но именно она вселяет уверенность. Раз горло не заросло, значит, я ещё жив. Смотрю на небо. Солнце склоняется над горизонтом, на небе ни облачка. Красота просто неописуемая. Если не опускать голову, то можно только радоваться этой вынужденной остановке. Тайга осенью - это нечто. Никакие далёкие острова, никакие моря или эоловы города не сравняться с той игрой красок, ежеминутными изменениями, происходящими в нашей тайге. Красные, жёлтые и зелёные деревья, голубое небо... Не хватает только птиц. То ли они все улетели в жаркие страны, то ли их распугали мы с нашим грохотом и вонью. Впрочем, вони я не ощущаю. Я смотрю в небо.
    Опускаю голову. Печальное зрелище! Маленькая группка оборванцев столпилась около костра. Запеленатые во всевозможную рванину, они нарушают общую гармонию этого прекрасного места. А груда металла, на которой сижу я, это вообще безобразие.
     - Костя! Костя!
     - Да здесь я, здесь. И незачем так орать!
     - Чёрт, да что с тобой происходит? Мы приводим тебя в чувства несколько часов, а ты опять проваливаешься!
     - Никуда я, Володь, не проваливаюсь. Антибиотики всасываются? Всасываются. Аспирин всасывается? Всасывается. Тайланол всасывается? Всасывается. И чай с бульоном тоже всасываются. Ты представляешь, какой сложный химический процесс идёт в моём организме?! А тут ещё температура под сорок. Сломанные ноги. И литр крови, безвозвратно утерянной.
     - Какой крови! Ты опять бредишь! Очнись! Костя, очнись!
    Потихоньку начинаю приходить в себя. Кровь в мокроте - это, скорее всего, лопнувший в горле сосудик. Ерунда. После такого-то кашля! Но я не помню, чтобы меня тормошили и приводили в чувства. Один раз тормашнули, и я пришёл.
     - Коля тебе ноги перевязал. Кое-как шину сделал. Говорит, что они не гноятся.
     - Да что произошло?
     - Туристка умерла. На рассвете. Повернула резко голову, и упала. Пытались откачать, но... Наверное, треснул шейный позвонок, а потом отломился. Турист в истерике. Коля его пока связал. Так что... и, Ира. Она умирает. Так что, на ногах только Николай и Ляля.
     - Вы трупы залили?
     - Да. Только теперь это незачем.
     - Есть ещё ты, Тамара и тот парень, который в себя никак не придёт. Так что, это имеет значение.
    И я снова поплыл. Теперь, видимо, от лекарств. Пришлось закурить. Солнце склонилось ниже верхушек сосен, и закат, необыкновенно, невозможно красивый, напомнил мне о предстоящей холодной ночи. Конечно, ампиокс что-то там делает. Горячий чай и бульон тоже. Но, температура не спадает, кашель усиливается, и, если завтра не прибудет помощь, то мне... то я... умру. И никогда больше не увижу мою Любовь, не услышу Вангелиса, не прилягу на диван с книжкой Шекли, не выругаюсь, при виде повисшего компьютера... Никогда.
    Делаю затяжку, смотрю на солнце. Где-то в глубине я чувствую горечь утраты, но безразличие, затопившее меня, не оставляет места для переживаний. И хорошо. Высокая температура и сломанные ноги имеют свои преимущества. Страшно, конечно, но это как в кино. Вот только милая моя... Как она узнает об этом. Кто скажет, что меня больше нет?
    Слеза обожгла щёку, и я тут же смахнул её рукой. Ничего, может, и обойдётся. И, чего там жалеть! У меня здесь самый красивый вид на тайгу. Пусть мне завидуют все бездарные художники и фотографы, режиссёры и операторы. Никогда им такого не увидеть.
     - Костя! Ну что, ты решил?
     - А, твоя маленькая месть за притопленный ракетоносец. Дай мне, будь любезен, сводку новостей. Ты радио слушал?
    Эх, не надо было говорить про маленькую месть. Никакая это не месть. Разве может быть установление справедливости местью?
     - Я никому не мщу.
     - Извини. Это я по дурости брякнул. Я знаю твои резоны. Извини. Просто, хотел по-шу-ти... И тут вновь захожусь в кашле. Как только организм начинает хоть немного набирать силу, проклятый кашель душит меня. Вот сейчас, сейчас, из меня вылетит всё, включая позвоночник. А кожа вывернется наружу. Красные круги перед глазами - и всё.
    По тёмному небу несутся перистые облака, ветерок приятно освежает горящее лицо, а рядом сидит Коля. Плечи его вздрагивают.
     - Коля, Коля! - шёпотом зову я. Всхлипывая, он не сразу понимает, что я очнулся. Тогда, он осторожно обнимает меня, и принимается засовывать в мой несчастный рот груды таблеток, литры чая и бульона. Откинувшись, шепчу:
     - Слушай, тут где-то должны быть леденцы. От тошноты. Если я буду их всё время сосать, то, может, не буду так кашлять.
     - А где? Где, блин?!
     - Или на кухне, а если не найдёшь, то осмотри карманы стюардессы. На которой я лежал.
     - Щас. Капитан! Капитан, он очнулся.
    Коля так и не понял разницы между командиром и капитаном. Но это не важно. Сигарета. Мне срочно нужна сигарета. Иначе - снова бред. Вот. Осталось пять штук. Закуриваю. Вроде, в горле не першит.
     - Володь, сколько времени сейчас?
     - Два часа ночи. Мы думали, что всё, конец. Развязанный турист даже порывался стащить тебя с самолёта. Пришлось его снова связать.
     - Короче. Сообщай новости.
     - Значит так: Ира ещё жива, но, видимо, скоро умрёт. Пролетал мимо нас истребитель. Уже почти зашло солнце, когда он летел. Низко летел. Коля стрельнул ракетой, да он пролетел слишком быстро. Ракета оказалась сзади. Дальше...
     - Стоп. Какой это был самолёт?
     - Не знаю. Я в них не очень... Противолодочные я знаю, а эти...
     - Блистер у него был большой? Он двух- или одноместный?
     - Что у него большое?
    Чёрт. Ну и правда, капитан торгового флота!.. Командир ракетоносца, капитан второго ранга, умный человек, инженер...
     - А ты в тёплых морях ходил?
     - Да. Мы постоянно там дежурим. И в Карибском, и в Средиземном.
     - А какие из себя акулы? Ты их много видел?
     - Опять бредишь!
     - Ни в одном глазу!
     - Как я мог там вообще что-то видеть? Мы даже на перископ не всплываем. По ночам антенну выбрасываем.
    Господи! Ну, как можно воспринимать его всерьёз! Он плавал во всех морях планеты, но ничего, кроме своей бухты не видел. Ему что Баренцево море, что Мексиканский залив - всё одно, ни хрена, кроме своей рубки не видит. И каюты. Бог с ним.
     - Ну, фонарь кабины у него большой был? Он может повернуть голову назад и увидеть киль? Или только спинку кресла?
     - Нет, кабина сзади закрытая. И, такая, угловатая.
     - Он нас не заметил. Это был, скорее всего, МиГ31. Там сзади ничего не видно. Только на локаторе. А может, и не МиГ31. Короче, нас не заметили. А радио, что радио?
    Капитан задумался, а я, чувствуя подступающую волну кашля, схватил оставленный Николаем контейнер с чаем, принялся пить. Першение в горле прекратилось, но, судя по всему, ненадолго. Поспешил бы наш бандит с леденцами!
     - Ну, удалось прослушать только две передачи. Одну - Би-Би-Си, на английском. Я там не всё понял, но они утверждают, что по их источникам, самолёт был сбит. Наши же утверждают, что опубликованные в Интернете снимки со спутника - фальшивка. Военные даже не рассматривают подобные варианты. Но, выделили три истребителя для осмотра местности. Они говорят, что будут осматривать каждый квадрат дважды.
     - Ну, вот и всё. Считай, что весь мир уже оповещён.
    Я замолчал, чувствуя подступающий взрыв кашля. Усиленно глотая, пью остывший чай мелкими глотками. Неужели я останусь здесь? И не увижу ничего, кроме этого леса и вонючего самолёта?! Неужели всё оставшееся время я буду выслушивать эту нудную Володину песню?! Как же я хочу жить!
    В приступе жизнелюбия я запихнул в рот две таблетки ампиокса и стал сосать аспирин. Не привыкать. Только не кашлять, только жить!
    Страх отступил так же быстро, как и пришёл. Чего я, собственно, так боюсь? Завтра прилетит вертолёт, и увезёт нас всех. А не прилетит, так что я такого особенного теряю? Только Любовь. Но, последний поцелуй я всё-таки получу. В мёртвый и холодный лоб.
    От страха, меня начинает бить такой озноб, что я не слышу ни голоса командира, ни приползшего, наконец, Николая. Только после нескольких встряхиваний и пощёчин, наконец, прихожу в себя. Страх смерти отступает, наваливается апатия, и вновь, я смотрю кино. Плохое, чёрно-белое, с очень затянутым сюжетом, отвратительными актёрами и ужасной режиссурой. Даже не кино, а сериал. Вот кто-то открывает мой рот, и вливает туда горячий чай. Он течёт по пищеводу, щекам и подбородку. Всё-таки, наверное, не кино. Или, кино, но с моим участием. Ещё одна таблетка, и леденец.
    Плохенький костерок, кособокие фигуры. Холодный и шершавый бок самолёта. Поваленные деревья, и бегущие по небу облака. Звёзды. Луна. Я протягиваю к ним руки, и жду, когда же моё наполненное воздухом тело поднимется вверх и полетит. Но что-то мешает. Оно держит, готовое воспарить тело, как якорь. Леденец во рту!
    Тело вновь обретает вес, я вытаскиваю сигарету, закуриваю, беру ещё один леденец, и говорю:
     - Коля, спасибо. Итак, командир, какие вам нужны доказательства, кроме самой ракеты?
     - Ты пришёл в себя? Хорошо. Слышал, что на самолётах есть "чёрные ящики"...
     - Бортовые накопители, или самописцы. Да, есть. От двух до четырёх. Различается два вида бортовых накопителей: защищённые и незащищённые. И, при определённом везении, нам удастся их отыскать. Лучше всего, конечно, найти речевой накопитель. Там есть запись всех переговоров экипажа минимум за полчаса.
    Я совсем выдохся. Хлебаю чай, беру новый леденец, последний раз затягиваюсь, выбрасываю окурок, и продолжаю:
     - Защищённые накопители, или самописцы - ярко жёлтого или оранжевого цвета. На них написано, для чего они. Размером они - я показал Коле, которому предстоит их искать, размер, - и, находятся эти устройства либо в кабине экипажа, либо в хвостовой части. Так что, Коля, бери фонарик, топорик, и ищи. Хотя нет, стой. Дай бумагу и ручку. Я нарисую, где они должны быть.
    Коля, сорвавшийся было с места, остановлен Володей:
     - Стойте, у меня всё есть. Костя, опусти руку, да, вот. Хватай.
    Снова накатывает безразличие, но для одного рисунка сил должно хватить. Быстро рисую примитивную схему, и объясняю, где и что. Коля кивает, потом, забрав клочок бумаги, исчезает в темноте.
     - Всё, Володь. Буду отдыхать.
     - Эй! Ты чего! Ты же сам говорил, что сон в нашей ситуации - смерть! Спать я тебе не дам.
    Положил в рот очередной леденец. Рука - чужая. Рот - частично мой. Внутри мой, а снаружи - чужой. Да и внутри не всегда мой. К примеру, язык - далеко не всегда мой. Зачастую он принадлежит этому зловредному фильму, в который попал и я. Ещё этот моряк! С чего он взял, что его подводные истории могут быть интересными? С другой стороны, если бы это всё под водочку и осетринку, тогда совсем другое дело. Вот карабкается Коля. Хороший парень. Если бы не он, то мы все уже давно бы здесь загнулись. Может, и не все, но я - точно. Он первый назвал меня командиром, хотя я просто хотел выяснить положение. Да бог с ним, с положением. Просто, горячий чай с таблетками - это великолепно. Но, опять же, с другой стороны, он мог бы найти мятные леденцы. А ещё лучше - мукалтин. Несмотря на вкус хозяйственного мыла, он прекрасно помогает при кашле. Или, от кашля? Но, откуда на самолёте мукалтин? Он не входит в комплектацию. Интересно, почему? Что, на самолётах летают только подверженные морской болезни, и для спасения кресел и обшивки от рвотных масс, выдают эти леденцы и гигиенические пакеты? Пакеты, значит, входят, а мукалтин - нет. Несправедливо. А если я кашляю? Нет таких пакетов, которые помогают от кашля. А ведь их - великое множество. Полиэтиленовые, пластиковые, целлофановые, и даже бумажные! Есть ещё стеклопакеты, пакеты информации... А вот от кашля нет!
     - Костя! Костя!
    Кто-то грубо трясёт меня за плечо. Придётся открыть глаза. Хотя, зачем их открывать, если они и так открыты. И вообще, этим кем-то может быть только Николай. Совершенно невоспитанная личность. Придётся ему ответить:
     - Да, Коля, я слушаю. Хотя думаю о пакетах.
     - Чо? Об каких, блин, пакетах?
     - О разных. И, самое интересное в этих пакетах не то, что их много, а то, что пакетов от кашля нет. Есть даже пакетики от моли и сырости, а от кашля нет. Так-то.
     - Выпей таблетку... нет, давай сразу две хватани. Давай, давай. Вот так. Чёрт, всего четыре, блин, осталось. Ладно, хрен с ними. Перетопчимся. Хрен с ними, завтра, блин, прилетят эти, спасатели.
    Ничего он в пакетах не понимает. Да на что мне сдались эти пакеты? Всю жизнь без них жил, и ещё немножко проживу. И опять этот моряк со своими советами лезет!
     - Коля, закурите ему сигарету, а то он ничего не соображает без никотина.
    Совет правильный, я бы даже сказал, своевременный. Чего мне в жизни не хватало? Лежу спокойно, тепло вроде, еду прямо сюда носят, и даже до ветру ходить не надо. Раньше изворачивался, обливая правый бок моей железной горы, а теперь и этого не надо. А вот сигарета - приятное разнообразие.
     - Это я и сам могу.
    Непослушная рука ныряет в карман, достаёт сигарету и зажигалку. Вот теперь совсем хорошо. Небо бледнеет, звёзды гаснут. Жаль, конечно, но скоро будет ещё лучше: взойдёт солнце. Наверное. А я лежу здесь, и пускаю дым в небеса, как древний паровоз. Нет, не красиво звучит. Лучше так: как паровоз древнейших времён. Мелового периода. Отлично сохранившийся экземпляр.
     - Это, я там в кабине ковырялся, пока не нашёл этих, блин, ну как их там...
     - Бортовых накопителей.
     - Зато нашёл мятные леденцы и вот чо-то ещё. Нюхни.
     - Нюхнуть, конечно, можно, но я никогда не употреблял наркотических средств...
    Дыхание перехватило, из глаз брызнули слёзы. Но эта реакция тут же сменилась другой. Господи! Бредящий полутруп на горе мёртвых тел! Боже! Я умираю! То, что не болят ноги, значит, что дело совсем плохо. Пройдёт действие обезболивающих средств, и тогда получу всё по полной программе. Затянувшись, я немного успокаиваюсь. Есть ещё высокая температура. Тоже, своего рода обезболивающее. Я не хочу умирать!!!
     - Эй, ну чо, блин, прочистил я тебе черепушку?
     - Лучше бы ты этого не делал. Я уже... Хотя, нет. Если я здесь подохну, то пусть это произойдёт, когда буду в сознании.
    Вот-вот должно показаться солнце. Я приподнимаюсь на локтях, осматривая окрестности. Жалкий костерок, вокруг которого лежат люди. Живые? Или уже... Нет, об этом лучше не думать.
     - Костя, я там ничего не нашёл.
     - А где ты искал?
    Он начинает долго и путано объяснять. Всё правильно. Самолёт-то упал, и все панели там, в носу, сместились. Эх, меня бы туда, я бы сразу нашёл! Приняв очередную понюшку нашатыря, я расспрашиваю Николая. Через полчаса всё проясняется. "Чёрные ящики" - это, наверное, единственное, чьи координаты я помню с точностью до миллиметра. Десять лет прошло, а запомнил именно это! Спроси меня, например, о расположении стрингеров или... да чего угодно - я, скорее всего, ничего не вспомню. Хотя матчасть этого самолёта всегда знал хорошо. Видимо, само их назначение вызывало такой интерес, что даже теперь точно знаю, что и где. Более того, могу объяснить их местоположение человеку, ничего не знающему о самолётах.
    Ещё через двадцать минут, как раз к восходу, он, наконец, кивает головой, и говорит, что всё понял. Сую в рот леденец, глотаю остывший чай, и смотрю, как Николай неуклюже спускается с горба самолёта, матеря на чём свет стоит, военных.
     - Костя, а ты в МАИ учился?
     - Только год. Очень хотел стать бортинженером. Но, не получилось. И пилотом тоже не стал.
     - А потом?
     - Потом... Володя, неужели тебе это интересно?
     - Почему нет? Эта тема не хуже других. Вот я с пяти лет знал, что стану командиром атомной подводной лодки.
    Солнце поднимается выше деревьев, и ветер стихает. На нас снизошла благодать. Ни одного звука. Ни шороха. У костра все либо спят, либо умерли. Не слышно даже Колиной возни в кабине. Умаялся, заснул, наверное. Нет ни стонов, ни криков. Похоже, что мы прибыли к конечной станции. Даже наш разговор с Володей увял. Больше нет ощущения кино. Но и реальности тоже нет. Это какой-то странный полусон-полубред. Леденцы, обезболивающее и нашатырь. Скоро леденцы кончатся. И что тогда произойдёт? Ничего. Николай притащит ещё. Боли я не боюсь. Или, мне так сейчас кажется. Нашатырь - и снова вижу лес. Листья опадают без всякой видимой причины. И скоро лес облысеет. Но мы этого не увидим.
     - А почему ты не остался в авиации?
     - Знаешь, некоторое время меня интересовало двигателестроение. Но, на мой тогдашний взгляд, медленное, растянувшееся на десятилетия, совершенствование турбин - брр... Как могила. А вот компьютеры и видеотехника - это было просто супер. Картинки...
    Медленно, покачиваясь как от ветра, бредёт Коля. В руках у него - две ярко-жёлтых коробки накопителей. Володя, должно быть, рад. Хотя, он ещё ничего не видит.
    Скоро солнце будет в зените. И тут я спохватился: что же, турист так и лежит связанный? Бедняга... Командир включает радио. Слушаем новости о неудачных поисках. Начинается повторный облёт всех возможных мест падения. Военные признают, что проводили свои стрельбы, но продолжают упорствовать в своей непричастности к инциденту. На просьбу продемонстрировать журналистам сбитую мишень, они отвечают отказом.
    Смех! Как можно продемонстрировать сбитую мишень?! Любовь. Как она узнала? Неужели поехала встречать меня в аэропорт? Нет. Рано ещё было ехать. Включила телевизор и... Милая моя, единственная! Только бы увидеть тебя...
     - Вот, Костя, глянь. То я припёр?
     - То. Вот, видишь - написано: аварийный... защищённый... Вот! Голосовой. Все переговоры экипажа за последние тридцать минут полёта. А второй... Это просто прелесть! Многопараметровый накопитель! Здесь - вся объективная информация о полёте - от скорости, до курса. Работа двигательной установки... Что дальше, командир? Не ровен час, нас обнаружат.
     - Костя, - дрожащим от волнения голосом произносит Володя - Костя, ты уверен, что это именно они? То есть, что это то, что нам нужно?
    Я нюхаю гадостную жидкость из флакона, стираю слёзы, и отвечаю:
     - То, то, не сумлевайся. Теперь позволь тебя спросить: что ты собираешься с ними теперь делать?
    Наступает тишина. Только у костра кто-то тихо переговаривается, да ветерок шевелит лысеющие ветви деревьев. Солнце переваливает за полдень, и начинает своё неспешное путешествие на запад. Опять уходит день. А с ним и наши жизни. Утекают, растворяются как сахар в кипятке. Действие таблеток заканчивается, костерок в груди разгорался, и мне становиться холодно. Глотаю две таблетки ампиокса, две - аспирина, наливаюсь стылым чаем. Тайланол прибережём до ночи. Итак, на мою пневмонию, ангину и сломанные ноги - три таблетки антибиотика и четыре - аспирина. Да, ещё несколько капсул тайланола и банка нашатыря. Волноваться не стоит. Исход ясен.
     - В самолёте их, блин, не заныкаешь, эти хрены военные поперву туда полезут.
    Устами бандита глаголет истина. Именно туда они и полезут. Но, этот вопрос можно обсудить позднее. Закуриваю.
     - Коля, а что, турист всё ещё связанный лежит?
     - Ё маё! Точно. Пойду, блин, развяжу. Поди, угомонился.
     - Сначала загляни к Ире.
     - А я тебе ничо не сказал? Ну, да, некогда было. Она ночью того... перед рассветом умерла. Я к ней каждые два часа ходил. А в кабину лезу - дай, думаю, проведаю...
    Бог ты мой. Сколько же нас останется к утру?
     - Коля, милый, сделай для меня доброе дело - попробуй найти паспорта всех здесь умерших - Тиграна, Иры, Ройзмана. Туристку я видел. А этих... хоть на фотографии их погляжу. Да, и Сашино лётное удостоверение.
     - К закату соберу.
    Тут подаёт свой голос командир:
     - Слушай, а если отнести ящики подальше отсюда, да закопать в жёлтой листве?
     - Хорошая идея.
     - Ну, Коля, действуй.
    Колян осторожно сползает с моего насеста, и отправляется в сторону от костра. И тут мы услышали шум. Вне всякого сомнения, это шум винтов вертолёта. Очень, очень далёкий шум низколетящего вертолёта.
    Володя, не в силах вымолвить ни слова, хватает меня за руку, и изо всех сил сжимает. Николай осматривает небо. Когда слышишь такой отдалённый гул, определить направление невозможно. Кажется, будто шум приходит ото всюду, и летит не какой-то там Ми8, а огромный, размером с Эльбрус, дракон. Постепенно, подлетая ближе, гул всё больше нарастает. Я тихо матерюсь: если он не пройдёт прямо над нами, то ничего не обнаружит. Все, кроме меня смотрят на небо. Даже связанный турист. Только я смотрю на Николая. Как он медленно распахивает пальто, и достаёт ракетницу. Сильное нервное напряжение отгоняет болезнь, и я изо всех сил кричу:
     - Нет, Коля, не стреляй! Немедленно сюда!
    Он послушно карабкается наверх, а Володя что-то спрашивает о чёрных ящиках, но его никто не слышит. Нарастает гул. Внезапно, гул от винтов меняется. Только что забравшийся Коля смотрит в ту же сторону, что и я. Внутри всё опускается. Далеко-далеко, чуть выше деревьев, ползёт по небу маленькая букашка вертолёта. И ползёт она от нас, делая круг в другую сторону. Рыча и матерясь, Николай запихивает ракетницу обратно. Гул постепенно затихает. Обессилено падаю на своё ложе, а Коля подносит к моему носу флакон с вонючкой. Слёзы заливают лицо. Нет, не испытываю я сейчас страха - только злость. Если бы он летел выше на километр, то, несомненно, заметил бы нас. Нет, ему надо обнюхать каждый сантиметр там, где нас нет. Сначала истребитель, теперь вертолёт...
     - Костя, как далеко, по-твоему, он пролетел от нас?
     - Километров десять - двенадцать. И слишком низко.
     - Вот и я так думаю. Он ничего не увидел.
    После такой вспышки активности сил не осталось совершенно. Я лежу и смотрю в небо. Коля прячет никому не нужные железяки, а моряк, похоже, тоже впал в прострацию. Плевать. Небо синее, облачка редкие, только птичек не хватает. Видимо, воняем мы настолько сильно, что птички мрут на лету. Ах, бедная малая птица! Тебя не придавило куском летающего железа, не сожрал сокол или медведь. Ты, не ведая печали, летела домой. И вдруг, там, где отродясь не ступала нога человека, тебя сразил наповал один лишь его запах. Ты несла своим птенцам с трудом добытого червячка, не зная, что птенчиков твоих уже нет на этом свете. Ты даже не поняла, что произошло. Просто, сначала был странный, даже приятный аромат. А потом - ты умерла на лету, выронив несчастного червячка, погибшего от удара о сыру землю.
    Чувствую, как горячая слеза катится по моей небритой щеке. Темнеет. А птиц всё нет. Но почему я плачу? Ведь смерть птенцов и маленькой птички была мгновенной. Они даже не поняли, что к чему, как уже все встретились на небесах. И червячок тоже был там. Вот и солнце заходит, словно подтверждая мою мысль. Кто-то трясёт меня снизу. Я ищу глазами баночку с соком скунса. Поднимать руку для поисков - неоправданная расточительность. Тем не менее, глазами пузырёк не откроешь. Ничего, сейчас нюхнём, и улетим отсюда.
    Пришёл Коля. Принёс паспорта. Смотрю на лица. На протокольные фотографии. Эти люди говорили со мной. Они надеялись. Не на меня, конечно. Они надеялись, что не умрут во второй раз. Тигран. Вот это нос он себе отрастил! А это - Ира. Двадцать три года. Совсем девчонка. Симпатичная! На мою Любаву похожа немного. Саша. Лётное удостоверение. На два года моложе моего брата. Бедный мальчик. И Евгений Львович Ройзман. Красивый, пожилой и умный. Мы могли бы пить чай и разговаривать. Беседовать. Но, этого уже не будет никогда. Чувствую, что теряю сознание. Так не пойдёт! Нашатырь!
    Слёзы и кашель. Даже он уже устал. Конечно, он терзает лёгкие и мокрота от него кровавая, но сознание я уже не теряю. Вот так. Успокоиться. Ампиокса таблеточку - и две на ночь. Конечно, всё это самообман, не помогает ампиокс в таких случаях. Аспиринчику, чайку и сигаретку. Осталось две. С ужасом думаю, что этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Может, даже одна и останется. Опять меня трясут снизу.
     - Здесь - не скрывая слабости шепчу я.
     - Слушал радио.
     - Хорошая музыка? Dire Straits не передавали?
     - Прекрати. Наши отправили на поиски два Ил38.
     - А что это?
     - Такие противолодочные самолёты, ищут лодки по отклонению магнитного поля, наличию больших масс железа, локаторами, сбрасывают гидроакустические станции...
     - Это хорошо. - Меня начинает разбирать злость. Даже не злость, а её тень. На чувства, как и на мысли, нет сил. Кончились. - А какая масса лодки?
     - Разные бывают… Несколько тысяч тонн, только это не масса, а водоизмещение…
     - Всё равно. И с какого расстояния этот Ил тебя засекает?
     - Ну, километров с двадцати - тридцати. Если я его раньше не засеку - он хмыкает.
     - А у нас взлётная масса нормальная - сто тонн. А без говна, извини, масса "сухого" самолёта - пятьдесят три тонны. Из них четверть, если не больше - сделаны не из металла. Потом, лодка твоя стальная, а самолёт - дюралюминиевый. Стальные... ох, вступило... только стрингеры. И то, я этого уже не помню. Так то!
    Тишина в ответ.
     - Чего молчишь? У него радары хорошие? Может, и найдёт. А может, откроет в Сибири новое рудное месторождение. Дальность у него какая?
     - Не знаю... Наверное, большая. А если торпеды уберут да баки поставят, так вообще тысяч шесть будет.
     - Ни фига себе! Тогда найдёт! Кстати, а какие новости по лагерю?
     - Да, никаких. Туриста развязали, он оклемался. Коля тебе ещё леденцов принёс. А сам свалился. Спит у костра. Сказал, через час встанет. То есть, час остался. Ящики мы спрятали...
    Он говорит что-то ещё, но я не слышу. Безволие и безразличие затягивают меня всё глубже и глубже. Небо, как бескрайняя чёрная воронка, тянет в себя, и нет сил сопротивляться. Последние таблетки. Сигарета и леденец. Жена. Милая моя, ненаглядная! Я ещё жив!
    Вдруг, рука нащупала что-то железное, с большим отверстием. Приподняв с трудом эту штуку, я с удивлением узнаю ракетницу. Стало быть, никому здесь кроме меня Николай не доверяет. Даже командиру. Должен быть ещё один патрон. Точно. Вот он. Один в ракетнице, один у меня и ещё один у нашего славного бандюги. Надо во что бы то ни стало, дотянуть до утра!
     - Володь, а по радио не передавали, ищут нас ещё обычные самолёты, или нет?
     - Ищут, ищут.
     - Это хорошо...

ХХХ